Джордж Гершвин

ДЖОРДЖ ГЕРШВИН

Легенда гласит, что джаз родился  в Новом Орлеане и его родителями были чернокожие обитатели квартала красных фонарей. Быть может это  и так, но если вы полистаете американский музыкальный справочник, то убедитесь  в том, что не только негры были первыми звездами джазовой музыки. Добрая половина из них потомки евреев из российской черты оседлости.

Не был исключением и великий  американский композитор Джордж Гершвин. Он родился в Нью-Йорке, но его  родители были родом из Петербурга. Мать Роза Брушкина происходила из зажиточной семьи торговца мехами, а отец Моисей Гершович был сыном оружейника, получившего особые привилегии от царского правительства за изобретение новой модели ружья.

Роза с юности отличалась поразительной  красотой и было немудрено, что 19- летний Моисей по уши влюбился в 15 - летнюю девочку раз и навсегда.

В конце 19 века по России прокатилась  волна погромов. Отец Розы бросает  все и по примеру многих российских евреев, навсегда покидает Россию и  иммигрирует в Америку, подальше от погромов и государственного антисемитизма.

Влюбленный Моисей Гершович, не мыслил своей жизни без Розы и отправляется вслед за ней в Америку.

Роза и Моисей вновь встретились  в Нью-Йорке и вскоре поженились, это произошло 21 июля 1895 года. Молодая  семья обосновалась в Бруклине, в двух этажном маленьком деревянном домике с верандой. Из окон были виден пустырь, деревья, газоны и соседский виноградник.

Через год после свадьбы в 1896 у четы Гершвиных, так теперь звучала  их фамилия, родился первенец Израиль, а 26 сентября 1898 году на свет появляется второй сын Якоб, которых теперь весь мир знает как Айру и Джорджа Гершвиных. Моисей и Роза не были религиозны и не соблюдали еврейских традиций, кроме, пожалуй, одной, вслед за Джорджем и Айрой вскоре появляются еще двое детей: Артур и Фрэнсис.

Полновластной главой семьи была красавица-мать и она правила семьей единовластно как императрица. Честолюбивая, властная и энергичная, Роза Гершвин жила американской мечтой о богатстве, удаче  и успехе и все время подталкивала своего не очень то расторопного мужа к новым предприятиям и авантюрам.

Морис был очень добрым и спокойным  человеком. Мягкий как воск, он бесконечно любил жену и хотел лишь одного, чтобы она была довольна и счастлива, а семья не знала нужды. Он перепробовал множество профессий: был владельцем ресторанов, бань, пекарни, гостиницы и переплетной мастерской, но он был непрактичным мечтателем, шолом-алехимским человеком воздуха и деньги у него текли сквозь пальцы как вода. Если бы не Роза, крепко держащая в руках штурвал семейного корабля, то вряд бы Гершвиным удалось бы долго удержаться на плаву.

Семья жила не богато, но и не зная нужды. Матери по хозяйству помогала служанка, и время от времени чета Гершвиных могла позволить себе такие маленькие радости жизни  как игры на скачках, рестораны и походы в театр по выходным. В доме даже было фортепьяно. Его, правда, купили не шумному и непоседливому Джорджу, увлекавшемуся лишь роликами, драками и футболом, а тихому и послушному Айре. Семья не была музыкальной, но музыка проникала в дома обитателей Нью-Йорка помимо их воли. Она гремела на улицах духовыми оркестрами, игравшими все, что было по сердцу его разноплеменным обитателям: английские песенки, шотландские баллады, французские куплеты, еврейские напевы и негритянские мелодии, а из ночных клубов доносилась ни на что не похожая синкопированная музыка, которую на заре нового века, назвали «джазом».

Джордж заинтересовался музыкой  благодаря знакомству с еврейским  вундеркиндом Макси Розенцвейгом, впоследствии знаменитым музыкантом. Его игра на школьном концерте так поразила мальчика, что он страстно захотел заниматься музыкой.

Не одного учителя сменил, Гершвин, пока судьба не свела его с Чарльзом Хамбитцером, сразу оценившим редкостный талант молодого ученика.

"Мальчик - гениален", - писал он в письме к своей сестре, - "никаких сомнений; он сходит с ума от музыки и не может дождаться следующего урока. Время не существует для него, когда он играет. Но его интересует современная музыка, джаз. Я не возражаю. Но вначале ему следует фундаментально овладеть классической музыкой».

Под влиянием учителя Гершвин стал регулярно посещать музыкальные  концерты.

"Я слушал не только ушами,  я слушал нервами, умом и  сердцем, слушал с таким увлечением, что буквально пропитывался музыкой, - вспоминал об этом времени композитор. - Я шел домой, но музыка звучала в моем воображении. Я садился за фортепиано и повторял услышанное".

