Язык и культура

Эти зоонимические  метафоры представляют собой образы-эталоны  в обиходной языковой картине  мира. Они основаны на характерологической  подмене свойства человека представителем животного мира, имя которого становится знаком некоторого свойства, доминирующего в данном животном, с точки зрения обиходного опыта народа. Поэтому об инвентаре "животных" метафор можно говорить как о таксонах, а именно эталонах культуры, презентирующих заданное в языке мировидение (19). В роли эталонов могут выступать не только животные, но и другие явления природы, а также явления и ситуации повседневной жизни, как, например, "бревно", "пень" - эталон глупости, "вулкан" — взрывного темперамента, "сарай" и "конюшня" — неуютного, грязного жилья. Все, что окружает человека в мире как часть его повседневной жизни, соотносится им с позиций антропоцентризма с его внутренним миром и условиями существования (18). Эти реалии наделяются смыслом в системе ценностных ориентации лингвокультурной общности как символы, эталоны, стереотипы, а их языковые имена становятся знаками, кодирующими данные представления в языковой картине мира.  

Чаще всего  метафора выполняет свою роль языкового  образа не в качестве самостоятельной  лексической единицы, а в составе устойчивого словосочетания при опоре на семантически ведущий компонент. При этом семантически ведущий компонент, обычно выступающий в прямом значении, обеспечивает референцию на предмет окружающего мира или "непредметную" сущность, а связанный компонент означивает через метафорический образ какой-либо параметр его денотата или сигнификата. Так, "луч надежды" и "капля жалости" имеют в качестве доминантного смысла, соответственно, "квант" и "малая часть"; "талант вянет" — смысл 'деградирует', "больные фантазии" в самом общем виде означают 'плохие, отклоняющиеся от "нормы" со знаком "минус". Воспроизведение одних и тех смысловых параметров (при различии способов их выражения) метафорами, выступающими в роли связанных компонентов устойчивых словосочетаний, делает данный класс фразеологизмов структурно-семантически регулярным. Они поддаются семантизации , например, через систему лексических функций, разработанных И.Мельчуком и А.Жолковским для прямых значений лексических единиц в комбинаторике (28; см. также 12). Может быть предложена и другая модель экспликации семантической регулярности смыслов, привносимых метафорой в устойчивые словосочетания (31), однако семантический подход сам по себе не способен выявить культурную маркированность устойчивых словосочетаний и объяснить роль образного связанного компонента в создании этой маркированности.  

Особенно сказанное  касается тех устойчивых словосочетаний, в которых в качестве семантически ведущего слова выступают "непредметные" имена, т.е. наименования внутреннего мира человека — его психологических, интеллектуальных и моральных качеств, эмоций , обозначения его отношений с людьми, а также морально-этических и социальных понятий. В значении таких субстантивов, к которым относятся, например, "жизнь", "смерть", "родина", "мысль", "воля", "талант", "тоска", "инстинкт", сигнификативный компонент значительно преобладает над денотативным. Их семантика создается не признаками денотата, так как они не имеют во внеязыковой действительности соответствующих им предметных референтов или классов референтов — денотатов, но "конструируется" когнитивно и культурно значимыми интерпретациями членов языкового коллектива. Фоновые знания, пресуппозиции, место и роль обозначаемого явления в системе ценностных ориентации играют ведущую роль в формировании плана содержания этих единиц языка, которые воплощают, по Н.Д.Арутюновой, концепты культуры (1; 30).  

Исследование  образуемых ими в языке устойчивых словосочетаний показывает, что их концептуализация происходит в значительной степени именно через фразеологизмы, отбирающие и фиксирующие в форме устойчивых и воспроизводимых языковых единиц наиболее важные, с точки зрения данной лингвокультурной общности, признаки концепта.  

Так, устойчивая сочетаемость субстантива "лень" в русском языке демонстрирует, что у этого концепта как бы два "лица". Первое отображено во фразеологизмах: "тупая лень", "тяжелая лень", "дикая лень", "неискоренимая лень", "беспробудная лень", "губительная лень", "чудовищная лень"; такая лень действует как враждебная сила: она "одолевает, овладевает, заедает, сковывает", в нее "впадают", ее "искореняют", "пожинают плоды лени" (обычно - дурные). Однако, наряду с ленью-враждебной и трудноодолимой силой, существует совершенно другая концептуализация, в которой "лень" предстает как: "сладкая, томная, задумчивая", некто или нечто приятное такую лень "навевает"; ср. также у О.Э.Мандельштама "... и золотая лень из тростника извлечь богатство целой ноты" (31).  

Думается, что два таких разных, во многом противоположных способа концептуализации, каждый из которых поддерживается радом фразеологизмов, интерпретируется через культурные коннотации, т.е. через обращение к эталонам, стереотипам культуры и прототипическим ситуациям. В первом случае концепт "лень" соотносится с обиходной системой ценностей народа, в котором труд расценивается как добродетель, а лень, леность - как порок. Эта установка культуры в прямом виде выражена в библейском изречении, предписывавшем человеку "добывать свой хлеб в поте лица", в пословице "кто не работает, тот не ест" и т.д. С этой позиции лень описывается, как враждебная сила, которая нападает на свою жертву, лишает способности двигаться, вгоняет в сон; сон, неподвижность есть подобие смерти, ее разновидность в мифологической семантике (22).  

