Монархическая идея в трудах Николая Михайловича Карамзина

Глубокомысленная  политика князей московских не удовольствовалась  собранием частей в целое: надлежало еще связать их твердо, и единовластие усилить самодержавием... история наша представляет новое доказательство двух истин: 1) для твердого самодержавия необходимо государственное могущество; 2) рабство политическое не совместно с гражданскою вольностью… Народ, смиренный игом варваров, думал только о спасении жизни и собственности, мало заботясь о своих правах гражданских. Сим расположением умов, сими обстоятельствами воспользовались князья московские, и, мало-помалу, истребив все остатки древней республиканской системы, основали истинное самодержавие»¹¹.

3. Незыблемость и сакрализация самодержавия в России.

Уважение к  самодержавной власти, признание  её лучшей формой правления из всех возможных для России – пожалуй, самая очевидная и наиболее ярко выраженная черта карамзиновской историософии. достаточно привести несколько наиболее ярких и характерных цитат из первоисточников: «…для твердого самодержавия необходимо государственное могущество…»¹², «Самодержавие есть палладиум России; целость его необходима для ее счастья…»¹³, «Дворянство и духовенство, Сенат и Синод как хранилище законов, над всеми - государь, единственный законодатель, единовластный источник властей. Вот основание российской монархии, которое может быть утверждено, или ослаблено правилами царствующих»¹⁴, «…желаем, да не изменится никогда твердое основание нашего величия; да правила мудрого самодержавия и Святой Веры более и более укрепляют союз частей; да цветет Россия...»¹⁵.

«С точки  зрения Карамзина, самодержавие представляет собой “умную политическую систему”, прошедшую длительную эволюцию и сыгравшую уникальную роль в истории России. Эта система была “великим творением князей московских”, начиная с Ивана Калиты, причем, в основных своих элементах,  она обладала качеством объективности, то есть слабо зависела от личных свойств, ума и воли отдельных правителей, поскольку не была продуктом личной власти, а довольно сложной конструкцией, опирающейся на определенные традиции и государственные и общественные институты. Система эта возникла в результате синтеза автохтонной политической традиции “единовластия”, восходящей к Киевской Руси, и некоторых традиций татаро-монгольской ханской власти. Большую роль также сыграло сознательное подражание политическим идеалам Византийской империи.  Возникшее в условиях тяжелейшей борьбы с татаро-монгольским игом самодержавие было безоговорочно принято русским народом, поскольку ликвидировало не только иноземную власть, но и внутренние междоусобицы. “Рабство политическое” не казалось в этих условиях чрезмерной платой за национальную безопасность и единство.

Вся система государственных и общественных институтов была, по Карамзину, “излиянием монаршей власти”, монархический стержень пронизывал всю политическую систему сверху донизу. При этом самодержавная власть была предпочтительнее власти аристократии. Аристократия, приобретающая самодовлеющее значение, могла стать опасной для государственности, например, в удельный период или в период Смуты XVII в.. Самодержавие “встраивало” аристократию в систему государственной иерархии, жестко подчиняло ее интересам монархической государственности»¹⁶.

4. Наличие православной константы русского мировоззрения.

Вновь процитируем  «Мнение русского гражданина»: «Вера  христианская есть тайный союз человеческого  сердца с Богом; есть внутреннее, неизглаголанное, небесное чувство; она выше земли и мира… только возвысилась душа в её сокровенностях, утвердилась в невидимых связях с Божеством, с своим вечным, истинным Отечеством»¹⁷.

«Исключительную роль в данной системе, по Карамзину,  играла православная церковь. Она являлась “совестью” самодержавной системы, задающей нравственные координаты для монарха и народа в стабильные времена и, в особенности, когда происходили их “случайные уклонения от добродетели”. Карамзин подчеркивал, что власть духовная действовала в тесном союзе с властью гражданской и давала ей религиозное оправдание. В своей “Истории...” Карамзин подчеркивал: “история подтверждает истину...что вера есть особенная сила государственная”»¹⁸.

5. Сохранение общественной иерархии и сословного строя.

Отношение Карамзина  к вопросу сохранения иерархически-сословной структуры общества лучше и полнее всего иллюстрируется одной единственной, не требующей комментариев цитатой из «Записки», в ней, что называется, всё сказано: «Самодержавие есть палладиум России; целость его необходима для ее счастья; из сего не следует, чтобы государь, единственный источник власти, имел причины унижать дворянство, столь же древнее, как и Россия… Монтескьё сказал: point de Monarque, point de noblesse; point de noblesse,  point de Monarque¹⁹. Дворянство есть наследственное; порядок требует, чтобы некоторые люди воспитывались для отправления некоторых должностей и чтобы монарх знал, где ему искать деятельных слуг отечественной пользы. Народ работает, купцы торгуют, дворяне служат, награждаемые отличиями и выгодами, уважением и достатком. Личные подвижные чины не могут заменить дворянства родового, постоянного, и, хотя необходимы для означения степеней государственной службы, однако ж в благополучной монархии не должны ослаблять коренных прав его, не должны иметь выгод оного. Надлежало бы не дворянству быть по чинам, но чинам по дворянству, т.е. для приобретения некоторых чинов надлежало бы необходимо требовать благородства, чего у нас со времен Петра Великого не соблюдается: офицер уже есть дворянин…»²⁰.

