Позиции Европейского Суда по правам человека, сложившееся в ходе применения статьи 7 Европейской конвенции о защите прав человека и основн

Следует уточнить, что  понимается здесь под уголовным  «правонарушением» и под «наказанием». В отношении первого понятия практика Суда исходит из того, что Конвенция, без сомнения, позволяет государствам самим определять границы уголовного права, но оставляет за Судом возможность автономного подхода к этому понятию. Аналогичные соображения применимы к понятию «наказание», которое также может иметь автономное значение. Для обеспечения эффективности защиты, предоставляемой ст. 7 Конвенции, Суд должен быть свободен в оценке конкретной меры наказания по существу, т. е. является ли она «наказанием» в смысле Конвенции.

Государства-участники  свободны пресекать с помощью  мер уголовного права действия, выходящие  за рамки нормального осуществления  какого- либо из прав, охраняемых Конвенцией, объявив их уголовно наказуемым правонарушением, совершенным по умыслу либо неосторожности.

Такое правонарушение должно быть четко определено в законе. Данное условие считается выполненным, когда обвиняемый имеет возможность  узнать из текста соответствующих правовых норм, или в случае необходимости, при помощи толкования, данного судебными решениями, какие именно действия либо бездействие влекут его уголовную ответственность.

Целью данной статьи обычно называют закрепление свободы лица от обратного действия уголовного законодательства. П. 1 ст. 7 содержит два отдельных правовых принципа: во-первых, приговор по уголовному делу может быть основан исключительно  на правовой норме, действовавшей на момент совершения действия или бездействия, вменяемого в вину данному лицу (принцип nullum crimen sine lege); во-вторых, на основании  нарушения указанной нормы нельзя назначать наказание более суровое, чем то, что предписывалось на момент совершения преступления (принцип nulla poena sine lege)

П. 1 ст. 7 в равной степени  запрещает сохранение применения устаревших норм или наказаний уголовного права, которые уже были отменены или  изменены к моменту совершения преступления⁶. Соответственно, Европейский Суд должен изучить вопрос, в какой степени конкретная правовая норма действовала (если вообще действовала) в момент совершения преступления. Так как данный вопрос относится к компетенции внутреннего права, Суд здесь будет в значительной степени руководствоваться мнением национальных судебных органов. Однако в любом случае Европейскому Суду надлежит установить, правильно ли была применена ст. 7 Конвенции.

2.2  Примеры решений и правовых позиций ЕСПЧ

 В статье подтвержден запрет обратного действия закона, утяжеляющего наказание в решении по делу «Коккинакис против Греции» от 25 мая 1993 г.¹ Дело касается, в частности, жалоб заявителя на то, что изменение внутренних тюремных правил и национального закона привело к тому, что тюремный срок изменился с 20 лет лишения свободы до неопределенного периода.

9 марта 1989 года заявитель  Лимассольским судом ассизов  был признан по трем пунктам  виновным в умышленном убийстве  в соответствии с Уголовным  Кодексом. На следующий день он  был приговорен к пожизненному  лишению свободы по каждому  пункту. Заявитель установил в  автомобиле и привел в действие  бомбу, убив пассажиров – мужчину  и его 2-х сыновей 11-ти и  13-ти лет.

В ходе слушаний в Лимассольском  суде ассизов на стадии вынесения  заявителю приговора, прокуратура  ходатайствовала перед судом  о рассмотрении понятия «пожизненное лишение свободы» в Уголовном  Кодексе и, в частности, выяснить влечет ли оно за собой тюремное заключение осужденного до конца  жизни или лишь на 20 лет, как установлено  в Тюремных (Основных) правилах от 1981 и Тюремных (Основных с изменениями) правил 1987, принятых в соответствии со статьей 4 Тюремного дисциплинарного  закона.

Лимассольский суд ассизов  установил, что понятие «пожизненное лишение свободы», которое используется в Уголовном Кодексе, означало тюремное заключение до конца жизни осужденного.

Однако в день, когда  заявитель был помещен в тюрьму, он получил письменное уведомление  от администрации тюрьмы, в котором  было указана дата его освобождения – 16 июля 2002 года – при условии  надлежащего поведения на протяжении отбывания наказания. После совершения дисциплинарного проступка, его  освобождение было перенесено на 2 ноября 2002 года.

Апелляция заявителя  в отношении приговора была отклонена 21 мая 1990 года Верховным Судом.

9 октября 1992 года Верховный  Суд признал тюремные правила  неконституционными и ultra vires (принятыми с превышением полномочий), и 3 мая 1996 года Тюремный Закон 1996 года вступил в силу, отменяя и замещая Тюремный дисциплинарный закон. Статья 12 Тюремного закона 1996 года предусматривала досрочное освобождение при условии надлежащего поведения, за исключением осужденных к пожизненному лишению свободы.