С другой стороны, "приятная" лень соотносится для  носителей русского языка с романтическим  дискурсом, в котором разрабатывалась  бытовавшая в европейской культуре романтизма установка: поэт, человек  искусства должен быть свободен от каждодневного труда и от службы, так как он - существо избранное, подвластное лишь вдохновенью. Думается, наиболее известное носителям русского языка изречение, выражающее данную точку зрения, — это пушкинские слова, приписанные, Моцарту в "Моцарте и Сальери": "Нас мало избранных, счастливцев праздных"; ср. также образ ленивца А.Дельвига, созданный им самим и кругом поэтов-друзей (пушкинские "Проснись, ленивец сонный!" и "сын лени вдохновенный", обращенные к Дельвигу), стихи П.А.Вяземского, воспевавшего свой халат как символ домашнего уюта и независимости от государственной службы — условия поэтического вдохновения.  

Образы, привносимые  в устойчивые словосочетания связаными  компонентами, в том числе и "стершиеся" метафоры, создают особый тип регулярности, основанной на ассоциативно-парадигматических отношениях. Этот термин, введенный В.Н.Телия (19), означает, что сходная образная мотивированность прослеживается не только в сочетаемости одного базового слова, но и связывает концепты, относящиеся к одному или близким идеографическим, полям.  

Ассоциативно-парадигматические  связи в устойчивых словосочетаниях, обозначающих концепты культуры, интерпретируются через коннотации. Так, образная мотивация  словосочетаний "страх, ужас, тоска, зло берет, охватывает" объясняется через другой ряд: ("побороть, подавить, одолеть (в себе) страх, ужас, тоску, зло" Оба ряда восходят к анимистическим мифологическим представлениям, согласно которым чувства — это враждебные человеку живые существа, возможно, чужие боги (24-25), которые проявляют по отношению к человеку агрессию и с которыми ему приходится бороться.  

Ассоциативно-парадигматические  связи помогают выявить общую  базовую метафору в тех случаях, когда в какой-то части словосочетаний одного концепта эта метафора присутствует имплицитно. В подобных ситуациях проявляется еще одна закономерность: экспликация культурной информации требует соотнесения исследуемого словосочетания с массивом образных единиц и фразеологизмов русского языка — с пословицами, идиомами, речевыми формулами. Например, в концептуализации "инстинкта" через устойчивые словосочетания прослеживается "животная" метафора, выступающая в явном виде во фразеологизмах: "звериный, животный, стадный инстинкт". Та же метафора обнаруживается в другой группе словосочетаний: "инстинкт толпы" (ср. "стадо" — о народе или "массе", презираемых как объект манипуляций), "инстинкты проснулись", "разбудить, пробудить (в ком) инстинкты" (ср. поговорку "не буди во мне зверя") (29). Таким образом, ассоциативно-парадигматические отношения, характеризующие устойчивые словосочетания как класс фразеологизмов, обнаруживают, на фоне образной мотивации, сближение разных культурных конструктов в языковой картине мира. Данный тип также вводит в контекст регулярности разряды "индивидуальных" фразеологических единиц — идиом, пословиц и поговорок.  

Важнейшим источником культурной маркированности устойчивых словосочетаний является их вовлеченность  в определенный тип дискурса. В  этом разряде фразеологизмов обнаруживается множество единиц, возникших или воспроизводимых в том или ином типе дискурса, как, например, "праведный гнев" и "воля Божия" - в религиозном, "шекспировские страсти", "элегическая грусть", "романтическая любовь" — в литературном, "чувство законной гордости" — в официально-идеологическом (15; 19).  

Вовлеченность словосочетания в определенный дискурс  способна и сама по себе, без поддержки  образа, обусловливать воспроизводимость  и устойчивость. Если подобные словосочетания находят поддержку в других дискурсах или стереотипах культуры, другими словами, если они достаточно разработаны в культуре, есть основания говорить о них как о культурно связанных. Так, например, для носителей русского языка культурно связанным оказывается словосочетание "материнская забота", коннотирующее архетипический образ матери как символа любви и доброты по отношению к детям. Этот архетип постоянно воспроизводится в фольклоре, где он часто выражен через оппозицию "добрая мать" vs. "злая мачеха". Образ заботливой матери поддерживается также рядом других фразеологизмов и пословиц русского языка, как, например, "не знать материнской заботы" или "маменькин сынок". Характерно, что архетип отца не имеет соответствующих коррелятов в дискурсах и в системе русского языка, поэтому словосочетание "отцовская забота" является скорее свободным, нежели устойчивым, а словосочетание "папенькин сынок" не употребляется для выражения аналогичного смысла. Зато в итальянском языке выражение, буквально переводимое на русский как "папин сын" figlio di papa используется для обозначения концепта, соответствующего русскому "маменькиному сынку" (24).  