6. Стремление к Единой и неделимой России.

В период работы историка ещё не стоял столь остро  т.н. «национальный вопрос», «право наций на самоопределение» ещё признавалось тем чем оно в действительности является – бредом; по этой причине  судить о мнении Карамзина по сему вопросу мы можем по единственному, зато красноречивому документу – «Мнению русского гражданина»: «Вы думаете восстановить Польшу в её целости, действуя как христианин, благодаря врагам, Государь! …Вы думаете восстановить древнее Королевство Польское, но сие восстановление согласно ли с законом государственного блага России? Согласно ли с Вашими священными обязанностями, с Вашею любовию к России и к самой справедливости?... одним словом, восстановление Польши будет падением России, или сыновья наши обагрят своею кровию землю Польскую и снова возьмут штурмом Прагу!»²¹.

Т.о., основываясь  на анализе источников, как официального (предназначенного для печати либо подачи на рассмотрение монарху), так  и частного свойства (переписка), можно  прийти к вполне однозначному выводу: Николай Михайлович Карамзин, вне всякого сомнения, был твердым убежденным монархистом-консерватором, государственником и патриотом, в его произведениях ярко выражены такие традиционные для отечественной консервативной идеологии положения как признание собственного, особого пути развития России; этатизм во взгляде на роль государства; незыблемость и сакрализация самодержавия в России; признание наличия православной константы как ключевого ориентира русской духовности; устремление к сохранению общественной сословной иерархии; стремление к сохранению единства и неделимости Российской империи.

2. Отличительные черты монархических воззрений Н.М. Карамзина.

 Рассмотрим  теперь вопрос об отличительных,  до известной степени особенных  чертах каримзиновских монархических идей.

В первую очередь, главнейшей чертой историософии Карамзина следует  отметить тот факт, что несмотря на всё свое преклонение перед  величием Государства, древностью и  сиянием Самодержавия, его несомненными заслугами, Николай Михайлович, тем  не менее, абсолютно чужд какой-либо идеализации этого института вообще, и лиц с ним связанных – в частности. Ярче всего это проявляется, конечно же, при описании бедствий правления Ивана Грозного в IX томе «Истории…».

Если до этого в труде  Карамзина читателям приходилось видеть, по преимуществу, либо вполне добродетельных государей (как Мономах, Невский, Донской), либо князей оставивших после себя память столь же тяжелую, сколь и ничтожную (как Андрей Городецкий, Святополк, Рюрик II), либо наконец, правителей постепенно эволюционировавших от худших качеств к наиболее высоким добродетелям и ставших, в конечном итоге, подлинным украшением нашей истории (лучший пример – Владимир Святой), то в случае с Грозным мы видим принципиально иную картину. Монарх, первоначально бывший подлинным образцом для подражания (все его предыдущие грехи могли бы быть простительны и легко объяснимы тяжелой юностью), внезапно, практически без перехода и, что особенно важно, без всякой видимой причины, превращается в настоящего изверга рода человеческого.

Карамзин, отдавая  должное оставшимся в истории  незыблемыми заслугам Ивана, тем  не менее, в своей критике совершенно бескомпромиссен: «Беспримерными ужасами  тиранства испытав неизменную верность народа; не видя ни тени сопротивления, ни тени опасностей для мучительства; истребив гордых, самовластных друзей Адашева, главных сподвижников своего доброго Царствования; передав их знатность и богатство сановникам новым, безмолвным, ему угодным…»²²; «Между иными тяжкими опытами судьбы, сверх бедствий удельной системы, сверх ига моголов, Россия должна была испытать и грозу самодержца-мучителя: устояла с любовию к самодержавию, ибо верила, что бог посылает и язву, и землетрясение, и тиранов…»²³; «Жизнь тирана есть бедствие для человечества, но его История всегда полезна, для Государей и народов: вселять омерзение ко злу есть вселять любовь к добродетели - и слава времени, когда вооруженный истиною дееписатель может, в правлении Самодержавном, выставить на позор такого Властителя, да не будет уже впредь ему подобных! Могилы бесчувственны; но живые страшатся вечного проклятия в Истории, которая, не исправляя злодеев, предупреждает иногда злодейства, всегда возможные, ибо страсти дикие свирепствуют и в веки гражданского образования, веля уму безмолвствовать или рабским гласом оправдывать свои исступления»²⁴.

