Эпитет у Моэма (по материалам романа «Пироги и пиво»)

    

4. Антономасийные  эпитеты

    В языке художественной литературы весьма широкое распространение получили эпитеты, в основе которых лежит стилистический приём антономасия. С точки зрения морфологического выражения такие эпитеты, которые можно назвать антономасийными эпитетами, представляют собой либо существительное (имя собственное, называющее какое-либо широко известное историческое лицо, или персонаж из мифологии, или литературного героя), либо прилагательное, образованное от такого существительного. Например: Gorgon glance «взгляд медузы Горгоны», Marie-Antoinettish joke «шутка в стиле Марии-Антуанетты», Minerva-like head «голова Минервы».

    Лингвистическая сущность антономасийного эпитета  состоит во взаимодействии в его  смысловой структуре двух, одновременно реализованных, типов значений: предметно-логического и назывного, причём если назывное значение всегда единично и прямо указывает на исторического деятеля или литературный персонаж, то за предметно-логическим значением может стоять целая система признаков, представлений, взглядов и оценок, связанных с данным деятелем или персонажем. Таким образом достигается концентрирование в одном слове некоторого объёма информации, иногда весьма значительного. Само предметно-логическое значение рождается в антономасийном эпитете благодаря абстрагированию какой-либо характерной черты данного деятеля или персонажа. Присущей ему в действительности или приписываемой ему историей и общественной практикой, и отражает принятую в данном языковом коллективе оценку его характера и деятельности.

    Чаще  всего встречаются антономасийные эпитеты литературного происхождения, причём взаимодействие предметно-логического и назывного значений сопровождается в них метонимическим переносом: имя писателя переносится на его персонажей или имя художника – на характерные черты его картин. Например: Dickensian person «Диккенсовский персонаж», Murillo beauty «красота в стиле Мурильо».

    Как и всякий другой тип эпитета, антономасийный эпитет может быть дифференцирован  в зависимости от степени устойчивости связи его компонентов; при этом чем устойчивее эта связь и привычнее эпитет, тем сильнее преобладает в нём социально-оценочное значение над индивидуально-оценочным. Оценочное значение привычного антономасийного эпитета может закрепляться за данным словом в словарной дефиниции. Например: Napoleonic ambitions «наполеоновские амбиции», Herculean effort «геркулесовы усилия».

    Если  теперь попытаться сопоставить классификацию  по семантическому принципу с классификацией по способу морфолого-синтаксического  выражения, то обнаруживается, что здесь  нет одно-однозначного соответствия между категориями сопоставляемых классификаций: каждой морфолого-синтаксической модели эпитета соответствуют, как правило, несколько семантических типов; в свою очередь, каждый семантический тип эпитета может быть выражен несколькими морфолого-синтаксическими моделями.  

    ГЛАВА III. ЭПИТЕТЫ В ЯЗЫКЕ МОЭМА 

    Родился Уильям Сомерсет Моэм (1874-1965) в семье  преуспевающего потомственного юриста, в ту пору служившего в английском посольстве в Париже. Англичанин, родившийся во Франции, до десяти лет говоривший преимущественно по-французски, - это ли не парадокс? В его жизни их будет не мало. Начальную школу Моэм окончил во Франции, и над его английским ещё долго будут потешаться одноклассники, когда он окажется по ту сторону Ла-Манша. Неудивительно, что в Англии он так и не почувствует себя вполне дома. «Англичан я стеснялся» - это признание взрослого человека.

    Детские впечатления определяют многое в  жизни. Французское детство Моэма, младшего в семье, протекало в  атмосфере доброжелательности, ласковой заботы и нежной любви, исходивших от матери. Ему было восемь лет, когда она умерла.

    В десять лет Моэм потерял отца и  был отдан на попечение дяде. Пятидесятилетний викарий был к племяннику равнодушен. В его доме мальчик остро ощутил одиночество. Оно не рассеялось ни в начальной школе в Кентербери, где прошло три безрадостных года, ни в Королевской школе, где он продолжил образование. Маленький Моэм сильно заикался, что стало поводом для бесконечных насмешек сверстников и глухого раздражения учителей. Со временем подросток свыкся со своим положением, перестал тяготиться одиночеством, даже начал искать его. Он пристрастился к чтению, тайком совершая налёты на книжные шкафы в кабинете викария.