Профессиональная музыкальная  карьера Гершвина началась на знаменитой 28-й улице Нью-Йорка, прозванной Тин-Пэн  Элли, что в переводе значит Аллея луженой посуды. Тин-Пэн Элли была буквально нафарширована нотными издательствами и магазинами. Звуки инструментов неслись из всех окон, создавая немыслимую какофонию. Кто-то сравнил эти звуки с огромной кухней, где все время гремят сковородками и жестяными кастрюлями. Название быстро прижилось и словечко «Тин-Пэн-Элли» быстро вошло в обиход как символ американской, нехитрой песенной «кухни».

В один прекрасный день пятнадцатилетний Джордж предстал перед менеджером музыкального издательства "Ремик и К°". Он сел за рояль, не особенно рассчитывая на успех. Однако, к его удивлению, был принят на должность плаггера за 15 долларов в неделю. Плаггер это пианист, который торгует… песнями. Он наигрывает для покупателей песни, подбирает репертуар исполнителям, и создает успех "своим"песням, насвистывая и напевая их во всех людных местах города: в трамвае, на улице, в залах ожидания вокзалов, в магазинах и даже в гостях. Эта должность была, конечно, весьма скромной, но ни один из педагогов не смог бы научить Джорджа тому, чему он учился сам, торгуя песнями: он научился понимать, как на кухне Тин-Пэн-Элли печется успех.

"Говорят, что во всех нас  скрыты семена того, что мы  будем делать, но мне всегда  казалось, что у тех, кто умеет  шутить, семена прикрыты лучшей почвой и более щедро удобрены". Эти хемингуэевские слова будто бы написаны специально о Гершвине. Талантливый, красивый, всегда улыбающийся, энергичный и остроумный, он скоро стал заметной фигурой на Аллее луженой посуды.

И вот, наконец, настал тот день, когда Джордж взялся за перо. Летом 1916 года молодая звезда София Гукер впервые исполнила на Бродвее песенку 18 летнего композитора «Я становлюсь девушкой». Гершвин описывал это события со свойственным ему юмором так: "Всю ночь я не смыкал глаз. Я мысленно спел "Я становлюсь девушкой" по крайней мере, двести раз, каждый раз находя в ней все новые перлы. Устал я смертельно. Под утро я возненавидел эту мерзкую песенку, убежденный в ее кромешной бездарности".

Автором слов к этой песенке, да и  ко всем остальным был старший брат Джорджа Айра Гершвин (на рисунке).

Едва ли можно найти столь  не похожих друг на друга людей  как братья Гершвины.

Джордж заводной, шумный, общительный  и нервный, он весь движение, порыв  и непрерывная жажда деятельности. Ему просто не сиделось на месте, и он всегда был окружен многочисленными друзьями, и всегда в центре событий.

Айра уравновешен и спокоен.

Блаженно растянувшись на диване, не спеша выкуривая одну сигару за другой, он мог не выходить из своей  квартиры по нескольку дней, наслаждаясь покоем и тишиной. О его медлительности ходили анекдоты: «Сегодня мне предстоит поменять ленту в пишущей машинке, жаловался Айра брату, а это считай, что весь день пропал.

Джордж бал общепризнанным светским львом и покорителем женских  сердец. Его романы с первыми красавицами Америки всегда были главными темами светской хроники. Однако Гершвин не любил ни одну женщину настолько, чтобы на ней жениться. Его старый друг как-то сказал Гершвину: "Послушай, Джордж, если бы тебе пришлось начать жизнь сначала, ты что, опять влюбился бы только в себя?»

Узнав, что девушка, в которую  он, казалось, был неистово влюблен, вышла замуж, Гершвин спокойно обронил: «Если бы Я не был так занят  работой, то был бы совершенно убит горем.»

Айра в отношениях с  женщинами просто поражал всех своей наивностью. Его счастливый, долгий и единственный брак не состоялся бы никогда, если б девушка, в которую он был молчаливо влюблен много лет, не выдержала и сама, наконец, не предложила ему свою руку и сердце.

Джордж - идеалист, витающий в облаках, Айра, в отличие от брата, обладал холодным, расчетливым умом и был реалистом, твердо стоящим обеими ногами на земле.

Джордж жил с сознанием  своей высокой миссии художника. Он был одержим музыкой и мог  работать где угодно, когда угодно и сколько угодно.

Айра же считал себя простым  тружеником честно и добросовестно  выполняющим свою работу. Но ему  было куда интересней провести весь день не за письменным столом, а за обеденным, а также играя в покер и  на скачках. На вопрос одного журналиста о том, что появляется раньше, стихи или музыка, он ответил коротко и ясно: «контракт».

В одном, пожалуй, Джордж и  Айра были схожи - и тот и другой стремились достичь в своем деле настоящего мастерства.

Джорджа до конца жизни  беспокоило отсутствие систематического музыкального образования и он, даже на пике славы, старался брать уроки музыки у известных музыкантов своего времени. Он говорил: «Мне еще многому нужно научится, я человек у которого немного таланта и очень много нахальства».

Айра в работе был  настолько дотошен и тщателен, что друзья прозвали его ювелиром. Он постоянно штудировал справочные книги, книги по теории стихосложения и был так образован и начитан, что друзья называли его ходячей британской энциклопедией.