2 ноября 2002 года заявитель  не был освобожден. Впоследствии, 8 января 2004 года он направил заявление в Верховный Суд, в котором поднимал вопрос о законности его заключения, которое было отклонено. Его апелляция была безуспешной

Суд отмечает, что законными  основаниями для осуждения и  назначения наказания заявителю  был действующий в то время  уголовный закон и то, что его  приговор соответствует предписаниям соответствующих положений Уголовного Кодекса. Он рассмотрел, удовлетворял ли национальный закон, устанавливающий, что же именно означает «наказание»  в виде пожизненного заключения, требованиям  доступности и предсказуемости.

Хотя в то время  когда заявитель совершил преступление, Уголовный кодекс четко устанавливал, что преступление «предумышленное  убийство» влечет за собой пожизненное  лишение свободы, также ясно было и то, что и исполнительные и  административные органы исходили из предпосылки, что такое наказание  эквивалентно 20 годам лишения свободы. Администрация тюрьмы применяла  Тюремные правила, принятые в соответствии с Тюремным дисциплинарным законом (ст. 286), которые предусматривают, что все заключенные, в том числе отбывающие наказание в виде пожизненного заключения, имели право на смягчение приговора при условии надлежащего поведения. Для этих целей правило 2 относит заключенных, отбывающих пожизненное заключение, к осужденным на 20 лет. Правительство признало, что в то время  исполнительные и административные органы, в том числе работники тюрьмы, понимали это так, что пожизненный заключенный должен отбывать максимальный срок в 20 лет.

Суд не принимает аргументы  заявителя о том, что к нему было применено более строгое  наказание, поскольку, учитывая действующие  положения Уголовного кодекса, нельзя говорить о том, что в соответствующее  время наказание в виде пожизненного лишения свободы могло четко  приравниваться к 20 годам заключения.

В отношении изменений  в тюремном законе, Суд отмечает, что заявитель, как пожизненно заключенный, больше не имел права на сокращение наказания. Этот вопрос касается исполнения приговора в отличие от «применения» наказания, которое оставалось пожизненным  лишением свободы.

Хотя изменения в  тюремном законодательстве и в условиях освобождения превратили заключение заявителя  в более жесткое, эти изменения  не могут толковаться как применение более строгого «наказания» чем  наказание, назначенное судом. Вопросы, которые касаются системы освобождения, способа ее применения и обуславливающие  ее причины являются частью уголовной  политики, которая должна определяться на национальном уровне. Соответственно, не было нарушения статьи 7 касательно утверждаемого применения более  строгого наказания в отношении  приговор заявителя и изменений  в тюремном законе, которые лишили пожизненно осужденных возможности  на освобождение.

В итоге Европейский Суд высказался в этом контексте следующим образом: «Статья 7 (п. 1) не ограничивается запрещением обратного действия закона к невыгоде обвиняемого. Она утверждает в более широком плане принцип — нет преступления и наказания без указаний о них в законе, откуда следует вывод о том, что уголовный закон нельзя применять расширительно в ущерб обвиняемому, а именно по аналогии».

Однако этот общепринятый в мировой практике правосудия принцип применительно к действию Конвенции осложнен или во всяком случае требует уточнения в свете так называемого автономного толкования юридических понятий, используемого судом, который не считает себя окончательно связанным тем, как квалифицирует конкретное рассматриваемое правонарушение национальное законодательство. Оно относит правонарушение к административным, а Суд тем не менее по конкретным признакам и исходя прежде всего из тяжести наказания отнесет его к числу дел уголовного обвинения. Тем самым правонарушение оказывается в сфере действия ст. 6 (п. 1) и 7 Конвенции, что было бы невозможно, если бы Суд остался в рамках квалификации правонарушения национальным законом.

Возможен и обратный вариант, когда деянию, названному национальным законом преступлением, Суд дает иную квалификацию. Другими словами, у Суда есть возможность гибкого подхода к границам применения принципа nullum crimen sine lege.

Этот принцип требует ясного определения преступления в законе. Имея в виду английскую систему общего права, Суд в решении по делу «Толстой- Мило славский против Соединенного Королевства» от 13 июля 1995 г.⁷ особо оговорил, что понятое закона в свете принципа nullum crimen sine lege охватывает как писаное, так и неписаное право, но при этом должно обладать качествами доступности и предсказуемости.

В отношении прецедентного права эта предсказуемость нередко сталкивается с трудностями, так как далеко не всегда ясно, действует или нет стародавний прецедент.

Так, заявитель по делу «S.W. против Соединенного Королевства» был осужден английским судом за изнасилование своей жены, когда она объявила ему о своем желании расторгнуть с ним брак. На момент совершения деяния — 18 сентября 1990 г. — действовал формально не отмененный прецедент 1763 г.: «Муж не может быть виновен в насилии, совершенном им над его законной женой». За месяц до сентябрьской даты в судебных инстанциях начался процесс по аналогичному делу некоего R. и в марте 1991 г. он был осужден на пять лет лишения свободы, поскольку апелляционный суд отказался применить старый прецедент, как не соответствующий новым социальным реалиям (Палата лордов впоследствии согласилась с этим выводом). Вслед за R. был осужден на основании нового прецедента S.W., хотя его адвокат не без основания утверждал, что осуждение S.W. означает придание новому прецеденту обратной силы. Европейский Суд нарушения ст. 7 Конвенции не усмотрел, исходя из некоторых положений английского статутного уголовного права и, в первую очередь, из того, что «отказ от неприемлемой идеи супружеского иммунитета против судебного преследования за изнасилование своей жены соответствует не только цивилизованной концепции брака, но также и, в первую очередь, основополагающим целям Конвенции, самой сутью кото- рой является уважение достоинства и свободы человека»⁸. 

Типичным примером нарушения п. 1 ст. 7 может служить дело «Есер и Зейрак против Турции». Суд государственной безопасности Турции на основании Закона о борьбе с терроризмом осудил заявителей как сторонников Курдской партии трудящихся к длительному сроку лишения свободы. Европейский Суд констатировал, однако, что инкриминируемые заявителям действия имели место в 1988—1989 гг., тогда как названный закон вступил в силу в 1991 г., а утверждение государства-ответчика о том, что речь идет о длящемся преступлении не было подтверждено материалами судебного дела.

В 2001 г. Суд рассмотрел несколько однотипных дел, самые известные из которых дела Штрелеца, Кесслера и Кренца против Германии. После воссоздания единого немецкого государства заявители по этим делам были осуждены немецкими судами по обвинению в убийстве и гибели десятков людей, пытавшихся покинуть ГДР, в частности через Берлинскую стену. Чтобы пресечь их бегство из страны применялись самые антигуманные меры: установка минных полей, стрельба на поражение и т. п. Наказание за это понесли как рядовые исполнители преступных приказов, так и лица из высшего руководства страны, в частности заявители, прямо или косвенно ответственные за создание подобной системы.

В своем обращении в Европейский Суд заявители утверждали, что вменяемые им в вину действия совершались в то время, когда они не являлись преступлениями ни по внутреннему праву ГДР, ни по международному праву, а следовательно, осуждение заявителей является нарушением п. 1 ст. 7 Конвенции. Подобная аргументация, как и вся ситуация в целом, заставляет вспомнить о послевоенных нюрнбергских процессах.

Суд, однако, пришел к выводу, что нарушения ст. 7 не было ни в контексте действовавшего в ГДР права, ни в свете международно-правовых обязательств этого государства, ни с точки зрения правомочий западногерманских судов по рассмотрению предъявленных заявителям обвинений. Право ГДР предусматривало запрет покидать без разрешения властей пределы страны, а Конституция и другие законы обязывали компетентные органы и лица следить за тем, чтобы этот запрет осуществлялся в цивилизованных формах, не сводя на нет права человека и, прежде всего, право на жизнь. Заявители как руководители страны знали, что предпринимаемые ими меры были прямым нарушением международно-правовых обязательств страны и уже по этому основанию они могли быть судимы органами правосудия ГДР, если бы это государство сохранилось в качестве самостоятельного и демократического.

Тот факт, что приговоры были вынесены западногерманскими судами и по действующему в ФРГ праву, юридически обусловлен тем, что, согласно Договору об объединении Германии от 31 августа 1990 г., переходные положения к Уголовному кодексу установили, что к деяниям граждан ГДР, совершенным на ее территории, в принципе, применяется право ГДР. Но в тех случаях, когда право ФРГ содержит более мягкие нормы, применяются именно они. Такая ситуация сложилась и в рассмотренных выше делах.

Как видно из п. 1 ст. 7 Конвенции в формуле nullum crimen sine lege, понятое «закон» в контексте этой статьи охватывает наряду с национальным (внутригосударственным) правом также и международное, в котором общепризнанна норма о том, что деяние может рассматриваться как преступление, даже если оно не предусмотрено внутренним законом государства.

Может возникнуть впечатление, что п. 2 комментируемой статьи носит тавтологический характер, так как воспроизводит ту же ситуацию: деяние может не быть уголовным преступлением в контексте действующего национального права, но будет признано таковым в соответствии с общепризнанными принципами международного права. С исторической точки зрения эта тавтология оправдана тем, что четко оформила и узаконила на международно-правовом уровне одну из важных составляющих, на которых основывалось осуждение военных преступников за преступления против мира и человечности. Пункт 2 статьи адекватен развитою международного уголовного права и возрастанию роли международных юрисдикций. Наглядный пример тому — деятельность Международного трибунала в Гааге, созданного ad hoc в связи с ситуацией, сложившейся после распада Югославии.  Первому предложению п. 1 ст. 7 Конвенции в российском законодательстве корреспондирует ст. 3 Уголовного кодекса РФ, в которой принцип nullum crimen, nulla poena sine lege выражен следующим образом: «Преступность деяния, а также его наказуемость и иные уголовно-правовые последствия деяния определяются только настоящим Кодексом».