По одной
из официальной оценок, сделанных
Управлением по репатриации на основании
неполных данных к 1 января 1952 года, за
границей все еще оставалось 451 561
советских граждан.
Если
в 1946 году более 80% невозвращенцев находилось
внутри западных оккупационных зон
в Германии и Австрии, то теперь же
на них приходилось лишь около 23%
от их числа. Так, во всех шести западных
зонах Германии и Австрии находилось
103,7 тысячи человек, тогда как в
одной только Англии -- 100,0; Австралии
-- 50,3; Канаде -- 38,4; США -- 35,3; Швеции -- 27,6;
Франции -- 19,7 и Бельгии -- 14,7 тысячи «временно
нерепатриированных». В этой связи весьма
выразительной является этническая структура
невозвращенцев. Больше всего среди них
было украинцев -- 144 934 человека (или 32,1%),
далее шли три прибалтийских народа --
латыши (109214 человек, или 24,2%), литовцы (63401,
или 14,0%) и эстонцы (58924, или 13,0%). На всех
них, вместе с 9 856 белорусами (2,2%), приходилось
85,5% зарегистрированных невозвращенцев.
Собственно, это и есть, с некоторым округлением
и завышением, квота «западников» (в терминологии
Земскова) в структуре этого контингента.
По оценке самого В.Н. Земскова, «западники»
составляли 3/4, а «восточники»-- только
1/4 от числа невозвращенцев. Но скорее
всего доля «западников» еще выше, особенно
если предположить, что в категорию «другие»
(33528 человек, или 7,4%) затесалось достаточное
количество поляков. Русских же среди
невозвращенцев -- всего 31 704, или 7,0%.
В свете
этого становится понятным и масштаб
западных оценок числа невозвращенцев,
на порядок более низких, чем советские
и как бы сориентированных на число
русских по национальности в этой
среде. Так, по данным М. Проудфута, официально
зарегистрированы как «оставшиеся на
Западе» около 35 тысяч бывших советских
граждан. Но как бы то ни было, опасения
Сталина оправдались и десятки и сотни
тысяч бывших советских или подсоветских
граждан так или иначе, правдами или неправдами,
но избежали репатриации и все-таки составили
так называемую «вторую эмиграцию».
3.
Эмиграция и Холодная
война (“третья
волна”)
Третья
волна (1948-1986) - это, по сути, вся эмиграция
периода «холодной войны», так
сказать, между поздним Сталиным
и ранним Горбачевым. Количественно
она укладывается приблизительно в
полмиллиона человек, то есть близка
результатам «второй волны». Качественно
же она состоит из двух весьма непохожих
слагаемых: первое составляют не вполне
стандартные эмигранты - принудительно
высланные («выдворенные») и перебежчики,
второе - «нормальные» эмигранты, хотя
«нормальность» для того времени была
вещью настолько специфической и изнурительной
(с поборами на образование, с обличительными
собраниями трудовых и даже школьных коллективов
и другими видами травли), что плоховато
совмещалось с реальными демократическими
нормами. Сначала несколько слов о нестандартных
категориях эмигрантов из СССР. Принудительная
высылка из страны, практиковавшаяся при
Сталине в 20-е годы, вновь была взята на
вооружение при Брежневе. Особыми и весьма
специфическими иммигрантами были разного
рода перебежчики и невозвращенцы. «Розыскной
список КГБ» на 470 человек, из них 201 - в
Германию (в т.ч. в американскую зону - 120,
в английскую - 66, во французскую - 5), 59 в
Австрию. Устроилось большинство из них
в США - 107, в ФРГ - 88, в Канаде - 42, в Швеции
- 28, в Англии - 25 и т.д. С 1965 года «заочные
суды» над перебежчиками заменили «указами
об аресте». До 1980-х годов евреи составляли
большинство, причем, чаще решительное
большинство эмигрантов из СССР. На первом
подэтапе, давшем всего 9% «третьей эмиграции»,
еврейская эмиграция хотя и лидировала,
но не доминировала (всего лишь 2-х кратный
перевес над армянской и совсем незначительный
- над немецкой эмиграцией). Но на самом
массовом втором подэтапе (давшем 86% еврейской
эмиграции за весь период), даже при дружном,
почти 3-х кратном росте немецкой и армянской
эмиграции, еврейская эмиграция прочно
доминировала (с долей в 72%), и только на
третьем подэтапе она впервые уступила
лидерство эмиграции немецкой. В отдельные
годы (например, в 1980 году) число эмигрантов-армян
почти не уступало эмигрантам-немцам,
причем для них характерной была неофициальная
эмиграция (каналом которой, скорее всего,
было невозвращенчество после гостевой
поездки к родственникам). На первом подэтапе
практически все евреи устремились в «землю
обетованную» - Израиль, из них около 14
тысяч человек не напрямую, а через Польшу.
