История основания МГУ

Открытый для всех

Важной составляющей университетской  жизни стали открытость и стремление передать знания как можно большему числу людей — вот что отличало университет во все времена. На следующий  год после основания университета при нем открывается типография и книжная лавка — «ради  успешного распространения знаний на пользу общую». Библиотека Московского  университета долгие годы оставалась единственной общедоступной библиотекой  в Москве. При университете возникают Музей натуральной истории, Зоологический музей и Зоологический сад, Ботанический сад, открытые для всех.

Замечательным событием в  жизни Москвы стали открытые публичные  лекции, которые читали профессора университета. Лекции эти собирали множество самого разного народа. Самыми знаменитыми публичными лекциями стали выступления в середине XIX века историка Т.Н. Грановского, обладавшего  исключительным даром лектора. Интересно, что каких-либо выдающихся исследований Грановский после себя не оставил, но память о его феерических выступлениях жива в воспоминаниях его современников. Лекции Грановского по всеобщей истории  собирали сотни людей, университетская  большая аудитория была всегда переполнена, люди стояли в проходах и дверях, его речь прерывалась аплодисментами, которые по ее завершении превращались в овацию.

Вторая родина

Однако самым важным для  университета всегда оставалась его  внутренняя жизнь. Нельзя говорить об университете и не упомянуть о  профессорах и студентах, составлявших его суть.

О высоких требованиях, предъявляемых  к профессорам и преподавателям университета, упоминается уже в  первом коллективном труде «Способ  учения» (1771), опубликованном в Московском университете. Первый пункт «Способа учения» гласил: «Никто, не имеющий  воспитания сам, других воспитывать  не может, и учитель, не показывающий собою примеров честности, добродетели, непорочности нравов и благоразумия, больше вреда, нежели пользы, приносит воспитываемым». Звание профессора Московского  университета всегда было почетной и  ответственной обязанностью. Хотя это  вовсе не значит, что все профессора и преподаватели университета были идеальными. Д.И. Фонвизин, учившийся  в университете вскоре после его  открытия, вспоминал, что учение было не слишком эффективным, так как  «Арифметический наш учитель  пил смертную чашу; латинского языка  учитель был пример злонравия, пьянства и всех подлых пороков…». А юный С.Р. Воронцов в письме к отцу от 1759 года умолял его забрать из университета, так как знаний никаких он не получает и «учителя — пьяницы, а ученики  самые подлые поступки имеют»…

Впрочем, постепенно, по мере выпуска специалистов из стен самого университета, профессорско-преподавательский  состав претерпевал заметные улучшения. Правительство всячески заботилось об этом — время от времени повышало чины выпускников, учителей и профессуры, что заметно поднимало их престиж  в обществе; отправляло их для повышения  уровня преподавания на стажировки за границу, в отдельные периоды  они даже были обязательными; поддерживало и увеличивало их привилегии.

В XIX веке уже складывается настоящая плеяда университетских  профессоров, общение которых со студентами не ограничивается только лекциями. Б.Н. Чичерин вспоминал, как  в 1840-е годы студенты часто собирались у профессоров дома, разговаривали, спорили, пользовались их библиотеками, обсуждали прочитанное, а иногда оставались и пообедать. Много позже и в совершенно иную эпоху, в 1905 году, известный историк В.О. Ключевский отмечал: «Студенты ценили профессоров, профессора понимали студентов: те и другие гордились своим университетом, тех и других уважало общество».

Не менее важными были и складывавшиеся в стенах университета отношения между студентами, особое студенческое братство, которое стало  важной составляющей университетской жизни. Воспоминания бывших студентов Московского университета, независимо от политических, общественных и гражданских позиций авторов, едины в одном — пребывание в университете стало временем удивительных человеческих отношений, в нем царил особый, ни с чем не сравнимый дух единения, сохранявшийся в его выпускниках до конца жизни. Свидетельств того более чем достаточно. Историк и юрист Б. Н. Чичерин считал, что товарищеские отношения между студентами «составляют одну из главных прелестей университетской жизни и которые сохраняются навсегда, как одна из самых крепких связей между людьми». Поэт М. Дмитриев также отдавал должное этим особым чувствам, охватывающим каждого, кто приобщался к студенческой жизни: «Здесь вступил я, так сказать, в новое семейство студентов университета; здесь сделал новые, самые приятные знакомства; здесь узнал дружбу, продолжавшуюся до старости. Студенты университета и в мое время, и ныне сохраняют к Московскому университету какое-то родственное чувство, сладостное и в самой старости. Московский университет — это наша вторая родина!» Подобных цитат можно привести великое множество.