Таким образом, фактор культурной связанности компонентов  словосочетания может обусловливать  устойчивость и воспроизводимость. Двумя важнейшими характеристиками культурно связанных устойчивых словосочетаний являются их вовлеченность в определенный дискурс (в котором они возникли или воспроизводятся) и, через такую отнесенность, актуализация некоей свойственной носителям языка особой точки зрения на обозначаемое (там же).  

В отличие от устойчивых словосочетаний, идиомы представляют собой класс "индивидуальных" фразеологизмов — они не формируют  структурных фразообразовательных парадигм по заданной "матрице" смыслов. Вместе с тем, идиомы представляют собой  ядро фразеологии, так как они оказываются полностью переосмыленными сочетаниями слов и вследствие этого эквивалентны слову по своей номинативной функции. Типичность обиходно-бытовых ситуаций, отображенных в идиомах, стереотипный или "эталонный" характер их образных оснований делают их знаками языка культуры: они сами обретают стереотипное, эталонное или символьное прочтение (6; 21). Так, идиомы русского языка "под носом", "под рукой", "под боком" воплощают эмпирический эталон оченъ близкого пространства через указание на его "соматическую" достижимость. При этом сами субстантивы "рука", "бок", "нос" вне идиом не кодируют смысл 'очень близко' (19). К идиоматике, как и к другим фразеологическим единицам языка, вполне относится постулат о том, что их культурная знаковость выявляется только на достаточно больших идеографических массивах, таких как, например, "ум — глупость", "свойства личности", "пространство" и т.д. При этом необходимо отметить, что образы, используемые идиомами, относящимися к одному идеографическому полю, могут быть очень далеки друг от друга. Так, "глупость" обозначается не только через идиомы, включающие наименования головы и ее "наполнения" (как "ума палата", "голова садовая", "куриные мозги), но и фразеологизмы "не все дома", "крыша поехала", "глуп, как сивый мерин" (7-8).  

Такие характеристики идиом требуют разработки особого  подхода к ним при лингвокультуролорическом анализе и лексикографическом описании.  

В этих целях  был разработан макет исследования и описания идиом, базирующийся на понимании  этого класса единиц языка как свернутых текстов (микротекстов). Соответственно, в их плане содержания были выделены различные блоки информации, охватывающие объективное и "субъективное" содержание сигнификата: денотацию, оценку, мотивацию, эмотивность и стилистическую маркированность (7; 10; 14). Правильное употребление идиом в речи возможно лишь при условии знания всех этих составляющих сигнификата плюс, как производного от них, знания ситуаций, в которых та или иная идиома может быть использована.  

Принципы описания, базирующиеся на этих разработках, были применены в "Словаре образных выражений русского языка" (14). В словарь включено около 1000 идиом, продуктивно используемых в современном обиходно-бытовом и общественно-политическом языке. Словарь построен по идеографическому принципу: в нем выделено 16 тематических полей, характеризующих внешние и внутренние свойства человека, его деятельность, поведение, эмоции, интеллектуальные способности, социальное положение, а также концептуализация через идиоматику категорий "пространство", "время" и "мера". Описание значения идиом в словаре имеет три зоны: 1) дефиниция, т.е. толкование самого значения, 2) смысловое подтолковывание, описывающее блоки значения, связанные с образным основанием, и 3) указание на типовые ситуации, в которых идиома может употребляться. Так, например, идиома "заваривать" / заварить кашу" получает следующее толкование: "Создавать своими действиями неожиданно сложную и неприятную ситуацию (говорится с неодобрением). Подразумевается ситуация, в которую вовлечено большое количество людей. Часто имеются в виду необдуманные, неверные действия. Речевой стандарт, кто - лицо, группа лиц" (там же, с.248).  

Разработанный способ описания делает "Словарь  образных выражений..." словарем активного  типа: он стремится обеспечить, через толкование значения, отсылку к ситуации и информацию о стилистическом регистре, адекватное использование идиом в речи,  

В настоящее  время в семинаре разрабатывается  модель словарного описания устойчивых словосочетаний русского языка, включая зону культурного комментария. В общем виде процедура лингвокультурологического анализа этого класса фразеологизмов включает следующие этапы: 1) толкование образного или культурно связанного компонента, словосочетания; 2) экспликацию его связи с базовой метафорой и с другими фразеологизмами, использующими данную базовую метафору; 3) соотнесение сигнификата словосочетания с категориями культуры — стереотипами, эталонами, символами, мифологемами и т.д., через представленные в вербальном и невербальных кодах устойчивые и воспроизводимые знаки; 4) определение роли фразеологизма как культурного знака в мировосприятии лингвокультурной общности или ее определенной группы (30). На всех этапах анализа большую роль играет установление дискурса, в котором концепт, обозначаемый словосочетанием, возник и разрабатывается.