К 25 годам Джордж стал известным  мастером “легкого” жанра. Его песни звучали по всей Америке, его многочисленные мьюзиклы шли на Бродвее, но настоящая слава композитора еще ждала своего часа. Двадцатые годы в Америке называют "веком джаза.

Чикаго и Нью-Йорк были его великими столицами. Пластинники Луи Армстронга, Дюка Эллингтона, Пола Уайтмана расходились миллионными тиражами, а в клубах и танцзалах, где они играли яблоку негде было упасть. Радио принесло джаз в каждый дом и, естественно это не могло пройти мимо Джорджа Гершвина.

В негритянских клубах Гарлема в те годы частенько можно было встретить красивого молодого человека державшего себя с достоинством, без высокомерия, без панибратства. Он редко что-нибудь записывал, но слушал очень внимательно, он буквально впитывал поразительно талантливую, темпераментную разноголосицу, в которой речь, песня и музыкальные инструменты сливались, оттеняя друг в друга. Пожалуй, в биографии Гершвина это был важнейший курс его "музыкальных университетов". Пройдет совсем немного времени, и композитор "заговорит" совсем по-другому.

В 1924 году Америка отмечала 100 - летний Авраама Линкольна и  Полю Уайтмену, руководителю одного из самых больших белых симфо-джазовых оркестров предложили выступить  на концерте, посвященном этой дате. Уайтмену хотелось сыграть что-то новенькое, и он попросил Гершвина написать пьесу для своего выступления. Джордж согласился и мгновенно забыл о своем обещании. Каково же было его удивление, когда за месяц до концерта он прочел в «Нью-Йорк таймс» что, знаменитый композитор Джордж Гершвин пишет для Пола Уайтмена новое произведение, которое обещает быть шедевром.

Гершвин схватился за голову, однако нужно было срочно что-то делать.

Молва приписывает Джорджу  такой диалог с другом:

Гершвин - Они думают, что Гершвин  может написать шедевр по заказу!

– Друг- А он не может?  
Гершвин - Конечно, может, только до сегодняшнего дня не и подозревал об этом. Времени оставалось в обрез.

Вначале он хотел ограничиться простым  коротеньким блюзом, но музыкальная  фантазия разыгралась помимо его  воли.

Вспоминает Джордж Гершвин: "Внезапно мне пришла в голову идея. Так много все болтали об ограниченности джаза… что я решил, насколько возможно, разбить одним ударом эту ошибочную концепцию. Вдохновленный этой целью, я принялся писать с непривычной скоростью. У меня не было ни плана, ни структур. Я слышал ее как музыкальный калейдоскоп Америки - наш кипящий котел, нашу многонациональную энергию, наши блюзы, нашу столичную суматоху.

С 7 января по 4 февраля 1924 года гостеприимная, шумная, всегда полная друзей, квартира Гершвина закрыла двери для всех посетителей. Тишина лишь изредка прерывалась короткими репликами вполголоса. Всюду - на рояле, на столе и на полу были разбросаны нотные листы.

Работали так: Гершвин  писал клавир рапсодии для двух фортепиано, оставляя пустые строчки для импровизаций пианиста. Как только лист заполнялся, его брал аранжировщик и оркестровал музыку для джазового состава. Затем ноты поступали к Полю Уайтмэну и он начинал репетицию с оркестром. Наконец все было закончено. Свое детище Гершвин назвал «Рапсодия в стиле блюз». Слово Blue по- английски, означает не только синий или голубой, но и "хандра, печаль и блюз. Так что получается нечто вроде "Рапсодия в грустях", Голубая Рапсодия или Рапсодия в стиле блюз».

Премьера состоялась 12 февраля 1924 года, и эта дата стала поворотной в жизни и музыкальной карьере Джорджа Гершвина.

За роялем сам композитор. Сергей Кусевицкий бывший на концерте писал « Те, кто хоть раз слышал Гершвина в "Рапсодии в стиле блюз", тот никогда этого не забудет. Разлетавшийся по залу блеск, виртуозность и точность ритма в его игре были невероятны, уверенность и легкость - еще более невероятны… он "заводил" оркестр и публику, буквально "сдвигая их с места" и это просто наэлектризовывало воздух».

"Многие композиторы  ходили вокруг джаза, как коты вокруг тарелки с горячим супом, ожидая пока он остынет, чтобы насладиться им, не опасаясь обжечь языки, поскольку они привыкли к тепловатой, дистиллированной жидкости, приготовленной поварами классической школы. Леди Джаз, украшенная интригующими ритмами, шла танцующей походкой через весь мир, вплоть до эскимосов на Севере и полинезийцев на Южных островах. Но нигде ей не встретился рыцарь, который ввел бы ее как уважаемую гостью в высшее музыкальное общество. Джордж Гершвин совершил это чудо. Он смело одел эту крайне независимую и современную леди в классические одежды концерта. Однако нисколько не уменьшил ее очарования. Он - принц, который взял Золушку за руку и открыто провозгласил ее принцессой, вызывая удивление мира и бешенство ее завистливых сестер", писал один из журналистов, после премьеры рапсодии.