    Состояние здоровья племянника, который рос  болезненным ребёнком, вынудило опекуна отправить Вилли поначалу на юг Франции, а затем в Германию, в Гейдельберг. Эта поездка определила очень многое в жизни и взглядах юноши. Гейдельбергский университет в то время был очагом культуры и свободомыслия. Куно Фишер воспламенял умы лекциями о Декарте, Спинозе, Шопенгауэре; музыка Вагнера потрясала, его теория музыкальной драмы открывала неведомые дали, пьесы Ибсена, переведённые на немецкий и поставленные на сцене, будоражили, ломали устоявшиеся представления.

    Уже в университете он почувствовал своё призвание, но в респектабельной семье положение профессионального литератора считалось сомнительным. Три его старших брата уже были юристами. Моэм решает стать врачом. Осенью 1892 г. восемнадцатилетний юноша вернулся в Англию и поступил в медицинскую школу при больнице св. Фомы в Ламбете – беднейшем районе Лондона. Позднее Моэм вспоминал: «За те годы, что я занимался медициной, я систематически проштудировал английскую, французскую, итальянскую и латинскую литературу. Я прочёл множество книг по истории, кое-что по философии и, разумеется, по естествознанию и медицине».

    Начавшаяся  на третьем курсе медицинская  практика неожиданно увлекла его. Три  года напряжённой работы в больничных палатах помогли Моэму постичь  человеческую природу много глубже, нежели горы прочитанных книг, - он сделал однозначный вывод: «Я не знаю лучшей школы для писателя, чем работа врача».

    В 1897 г. был опубликован его первый роман «Лиза из Ламбета». В романе рассказывалось о мире лондонских трущоб.

    Россия  давно увлекла его как писателя. Русскую литературу он открыл в детстве, натолкнувшись на «Анну Каренину». Перечитав роман позднее, он нашёл его исполненным неизъяснимой мощи, но несколько тяжеловатым. «Отцы и дети» остались непонятыми в силу незнания русской исторической ситуации. В целом романы Тургенева не задели его глубоко, их идеализм казался сентиментальным, а оригинальность стилевой манеры пропадала при переводе. «Преступление и наказание» потрясло Моэма, и он с жадностью набросился на романы Достоевского. Он вспоминал. Что в сравнение с ними всё остальное померкло, величайшие западноевропейские романы стали казаться искусственными, холодными, формальными. «Помешательство» длилось до тех пор, пока он не открыл Чехова, оказавшегося глубоко родственным ему по духу. Впечатление было настолько глубоким, что он даже начал было изучать русский, чтобы читать Чехова в оригинале. «Чехов расскажет нам о русских больше, чем Достоевский»,- писал он позднее.

    Годы  между двумя мировыми войнами  заполнены напряжённым трудом и  путешествиями (не считая двух лет, проведённых в туберкулёзном санатории), дававшими ему неиссякаемый материал для творчества. Он выступает сразу в нескольких жанрах: как романист, драматург, новеллист, очеркист, эссеист. Его комедии и драмы соперничают на сцене с пьесами Б.Шоу.

    Моэм  обладал истинным «инстинктом сцены». Пьесы давались ему с удивительной лёгкостью. Они насыщены выигрышными  ролями, оригинально построены, диалог в них отточен и остроумен.

    В начале тридцатых годов Моэм оставляет  драматургию, он добровольно сходит с «конвейера успеха».

    Говоря  о своём стремлении к совершенству, Моэм назвал два жанра, в которых  надеялся достичь его, - роман и  рассказ. Его литературная репутация  основывается на таких романах, как  «Бремя страстей человеческих» (1915), «Луна и грош» (1919), «Пироги и пиво, или скелет в шкафу» (1930). Их экранизация прибавляет писателю известности.

    Автобиографический  роман «Бремя страстей человеческих»  признан высшим достижением писателя. Написанный в русле традиционного  «романа восприятия», он отличается поразительной открытостью, предельной искренностью в раскрытии драмы души, в этом и заключена его редкостная сила.

    Дальнейшее  развитие Моэма-романиста всё более  связано с осмыслением этических  проблем. В романе «Узорный покров» (1925) он говорит о непременном единстве Добра и Красоты.