Публикация  породила в обществе значительную полемику (кстати, вновь поставив под вопрос «благонадежность» автора): «Цесаревич Константин… прямо заявлял, что нельзя позволять открыто обсуждать и осуждать кровавый произвол Грозного, не нанося удара по престижу царской власти. «Книга его, - заявлял Константин, - наполнена якобинскими поучениями, прикрытыми витиеватыми фразами». То же самое говорил митрополит Филарет. … позже прямо писал, что не может без ужаса вспомнить об этом публичном обнажении зла, обличении мрачных черт Грозного, что впредь надлежит «освещать лишь лучшую часть царствования Иоанна IV»»²⁵.

Трезвый взгляд ученого на вопрос превращения монархии в тиранство отмечает и Ю. Минаков: «Карамзин категорически отказывался отождествлять “истинное самодержавие” с деспотизмом, тиранией и произволом. Он считал, что подобные отклонения от норм самодержавия были обусловлены делом случая (Иван Грозный, Павел I) и быстро ликвидировались инерцией традиции “мудрого” и “добродетельного” монархического правления»²⁶.

Рассматривая  вопрос о месте Грозного в истории  России, Карамзин отходит и от концепции  этатизма, не имея возможности усмотреть  в деяниях царя никаких следов заботы о пользе государства, напротив, все действия самодержца свершаются словно бы вопреки государственной пользе. Действия жестокосердного правителя не находят никакого оправдания в объективности: «Несмотря на все умозрительные изъяснения, характер Иоанна, героя добродетели в юности, неистового кровопийцы в летах мужества и старости, есть для ума загадка, и мы усомнились бы в истине самых достоверных о нем известий, если бы летописи других народов не являли нам столь же удивительных примеров; если бы Калигула, образец государей и чудовище, - если бы Нерон, питомец мудрого Сенеки, предмет любви, предмет омерзения, не царствовали в Риме. Они были язычники; но Людовик XI был Христианин, не уступая Иоанну ни в свирепости, ни в наружном благочестии, коим они хотели загладить свои беззакония: оба набожные от страха, оба кровожадные и женолюбивые, подобно азиатским и римским мучителям. Изверги вне законов, вне правил и вероятностей рассудка, сии ужасные метеоры, сии блудящие огни страстей необузданных озаряют для нас, в пространстве веков, бездну возможного человеческого разврата, да видя содрогаемся!»²⁷.

Также, считаем  необходимым упомянуть об интересном мнении профессора А.Ф. Смирнова, усмотревшего в концепции Карамзина утверждение, что последовавшее вскоре Смутное  Время стало возмездием России за долготерпение: «Все злодеяния простили царю, забыли казни, помнили покорение трех царств. Но ведь было и другое – четверть века измывался над россиянами Ивашка-злодей и тем самым вызвал Смуту великую в Русской земле. Но чтобы вразумить соотечественников, помочь им извлечь уроки из злодейств Ивана IV Нколаю Михайловичу пришлось написать три тома «Истории государства Российского»… Великая смута в государстве Российском, случившаяся в ответ на убиение царевича Дмитрия – великое злодеяние, отголосок «Ивашкиных злодейств» - и была попыткой народа дотла, до основ глубинных искоренить самовластие. Так, Карамзин выходил на последние тома своего труда, посвященные возмездию, последовавшему за то, что слишком долго терпел народ своего тирана»²⁸.

Здесь мы вплотную подходим к вопросу о том, как именно виделась Карамзину подлинная, идеальная монархия. Исходя из его сочинений, можно выделить несколько фигур, в которых он видит эталон настоящего самодержца, на коих стоит равняться любому русскому государю – это Святой Владимир, Мономах, Александр Невский, Дмитрий Донской, Иван III, с некоторыми оговорками – Иван Калита.

По вдумчивом  прочтении работ Николая Михайловича, становится очевидным тот факт, что  для него идея неограниченного самодержавия неотделима от понятия о монарших обязанностях, высочайшей ответственности, которую несет правитель если не перед народом – то перед Господом и историей. Наилучшим образом это положение иллюстрируют уже цитированные нами выше фрагменты из «Мнения русского гражданина» и общий дух IX тома «Истории».

Отношение Карамзина  к идее монаршего долга и обязанностей может быть прослежена и в таком  небольшом собственноручном свидетельстве, как т.н. «Новое прибавление»: «В последней  моей беседе с Ним [Александром I – Прим. ЛК], 28 августа, … я сказал ему, как пророк: Sire, Vous n’avez plus rien a remettre’et Vous avez encore tant de choses a faire pour que la fin de Votre regne soit digne de son beau connencement²⁹»³⁰.

Также можно привести мнение на сей счет исследователя Ю. Лотмана, обоснованно утверждавшего, что подобная концепция самодержавия сложилась у Карамзина ещё задолго до работы над «Историей», «Запиской» и «Мнением»:  «…идея обязанностей, которые имеет перед подданными даже самодержавный монарх, будет нам постоянно встречаться в политических размышлениях Карамзина. Уже в обращенном к Екатерине стихотворении «К милости», написанном по поводу дела Новикова, преданность подданных царю представляется как результат взаимного выполнения обоюдных обязательств: