Эпоха застоя

Действительно научное  изучение «народного сопротивления  власти» началось в России после  распада СССР. До этого времени  отсутствовало систематическое  изучение проблемы, главным образом  по причине того, что  большинство источников носило закрытый характер. Лишь после принятия указа Президента Российской Федерации от 23 июня 1992 г. «О снятии ограничительных грифов с законодательных и иных актов, служивших основанием для массовых репрессий и посягательств на права человека»,  развернулась широкая и целенаправленная работа  по публикации рассекреченных документов. Одним из центров изучения инакомыслия в СССР стало общество «Мемориал», активно разрабатывающее историю политических репрессий. В центре внимания исследователей оказались известные правозащитники и инакомыслящие А.Сахаров, А.Солженицын, П.Григоренко, А.Синявский, А.Марченко, Н.Горбаневская и другие, кампании идеологических «проработок» («дела»  А.Некрича и И.Бродского, травля редакции журнала «Новый мир» и пр.), случаи открытого протеста против властей (демонстрация на Пушкинской площади в Москве 5 декабря 1965 г.), национальные движения

Как отмечали  историки, в России еще  со времен Радищева запрещенные к публикации произведения ходили по рукам в списках, но только в советское время  это явление приобрело массовый характер и стало уникальным как «основное средство самопознания и самовыражения общества». Это явление вошло в историю под названием «самиздат» (произведения распечатывались наиболее доступным для того времени способом – на машинке и распространялись среди знакомых). В конце 50-х – начале 60-х печатались главным образом стихи (Ахматовой, Мандельштама, Волошина, Гумилева, Цветаевой, Бродского, Коржавина и других), а также книги зарубежных авторов Кестлера, Хемингуэя, Орвелла, Джиласа. Перепечатывались и  произведения, изданные в нашей стране, но малодоступные из-за давности издания или маленького тиража.. Самиздат быстро политизировался. Р.Медведев с 1964 по 1970 гг. ежемесячно издавал материалы, позже вышедшие на Западе под названием «Политический дневник», поставщиками материала для этого «дневника» были друзья автора, среди них ответственные партийные работники, писатели и ученые.

В 1971 г. председатель КГБ  СССР Ю.Андропов информировал  ЦК КПСС, что  «самиздат» претерпел за последние годы качественные изменения». Автор записки отмечал, что вместо ранее распространявшихся среди населения «идейно порочных художественных произведений» стали «ходить по рукам», главным образом,  документы «программно-политического характера», в которых с разных сторон «критикуется исторический опыт социалистического строительства в Советском Союзе, ревизуется внешняя и внутренняя политика КПСС, выдвигаются различного рода программы оппозиционной деятельности». В качестве ответной меры Андропов предлагал идеологическому аппарату партии выработать «идеологические и политические меры по нейтрализации и разоблачению представленных в «самиздате» антиобщественных течений». Не дремал и КГБ, привлекавший «нарушителей» к уголовной ответственности.

Самый сильный резонанс за всю историю самиздата вызвала  книга А.Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», изданная в декабре 1973 г. в  Париже. Главы этой книги передавались зарубежными радиостанциями, работающими  на Советский Союз. На заседании Политбюро ЦК КПСС, специально заслушавшим вопрос о Солженицыне в январе 1974 г., Брежнев охарактеризовал это литературное произведение как «грубый антисоветский пасквиль», в котором автор посягнул «на самое святое – на Ленина, на наш советский строй, на Советскую власть, на все, что дорого нам». Выступавшие вслед за генеральным секретарем члены Политбюро отмечали, что «Солженицын пытается хозяйничать в умах нашего народа», что он «враг, наглый, ярый и что он ведет за собой отшепенцев». В результате Солженицын был лишен советского гражданства и выдворен за пределы СССР.

Разнородное по своему социальному  составу, целям и идейным воззрениям, диссидентское движение в России большинство историков связывали  с послевоенным периодом, относя его  зарождение к хрущевской эпохе, а расцвет к периоду брежневского правления.

Западные исследователи  полагали, что во времена Хрущева  диссидентское движение имело форму  спорадического  «антисталинского взрыва, сочетавшего в себе негодование  и надежду» и лишь в брежневские  годы оно превратилось в «устойчивое движение». Главными причинами, сделавшими возможным качественный переход, явились следующие. Во-первых, падение Хрущева означало конец открытым дискуссиям о сталинской эпохе и породило «контрнаступление со стороны ортодоксов», т.е. диссидентство явилось «в первую очередь движением самозащиты» против возможной ресталинизации советского общества. Во-вторых, менялась сама советская система, которая становилась «либеральнее» или «мутировала от тоталитаризма к обычному авторитаризму». Поэтому произошел отказ от террора прежних лет, репрессии против инакомыслящих стали осуществляться «методами более мягкими и опосредованными». Поскольку социализм был уже построен и перешел в  фазу «развитого социализма», надобность в прежнем терроре отпала, важнейшей задачей системы стала охрана завоеванного, т.е. в практику вошел «мягкий» сталинизм. Для западных историков «наиболее громогласным» диссидентом в СССР оставался Солженицын. В этом же ряду и фигура Сахарова. Анализируя взгляды Сахарова, Солженицына и Медведева, западные историки полагают, что «все эти диссиденты оставались лояльны идее «коммунистического реформаторства», что, по  мнению этих ученых, было ярким свидетельством непонимания насколько глубок; был кризис системы. К концу брежневского правления, считали  западные исследователи, зародилось «теневое» диссидентство -  закулисная критика советского режима представителями столичной интеллигенции, которая смогла использовать свой «реальный шанс» только  во времена Горбачева.

 Л.Алексеева среди основных направлений инакомыслия в Советском Союзе выделяла национальные движения (украинское, литовское, грузинское, армянское и пр.), религиозные движения (евангельских христиан-баптистов, пятидесятников), гражданские движения, включая главное – движение за права человека. В качестве самостоятельного феномена ее выделено русское национальное движение.

 Некоторые историки  рассматривают диссидентство как  «идеологическую оппозицию» или   «инакомыслие по отношению к сталинизированной идеологии» государства. В соответствии с этим ими выделены национальные, религиозные и правозащитное движения.

Западный историк Боффа  выделял  три основных направления  в диссидентском движении: ленинско-коммунистическое с Р.Медведевым во главе, либерально-демократическое с А.Сахаровым и религиозно-националистическое с А.Солженицыным. В отличие от многих зарубежных исследователей, он не считал, что между официальной советской культурой и диссидентством как своеобразным оппозиционным течением в СССР   существовала «пропасть», поскольку «аргументы диссидентов пробивавали многочисленные бреши в самих цитаделях власти и ее аппарата». Он также выступал против другого распространенного утверждения, приписывающего большинству диссидентов лояльность идее «коммунистического реформаторства». «На первых порах диссиденты лелеяли надежду на исправление и улучшение существующей системы, продолжая считать ее социалистической. Но в конечном счете они стали видеть в этой системе лишь признаки умирания и ратовать за полный отказ от нее»,  писал Боффа. Он также полагал, что «благодатную почву» для национализма создал «кризис официальной идеологии» и каковы бы ни были его оттенки, общими для них были следующие тезисы: советская система не продукт русской истории, а результат насильственного навязывания со стороны, следует укреплять  веру в «потенциальное превосходство русской нации», в ее «социальное, моральное и религиозное возрождение», в ее «миссию». Боффа полагал, что несмотря на все разнообразие культурной жизни страны, включая «подпольные глубины советского общества», в СССР не наблюдался  прогресс политической мысли  и не вырисовывалась «настоящая программа возможных реформ». Основную причину подобного положения западный историк видит в политике брежневского руководства, которое было озабочено не стимулированием новых идей и поиском новых решений, а их сдерживанием.

В широких рамках, охватывающих как политическую оппозицию советскому режиму, так и различные формы  недовольства – «бурления в обществе»,  рассматривали диссидентство историки Геллер и Некрич.

А.С.Барсенков и А.И.Вдовин называли диссидентское движение  «разномастным» в идейном отношении  и указывали на его «идейное родство» с известными в России с XIX века славянофилами, западниками и социалистами. Представителями «социал-демократического» направления  они называли братьев Р. и Ж.Медведевых, «национально-либерального», почвенического – А.Солженицына и И.Шафаревича, «либерального западничества» – А.Синявского и Ю.Даниэля. Как и другие исследователи, они подчеркивали что в 70-е годы правозащитное движение становится «одним из главных составляющих» диссиденсткого движения в СССР. По их мнению, многие влиятельные в прошлом диссиденты, представляющие различные течения этого движения,  - А.Зиновьев, А.Синявский, отчасти А.Солженицын - увидев «плоды диссиденства» после распада СССР, «кардинально переоценили» и свое участие в этом движении, и его историческую роль в целом.

Хотя для подобного  вывода имеются некоторые основания, нам представляется, что  Барсенков  и Вдовин несколько упрощают процесс переосмысления диссидентского движения в умах его  вчерашних лидеров. Попытаемся показать это на конкретных примерах.

  В своей  последней  книге А.Синявский для обобщенной  характеристики внутренней природы  советского общества употребил  термин «советская цивилизация», которая, по его многолетнему убеждению, «хорошо приспособлена к тому, чтобы подавлять человеческую свободу, а не чтобы ее открывать, питать и стимулировать». Советскую цивилизацию Синявский сравнивал с   гигантской египетской пирамидой, которая  состояла из тщательно подогнанных и притертых колоссальных камней. Среди этих «камней» и революция, породившая небывалую по силе давления на общество власть, и «незыблемый авторитет» Ленина, из которого вырос Сталин, и советский быт или «жизнь для себя», вопреки требованиям властей жить «для государства», и новый советский человек, демонстрирующий «одновременно героические качества, рабскую покорность и тупое самодовольство», и перестройка, когда советская цивилизация в первый раз проходила «проверку свободой».

Следовательно, вопреки  утверждениям Барсенкова и Вдовина, Синявский не отказывался от своей  прошлой критики советской системы, воспитывающей, по его мнению, из людей  рабов государства. Однако  как  человек, хорошо знающий предмет  своего исследования с изнанки жизни, Синявский не идеализирует и  диссидентское движение, активно противостоящее диктату советского государства. По его мнению, в советском обществе «предельно централизованном и нормативном», личная инициатива и самостоятельность мышления сохранились «только у преступников перед властью – у политических, то есть диссидентов, и чисто уголовных». Вот парадокс, который  счел нужным отметить Синявский,  -  для современной России «криминальное мышление и криминальные программы оказались крепче диссидентских». Одна из главных причин подобного положения, по его мнению,  та, что часть интеллигенции «вошла во власть и стала сотрудничать с ней, оказалась способна заботиться только о своих интересах». Произошло забвение народных интересов, а «придворная часть» интеллигенции, сотрудничающая с властью, стала использоваться последней как «своего рода благородное, демократоподобное облако», скрывающее криминализацию России. Таким образом, согласно Синявскому,  интеллигенция на современном этапе во многом утратила свою историческую роль барометра общественных настроений, защитницы всех «униженных и оскорбленных». Что же касается «низовой интеллигенции» (учителей, библиотекарей, врачей), то она по-прежнему остается «почти безгласной, бессловесной».

Чрезвычайным своеобразием отличается и оценка диссидентского движения А.Зиновьевым, на которого ссылаются в своей книге Барсенков и Вдовин. Во-первых, известный философ, по его собственному признанию, «сам никогда диссидентом не был», а его зачисление в ряды этого движения связано, по его мнению, с понятийной неопределенностью, сложностью и малоизученностью самого  явления диссидентства. Для Запада, указывал Зиновьев, диссиденты все, «кто по каким-то причинам вступает в конфликт с советским общественным строем, его идеологией и системой власти, подвергаясь за это каким-то наказаниям». Поэтому в «одной куче» оказались националисты и религиозные сектанты, желающие эмигрировать и террористы, политические бунтари и писатели,  деятели культуры, «жаждущие мирового простора». В СССР, по мнению философа, диссидентами называли «лишь определенную часть оппозиционеров», лозунгами которых стала борьба «за гражданские свободы и права человека» и которые «делали публичные заявления, устраивали демонстрации, создавали группы». Он также утверждал, что диссидентское движение стало возможным «в значительной степени благодаря вниманию и поддержке со стороны Запада», что советская интеллигенция за счет своих «родовых признаков» -  лучшей образованности, скрытности натуры, гибкости, изворотливости и умения «думать только о себе»  - являлась в действительности не «жертвой режима», а его «оплотом». Либеральная интеллигентская «фронда» еще во времена Хрущева «исчерпала свой «либерализм» и затем в брежневские времена эволюционировала в сторону «консерватизма», дабы «урвать свои куски от благ общества». По его мнению, диссидентское движение пришло в упадок не только из-за репрессий со стороны властей, но также по причине «непомерного тщеславия и самомнения» со стороны многих видных диссидентов, по причине игнорирования ими исторического опыта в объяснении явлений общественной жизни Советского Союза, сосредотечения своего внимания исключительно на критике и разоблачении «язв» советского общества. Большое число эмигрантов среди диссидентов Зиновьев объясняет отсутствием в их среде «глубоких психологических оснований для бунта против режима».

Таким образом речь идет не о кардинальной переоценке диссидентского движения отдельными идеологами инакомыслия, а,  скорее, об уточнении ими  собственной  позиции в отношении роли и места не только советской, но и  современной интеллигенции в жизни российского общества.

6 Русский национализм: благо или зло для страны ?

По  мнению Л.Алексеевой, русское национальное движение «ответвилось»  от правозащитного, поскольку сторонники первого – «это прежние правозащитники, разочаровавшиеся в демократических и правовых идеалах». Алекссева полагала, что возрождение русской национальной идеи «произошло спонтанно в годы войны с фашистской Германией» и советское правительство использовало это в своих  политических целях, «то поощряя» русских национализм, то одергивая «слишком увлекшихся». В качестве первых идеологов этого направления она называла Шиманова, деятелей Всероссийского социал-христианского союза освобождения народов (ВСХСОН) – Огурцова, Вагина, Бородина, а также Осипова и его журнал «Вече»,  А.Солженицына и И.Шафаревича.