    Героиня романа, жена скромного талантливого бактериолога, оказавшись с ним в  китайском городке, затерянном в  джунглях, получает от монахинь-француженок, выхаживающих больных китайских  детей, и в известной мере от мужа, спасавшего других и погибшего от холеры, урок прекрасно прожитой жизни. Дорогой ценой даётся ей осознание никчёмности собственной жизненноё линии. Нелегка наука сострадания и милосердия, но только она ведёт героиню к освобождению от «бремени страстей человеческих», к нравственному очищению и перерождению.

    В романе «Пироги и пиво, или Скелет в шкафу» талант Моэма раскрылся  с неожиданной стороны: трагическое  начало уступило место комическому, а сатирическая линия причудливо переплелась с лирической. Это роман о нравах литературного Лондона на рубеже XIX-XX вв. В нём Моэм обнажил секреты литературной кухни, способы привлечения читательского внимания, высмеял технологию создания дутых репутаций. Собратья по перу были шокированы откровенностью его изобличений. Несколько месяцев в литературных кругах Лондона только и говорили об этой книге. В Элрое Кине без труда узнали ядовитый портрет популярного в ту пору беллетриста, приятеля Моэма Хью Уолпола. Прототип был вне себя от ярости. Но не это факт возмутил литературный мир. В ту пору к подобной форме полемики, критики и сведения счетов привыкли. Но Моэм покусился на святая святых: в Дриффилде усмотрели сходство с недавно умершим Томасом Гарди. Со всех сторон посыпались обвинения. Моэм категорически отрицал злонамеренность: «Гарди подразумевался мной не в большей степени, чем Джордж Мередит или Анатоль Франс». Очевидно, помпезные похороны «последнего викторианца» подсказали Моэму саму идею романа.

    На  материале романа С. Моэма «Пироги  и пиво» было проанализировано использование писателем такого стилистического приёма как эпитет. Всего было отобрано 135 эпитетов.

    I. В соответствии со структурными типами эпитеты распределяются следующим образом:

    1) Эпитетов, выраженных прилагательными  насчитывается 101. Из них:

• эпитетов, выраженных простыми, непроизводными прилагательными 42.
• эпитетов, выраженных производными прилагательными 45.
• эпитетов, выраженных сложными прилагательными 11.
• эпитетов, выраженных прилагательными в степенях сравнения 3.

 

    2) Эпитетов, выраженных причастиями насчитывается 18. Из них:

• эпитетов, выраженных причастием настоящего времени 11,
• эпитетов, выраженных причастиями прошедшего времени 7.

 

    3) Эпитетов, выраженных существительными 11. 

    4) Фразовых эпитетов 5. 

    II. В соответствии с семантической классификацией эпитетов выявлены следующие виды эпитетов:

• языковые эпитеты, т.е. эпитеты приведённые в словарных дефинициях, как правило в данном словосочетании;
• речевые эпитеты:
• метафорические эпитеты
• перенесенные эпитеты
• сравнительные эпитеты
• гиперболические эпитеты

 

    ПЕРЕЧЕНЬ  ОТОБРАННЫХ ЭПИТЕТОВ

    J ! 

    ЗАКЛЮЧЕНИЕ 

    Эпитет  является древнейшим стилистическим приёмом, используемым писателями и поэтами  ещё с античных времён.

    В теоретической части работы проанализированы структурные модели эпитетов и принципы их семантической классификации. В  практической части работы на материале романа С. Моэма «Пироги и пиво» исследовано использование этого стилистического приёма классиком английской литературы.

    Из  текста романа объёмом 170 страниц методом  сплошной выборки было отобрано 135 эпитетов, которые были распределены по соответствующим структурным и семантическим типам.

    В основе романов Моэма лежит крепко выстроенный сюжет, все части  его соразмерны. Их отличительные  черты – краткость (единственное исключение – «Бремя страстей человеческих») и простота. Они написаны без аффектации, в них нет причудливых конструкций, вычурных сравнений и эпитетов. Опыт драматурга позволил ему оценить преимущества быстрого развития сюжета и сделать роман живым и драматичным. Именно в этом и состоит секрет занимательности прозы Моэма.

    Природа творчества, его тайны неотступно занимали Моэма. В искусстве он видел особый мир, противостоящий буржуазной обыденности и благопристойной пошлости. Его интересовало, какова связь между гением и злодейством. В том, что это «две вещи несовместимые», как считал Пушкин, Моэм был до конца не уверен.