Эпоха застоя

Суммируя свои наблюдения по русскому национализму, бывший советский  историк и эмигрант А.Янов писал: «Идея об избранности русского народа, идея о том, что «загнивающий» Запад может спасти от гибели только Россия, жива до сих пор». В число сторонников русской идеи Янов зачислял и диссидента Солженицына, и писателя В.Белова, и отдельных представителей советской партийной элиты. Для него сущность всей истории России заключена «в борьбе реформы против конртреформы, России против России», поскольку в России нет «среднего класса», способного вывести ее на демократический путь развития». В более поздней работе основной  критический заряд Янова направлен против «русского национализма», по его мнению, главной причины национальной катастрофы России, которую она неоднократно переживала на протяжении XVII-XX веков. Опираясь на отдельные выводы русских религиозных философов В.С.Соловьева и Г.П.Федотова, вслед за ними Янов  утверждал, что в России «национальное самосознание, т.е. естественный, как дыхание, патриотизм, может оказаться смертельно опасным». Неосмотрительное обращение с национальным самосознанием развязывает «цепную реакцию», в ходе которой культурная элита страны соскальзывает к «национальному самоуничтожению»,  за которым неминуема и «гибель цивилизации».  Предчувствия обоих философов о том, что Россия больна «нравственно» и «единственно существенный вопрос» патриотизма – вопрос «не о силе и призвании, а о грехах России», по мнению Янова, не был услышан соотечественниками. Эта же нерешенная проблема, полагал Янов, встала во весь рост и перед современной Россией, но поскольку главенствующей в объяснении происхождения русской катастрофы является славянофильская традиция, которая вслед за Достоевским и Солженицыным сводит спор к «хронологии или этническим корням «бесовства», то эта «мощная славянофильская нота о «силе и призвании России» заглушит для новых поколений тему ее «грехов».

Против подобной оценки русской истории и ее будущего активно выступал известный диссидент, математик И.Р.Шафаревич. Его работа на данную тему под названием «Русофобия» получила противоречивые оценки в печати. Так, некоторые  члены Французской академии наук отмечали, что его книга «начинаясь как социологическое исследование, заканчивается выражением неприкрытого антисемитизма»  В российской демократической печати Шафаревич был назван «главным идеологом отечественных воинствующих националистов-антисемитов». Обсуждение данной проблемы и яростные споры по ней продолжаются и в наши дни.

Дж.Боффа полагал, что  «благодатную почву» для национализма создал «кризис официальной идеологии» и каковы бы ни были его оттенки, общими для них были следующие  тезисы: советская система не продукт  русской истории, а результат насильственного навязывания со стороны, следует укреплять  веру в «потенциальное превосходство русской нации», в ее «социальное, моральное и религиозное возрождение», в ее «миссию». «Пророком» русского неонационализма, по его мнению, был Солженицын, который и «слышать не хотел ни о какой «конвергенции». К «новым правым» Боффа относил журнал «Молодая гвардия», писателей- «деревенщиков» Распутина, Белова, Залыгина, Абрамова, Можаева, Шукшина, Тендрякова, Астафьева, Проскурина, Бондарева, Солоухина, а также режиссеров А.Тарковского и Н.Михалкова.

В отличие от Янова, принципиально  иную точку зрения на проблему русского национализма высказали Барсенков  и Вдовин, которые полагали,  что  «объективно оппозицию брежневскому руководству в культурной области представляли общерусские организации и движения, выражавшие национальные интересы России». К таковым авторы, в первую очередь, отнесли основанное в 1966 г. Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры (ВООПИК), деятельность писателей–«деревенщиков» (Ф.А.Абрамова, В.И.Белова, Б.А.Можаева, В.Г.Распутина, В.Ф.Тендрякова), журналы «Наш современник», «Москва», «Молодая гвардия». По мнению этих авторов, русофобия брежневского режима ярко проявилась в следующих словах руководителя КГБ Ю.В.Андропова: «Главная забота для нас – русский национализм; диссиденты потом – их мы возьмем за одну ночь». Барсенков и Вдовин сожалеют о том, что национально-патриотические течения «так и не набрали силу, не смогли существенно повлиять на власть и развитие общества» в советской России 60-80-х годов.

 Другой исследователь  диссидентства  В.А.Козлов полагал,  что активизация идеологов подпольного  и полуподпольного русского национализма  в 70-е годы была связана с  тем, что в отличие от либеральных  диссидентов, «русисты» могли «апеллировать к чувствительным струнам национальной души, спекулировать на националистических предрассудках недовольного народа». Основываясь на докладных записках КГБ и ЦК КПСС, он пришел к выводу, что в конце брежневского правления на арену борьбы с режимом стали выходить новые силы, сосредотачивавшиеся на «внедиссидентской крамоле (подпольные организации, террористические акты или их подготовка, возрождение националистического движения на окраинах и развитие русского национализма в России)». Именно национализм Козлов считал  угрозой «куда более серьезной» для советского режима, чем либеральная правозащитная критика КПСС «со стороны сердитых московских интеллигентов».