Студенческая жизнь всегда строилась по единым законам —  лекции, занятия, домашние задания, экзамены, с одной стороны, и общение, дружеские  встречи, прогулки и вечеринки —  с другой. Хорошо известно также, что  в студенческие годы время движется медленно и не спеша, так что потом  кажется невероятным, что эти  годы смогли вместить в себя столько  событий, чувств и переживаний. Студенты Московского университета всегда жили по общим правилам.

Вот учеба, начало XIX века: «Все жило в тесноте, теперешнему уму  непостижимой, и все жило ладно. Лекции начинались зимой при свечах желтых, сальных, вонючих; утренние кончались в 12 часов, возобновлялись тотчас после обеда казенных студентов в 2 ч. и продолжались до 6 ч., и это всякий день, к неописанному нашему удовольствию». Лекции посещались исправно. Еще в елизаветинском уставе отмечалось, что студент, пропустивший месяц занятий, будет отчислен.

Свободное время проводили  всегда оживленнее, в этом все студенты похожи друг на друга. Так, известный  хирург Н.И. Пирогов вспоминал свои студенческие годы: «Вот и настало  первое число месяца. Получено жалованье. Нумер накопляется. Дверь то и дело хлопает… Яков является со штофом под черной печатью за пазухой, в руках несет колбасу и паюсную икру. Печать со штофа срывается… Начинается попойка».

Студенческие годы заканчивались, и наступал выпуск. Большая часть  бывших студентов отправлялась на государственную  службу. Звание выпускника Московского  университета само по себе являлось хорошей  рекомендацией в жизни. Крайне скептически  оценивавший российскую действительность Н. Тургенев писал, что «Даже теперь редко встретишь человека, правильно  пишущего на своем языке и при  этом не вышедшего из стен Московского  университета. Все воспитанники этого  особенного учебного заведения счастливо  отличаются от выпускников иных учреждений; на государственной службе они проявляют  благородство характера, честность  и человеколюбие — качества, весьма редкие в сей сфере деятельности».

Накануне

XX век изменил весь  ход русской истории. Но какой-то  особый университетский мир в  совершенно новое время и в  новых исторических условиях  остался, как это ни странно,  прежним и невредимым, сохранив  себя для новых поколений.

Университет по-прежнему оставался  центром московской и российской жизни. Революция 1905 года привела к  закрытию университета и фактической  отмене празднования 150-летнего юбилея. Во всех дальнейших революционных событиях Московский университет с молодежным задором принимал самое активное участие. Интересно, что чаще всего  пишут о революционной активности университета, и это справедливо. Вместе с тем сохранялась группа студентов-академистов, ставящих образование  выше политики, о них, как правило, умалчивают. В 1911 году, в разгар очередного кризиса, они обратились с воззванием ко всем университетским сотрудникам: «Русские университеты переживают тяжелое  время, они перестали быть храмом науки, аудитории обращены в центры незаконных сборищ, наши университеты погибают. Студенчество катится по наклонной плоскости, подталкиваемое всевозможными подпольными коалиционными  комитетами, устрашающими студентов  и питающими их едкой политикой… мы поднимаем свой голос, призывая студенчество присоединиться к девизу: «Родина, честь, наука. Долой забастовку!» И все  же у большинства тех, кто учился в университете, настроения были прямо  противоположные. Грядущий 1917-й год  готовился принести университету, быть может, самые серьезные испытания, в череде которых сгинули сотни  его выпускников, преподавателей и  студентов…

Архитектура образования

Поскольку университет изначально находился под «высочайшею протекциею» и управлялся куратором из «знатнейших особ государства», то и его местопребывание должно было соответствовать статусу главного учебного заведения страны, благополучие которого прирастало монаршей милостью. Поэтому университет предпочли разместить в самом средоточии исторической, государственной и торговой жизни старой столицы — у Воскресенских ворот, недалеко от Монетного двора и собора Казанской Божией Матери, на пересечении Красной площади и Никольской — улицы просвещения и книжности со времен Средневековья.

Указом императрицы от 8 августа 1754 года создаваемому университету был передан «Аптекарский дом» —  здание Главной аптеки, созданное  в лучших традициях нарышкинского барокко.

«Аптекарский дом» вместил  лекционные аудитории, общежитие для  казеннокоштных (находящихся на содержании казны студентов), помещения администрации, «физическую камеру», анатомический  театр, минералогический кабинет, химическую лабораторию, обсерваторию, типографию. С 1756 года начала действовать книжная лавка. Находившаяся в этом же здании университетская библиотека была открыта «для любителей науки и охотников чтения каждую среду и субботу с двух до пяти часов». Однако, пожалуй, самым популярным новшеством оказался общедоступный университетский театр, где играли профессионалы и любители.

Университетский дом стал частью жизни города и вместе с  городом пережил 1812 год. Почти все  университетские постройки сгорели  во время пожара. И хотя в августе 1813 года было объявлено о начале занятий, из-за масштабов разрушения к восстановлению университетского дома приступили только через 5 лет. Работами руководил Д. Жилярди. 5 июля 1819 года состоялось торжественное открытие реконструированного здания.

Во второй половине XIX —  начале XX века продолжали возникать  новые учебные, научные, жилые постройки. Всего до недавнего времени насчитывалось  до 20 зданий. Самые яркие из них  — Фундаментальная библиотека (Моховая, 8), построенная к 1905 году по проекту  К.М. Быковского в «неоренессансном» стиле. По проекту того же архитектора в 1898—1902 годах были возведены здания ботанического факультета и Зоологического музея (Большая Никитская, 4—6), отличительной особенностью их стал «ботанический» и «зоологический» декор. Наиболее стройным и строгим стало здание Геологического музея (Моховая, 11) 1912—1918 годов. Научная сторона проекта разрабатывалась А.П. Павловым и В.И. Вернадским в 1905—1907 годах, а архитектурное решение принадлежит Р.И. Клейну.

В начале XIX века университет  шагнул за пределы окрестностей Моховой. В 1805 году Аптекарский огород на 1-й  Мещанской превратился в университетский ботанический сад. С 1831 года действует обсерватория на Пресне. В 1887—1897 годах был создан уникальный по тем временам комплекс клиник на Девичьем поле. В 1912 году на Волхонке открылся Музей изящных искусств, созданный по инициативе профессора теории и истории изящных искусств Московского университета И.В. Цветаева.

От семинаристов до студентов

Первые кандидаты в  студенты по приказу Синода были набраны  из числа слушателей Славяно-греко-латинской  академии и семинарий, знавших латинский  и славянский языки, а также знакомых с основами литературы и арифметики. После устного экзамена, который, пользуясь современной терминологией, можно назвать собеседованием, двое претендентов из Белгородской семинарии были отосланы назад, с указанием прислать других — «самоохотных, а не с принуждением»… Таким образом, к обучению было допущено 25 человек. История сохранила для нас имена тех, кому предстояло первыми войти в университетские аудитории. 25 мая 1755 года из Московской духовной Заиконоспасской академии для обучения прибыли 6 человек: Петр Дмитриев (Вениаминов), Семен Герасимов (Зыбелин), Данила Яковлев (Ястребов), Петр Семенов, Василий Алексеев (Троепольский), Иван Алексеев. Остальные 19 в стенах университета появились немногим позже.

Студенты, находившиеся на казенном содержании, получали 40 рублей в год. Преподавательский состав представляли 10 профессоров, из которых 8 пригласили из-за границы. Их основной обязанностью было чтение лекций 6 дней в неделю «по  крайней мере, два часа в день, выключая воскресные и в табели предписанные праздничные дни». Для первых студентов лекции читали профессор Н.Н. Поповский — по основам красноречия и стиля латинского и российского языков, профессор И.Г. Фроманн — по метафизике и нравственной философии, профессор А.А. Барсов — по арифметике и геометрии, доктор Ф.Г. Дильтей — по всеобщей истории и праву. По прослушанным курсам студенты должны были представить своим профессорам специальные работы.

Если на первых порах при  поступлении в университет достаточно было выдержать «собеседование», то уже в начале XIX века требовался аттестат об окончании какого-либо учебного заведения. Тем, кто его не имел, предстояло держать экзамен перед комиссией, назначенной ректором. Это правило, безусловное для разночинцев, не часто применялось по отношению  к молодым дворянам, вопрос о приеме которых в университет обычно решался приватно. Сохранилось воспоминание одного студента-дворянина В.И. Лыкошина, иллюстрирующее вполне типичную для начала XIX века процедуру «зачисления» в университет. «В назначенный день съехались к нам к обеду профессора: Гейм, Баузе, Рейнгард, Маттеи… За десертом и распивая кофе профессора были так любезны, что предложили Моберу (гувернеру Лыкошиных. — Прим. ред.) сделать нам несколько вопросов; помню, что я довольно удачно отвечал, кто был Александр Македонский и как именуется столица Франции и т. п. Но брат Александр при первом сделанном ему вопросе заплакал. Этим кончился экзамен, по которому приняты мы были студентами, с правом носить шпагу; мне было 13, а брату 11 лет». Для так называемого реформированного университета (в 1804 году был принят его новый Устав) столь ранний прием в число студентов был делом обычным — для юных дворян поступление в университет означало автоматическое причисление сразу же к 14му классу (согласно Табели о рангах), а окончание этого учебного заведения — к 12-му. В 1812 году по причине массового наплыва желающих учиться в Московском университете ректор вознамерился ужесточить правила приема, но на деле практика зачисления для разночинцев и дворян существенно не менялась. В число студентов также принимались выпускники университетской гимназии, для которых выпускные экзамены становились пропуском в аудитории университета.