Ряд западных ученых  утверждали, что национализм, включая  русский национализм, стал «самым острым выражением кофликтов между обществом  и государством» , непосредственным «политическим фактором», который  в конце  концов привел к распаду  Советского Союза.

7 Кто прав - «западники» или «славянофилы» ?

В 1968 г. в СССР стала  широко распространяться работа академика  А.Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», в которой был сформулирован  важный тезис «о сближении (конвергенции) мировых  социалистической и капиталистической систем», сопровождающемся  «демократизацией, демилитаризацией, социальным и научно-техническим прогрессом, как единственной альтернативе гибели человечества». В 1971 г. Сахаров написал памятную записку, которая представляла  по форме некий конспект воображаемого диалога с руководством страны и направил  ее на имя Л.И.Брежнева. В ней в качестве неотложных вопросов он предлагал провести общую амнистию политических заключенных,  ввести гласность , свободу информационного обмена и убеждений, восстановить права выселенных при Сталине народов и ряд других мер. В 1973 г. Сахаров дал интервью шведскому корреспонденту, в котором высказался по вопросам общей оценки природы советского строя, возможностей его изменения, возможного влияния на это диссидентов, отношения к ним властей, положения с правами человека. «Оценивая наш социализм, - говорил Сахаров журналисту, - я не вижу в нем какого-нибудь теоретического новшества для лучшей организации общества. Мне кажется, что в многообразии жизни может быть найдено и что-то положительное, но в целом путь нашего государства содержал больше разрушительных, чем созидательных, общечеловеческих моментов». В те годы академик полагал, что в СССР сделать «почти ничего нельзя» из-за «очень стабильного» внутреннего положения страны. История рассудила по-иному – многие идеи и предложения Сахарова вошли в программу перестройки.

Историки отмечали, что  если до этого инакомыслящие были «едины в осуждении пороков советской  системы», то в 70-е годы они стали расходиться в оценках природы этой системы и «в способах исцеления страны». По мнению Алексеевой, академик Сахаров стал первым «западником» в самиздате. Известная литературная традиция противопоставляла ему Солженицына как представителя другого направления общественной мысли – «неославянофильского» или «почвенического». Его программным документом стало «Письмо вождям Советского Союза», отправленное адресатам в 1973 г. В нем Солженицын утверждал, что Россия «вполне может поискать и свой особый путь в человечестве», а не «тащиться западным буржуазно-промышленным и марксистским путем». Он декларировал: «Тысячу лет жила Россия с авторитарным строем, и к началу XX века еще весьма сохраняла и физическое и духовное здоровье народа. Русская интеллигенция, больше столетия все силы клавшая на борьбу с авторитарным строем, - чего же добилась огромными потерями и для себя и для простого народа? Обратного конечного результата. Может быть… России все равно сужден авторитарный строй?  Может быть, только к нему она сегодня созрела?… Пусть авторитарный строй – но основанный не на «классовой ненависти» неисчерпаемой, а на человеколюбии».

8 О месте диссидентства в оппозиционном движении в СССР

Если до недавнего  времени основное внимание уделялось  диссидентскому движению в СССР, то в последние годы  ученых стали привлекать сюжеты, связанные с различными формами массового недовольства правительственными действиями, в первую очередь «насильственными столкновениями между населением и властью на почве социальных, политических или этнических противоречий». По мнению одного из исследователей этого направления, основанному на анализе десятков тысяч судебных дел за 1953-1985 гг., диссидентство было далеко не «высшей фазой» в развитии оппозиционности советскому режиму. Более того, вспышки репрессий против инакомыслящих , характерные для режима в хрущевскую эпоху, заменялсь в брежневские годы так называемой политикой профилактирования – показательные политические процессы над оппозиционными писателями и известными праавозащитниками, сопровождаемые подготовленными кампаниями в прессе, позволяли власти «дискредитировать интеллигентскую оппозицию в глазах простых людей и напугать интеллектуалов». Угрозы в виде возможного уголовного наказания и  запугивание людей, «вставших на путь антисоветской деятельности», при возможности избежать этого наказания в случае отказа от «крамолы» - составляли  ядро этой политики. В конкретных случаях применялись исключение из рядов партии или комсомола, увольнение с работы. Использовались и другие методы борьбы – активизировалась работа тайного политического сыска в стране, в 1966 г. в Уголовный кодекс РСФСР была внесены статьи 190-1, 190-2 и 190-3. Практически это означало, что за распространение любой критики существующих порядков «крамольников» и инакомыслящих можно было привлекать к уголовной ответственности.

  Причины спада  и кризиса правозащитного движения  в конце 70-х годов Козлов  связывал с «кратковременным  согласием населения и власти».  Последнее стало возможным и  по причине некоторого улучшения материального положения населения, и в связи со свертыванием критики культа личности Сталина. По мнению Козлова, «народный сталинизм» как общественное явление представлял собой «идеологическую оболочку для выражения недовольства режимом», поэтому Брежнев  со своим откровенным «антихрущевизмом» и призывами к «объективной и взвешенной» оценке Сталина хотя и «разозлил интеллигенцию», но зато «умиротворил потенциальную простонародную оппозицию». В полном соответствии со своим подходом, Козлов полагает, что архаичное русское слово «крамола» - возмущение, мятеж, смута, измена, лукавые замыслы -  гораздо точнее, чем понятие «инакомыслие», отражает «подозрительное отношение правящего коммунистического режима к образу мыслей своих подданных». Таким образом, то, что в любом демократическом государстве выступало как «органичное и приемлемое разномыслие», в СССР, согласно квалификации властей, являлось «крамолой». В другой своей работе он высказал основательную мысль о том, что «считать все волнения и беспорядки 50-60-х гг. борьбой с коммунистической системой, выражением тоски по свободе – значит романтизировать насилие и идеализировать «народ», предаваясь бессмысленному идеологическому самообману». В его трактовке проблемы, власть считала для себя «опасными» и преследовала не сами по себе альтернативные мысли, а в первую очередь «внесистемность» своих подданных, их нежелание и неумение вписаться в рамки «законопослушного гражданина».

9 Косыгинская реформа – «могильщик» советской экономики ?

Как отмечалось в докладе председателя Совета Министров СССР А.Н.Косыгина на сентябрьском пленуме ЦК КПСС в 1965 г., решение экономических задач могло быть достигнуто только тогда, когда «централизованное плановое руководство будет сочетаться с хозяйственной инициативой предприятий и коллективов, с усилением экономических рычагов и материальных стимулов развития производства, с полным хозяйственным расчетом». 

Для своего времени мысль  о сочетании самостоятельности  предприятий с централизованным управлением была прогрессивной. Однако,  по свидетельству некоторых экономистов, всегда «трезвому реалисту» Косыгину  в этом вопросе были свойственны иллюзии, поскольку он недооценивал «цепкость мертвящей бюрократии, ее способность к росту и экспансии». Вопреки расхожему мнению, как свидетельствовал ближайший косыгинский сподвижник и председатель Госплана СССР Н.К.Байбаков, Брежнев поддерживал реформу, поскольку он «сознавал роль материальных стимулов». Однако, в отличие от Косыгина,  он никогда не вдавался в тонкости и сложности экономического анализа и не владел необходимыми для этого знаниями. Так, Н.К.Байбаков в своих воспоминаниях писал, что когда он докладывал Брежневу проект народнохозяйственного плана на 1973 г., тот утомившись слушать,  заявил: «Николай, ну тебя к черту! Ты забил нам голову своими цифрами. Я уже ничего не соображаю. Давай сделаем перерыв, поедем охотиться». После охоты «повеселевший» Брежнев «согласно кивал головой» и на заседании Политбюро «поддержал» проект плана.

Антиреформаторское большинство  в Политбюро возглавлял Подгорный, который заявил: «На кой черт нам эта реформа, мы и так двигаемся неплохо». Этот критический настрой разделяли многие министры и члены ЦК КПСС.

Реформа предусматривала  замену показателя «объем валовой продукции» показателем «объем реализованной продукции», который дополнялся установлением задания по объему производства в натуральном выражении важнейших видов промышленной продукции. Предусматривалось также изменение отношений между предприятиями и государственным бюджетом: у предприятия оставалась значительная часть прибыли, необходимая для образования фондов стимулирования. Вместо территориальных советов народного хозяйства (совнархозов) были созданы отраслевые министерства.

 Еще в 1962 г. «Правда»  опубликовала статью профессора  Либермана «План, прибыль, премия». Сторонники этого идейного течения ратовали за предоставление большей автономии предприятиям, за то, чтобы им было позволено получать прибыль, которая, в свою очередь, обеспечит капитал для инвестиций и создаст материальную заинтересованность у рабочих и администрации. В случае проведения этих идей в жизнь решения руководства предприятий определялись бы не командами сверху, а рыночными законами спроса и предложения.

По мнению западных ученых, по своей сути эти идеи были разрушительны  для существующей в Советском Союзе экономической системы.

По мнению большинства  ученых, главное содержание экономической  реформы состояло в переходе от преимущественно  административных к преимущественно  экономическим формам руководства  промышленным производством. Полная самостоятельность предприятий должна была, по мысли Косыгина, привести к отказу от централизма путем постепенной эволюции системы государственного управления народным хозяйством в систему государственного регулирования деятельности предприятий. Однако учитывая настроения, царившие в высших эшелонах власти после недавней отставки Н.С.Хрущева, в своем докладе на пленуме Косыгин избегал употреблять слово «реформа», упомянув лишь, что предлагаемые меры есть «нечто вроде реформы». Ближайшие родственники брежневского премьера отмечали, что привычка скрывать свои мысли и чувства, приобретенная за годы сталинской службы, осталась у Косыгина «навсегда».

Как свидетельствуют  факты, экономическая реформа середины 60-х годов сыграла положительную  роль: количественные и качественные показатели в 1966-1968 гг. улучшились, был дан толчок росту эффективности производства, совершенствованию системы материального поощрения работников. Однако реформа не была доведена до конца, полагают экономисты, и уже к концу 60-х годов «практически начала свертываться». Не произошло и реального расширения прав предприятий.