На втором - картина изменилась: в Израиль
направлялось только 62,8% еврейских эмигрантов,
остальные предпочитали США (33,5%) или другие
страны (прежде всего Канаду и европейские
страны). При этом число тех, кто выезжал
прямо с американской визой, было сравнительно
небольшим (на протяжении 1972-1979 годов оно
ни разу не превысило 1000 человек). Большинство
же выезжали с израильской визой, но с
фактическим правом выбора между Израилем
и США во время транзитной остановки в
Вене: здесь счет шел уже не на сотни, а
на тысячи людских душ. Именно тогда многие
советские евреи осели и в крупных европейских
столицах, Прежде всего в Вене и Риме, служивших
своего рода перевалочными базами еврейской
эмиграции в 1970-е и 1980-е годы; позднее поток
направлялся также через Будапешт, Бухарест
и др. города (но немало было и таких, кто,
приехав в Израиль, уже оттуда переезжал
в США).
Интересно,
что весьма повышенной эмиграционной
активностью на этом этапе отличались
евреи - выходцы из Грузии и из аннексированных
СССР Прибалтики, Западной Украины
и Северной Буковины (преимущественно
из городов - прежде всего Риги, Львова,
Черновиц и др.), где - за исключением Грузии
- антисемитизм был особенно “в чести”.
Как правило, это были глубоко верующие
иудаисты, часто с не прерывавшимися родственными
связями на Западе. С конца 1970-х годов сугубо
еврейская эмиграция раскололась надвое
и почти поровну, даже с некоторым перевесом
в пользу США, особенно если учесть тех,
кто переехал туда из Израиля. Первенство
США продержалось с 1978 по 1989 годы, то есть
в те годы, когда сам по себе поток еврейских
эмигрантов был мал или ничтожен. Но огромным
«заделом» очередников и отказников, накопившимся
за предыдущие годы, было предопределено
то, что, начиная с 1990 года, когда на Израиль
пришлось 85% еврейской эмиграции, он снова
и прочно лидирует. При этом в целом третью
волну можно считать наиболее этнизированной
(других механизмов уехать, кроме как по
еврейской, немецкой или армянской линиям,
просто не было) и в то же время наименее
европейской из всех перечисленных: ее
лидерами попеременно были Израиль и США.
И только в 1980-е годы, когда еврейскую этническую
миграцию обогнала немецкая, обозначился
и поворот ее курса в сторону «европеизации»
- тенденция, которая в еще большей степени
проявила себя в «четвертой волне» (специфичной
еще и новым - германским - направлением
еврейской эмиграции).
4.
Эмиграция и перестройка
(“Четвертая волна”)
Начало
этому периоду следует отсчитывать
с эпохи М.С. Горбачева, но, впрочем,
не с самых первых его шагов, а
скорее со «вторых», среди которых
важнейшими были вывод войск из Афганистана,
либерализация прессы и правил въезда
и выезда в страну. Фактическое
начало (точнее, возобновление) еврейской
эмиграции при Горбачеве датируется
апрелем 1987 года, но статистически это
сказалось с некоторым запозданием.
Повторим, что этот период, в сущности,
продолжается и сейчас, поэтому его
количественные оценки нужно обновлять
ежегодно. В любом случае они оказались
гораздо скромнее тех апокалиптических
прогнозов о будто бы накатывающем
на Европу "девятом вале" эмиграции
из бывшего СССР мощностью, по разным
оценкам, от 3 до 20 миллионов человек,
- наплыве, которого Западу даже чисто
экономически не по силам было бы выдержать.
На деле же ничего “страшного” на Западе
не произошло. Легальная эмиграция
из СССР оказалась неплохо защищена
законодательствами всех западных стран
и по-прежнему ограничена представителями
лишь нескольких национальностей, для
которых - опять-таки лишь в нескольких
принимающих их странах - создана
определенная правовая и социальная
инфраструктура. Речь идет в первую
очередь об этнических немцах и евреях
(в меньшей степени - о греках и
армянах, в еще меньшей степени
и в самое последнее время -
о поляках и корейцах). В частности,
Израиль создал правовые гарантии для
иммиграции (репатриации) евреев, а
Германия - для иммиграции немцев и
евреев, проживавших на территории
б. СССР. Так, согласно германской Конституции
и Закону об изгнанных (Bundes vertriebenen gesetz),
ФРГ обязалась принимать на поселение
и в гражданство всех лиц немецкой национальности,
подвергшихся в 40-е гг. изгнанию с родных
земель и проживающих вне Германии. Они
приезжали и приезжают или в статусе «изгнанных»
(Vertriebenen), или в статусе «переселенцев»
или так называемых «поздних переселенцев»
(Aussiedler или Spataussiedler) и практически сразу
же, по первому же заявлению получают немецкое
гражданство. В 1950 году в ФРГ проживало
около 51 тысяч немцев, родившихся на территории,
до 1939 года входившей в СССР. Это оказалось
немаловажным для начала немецкой иммиграции
из Советского Союза, поскольку на первом
ее этапе советская сторона шла навстречу
главным образом в случаях воссоединения
семей. Собственно немецкая эмиграция
из СССР в ФРГ началась в 1951 году, когда
«на родину» выехал 1721 этнический немец.
22 февраля 1955 года Бундестаг принял решение
о признании ФРГ гражданства, принятого
во время войны, что распространило действие
«Закона об изгнанных» на всех немцев,
проживавших в Восточной Европе. Уже к
маю 1956 года в немецком посольстве в Москве
скопилось около 80 тысяч заявлений советских
немцев на выезд в ФРГ. В 1958-1959 годах число
немецких эмигрантов составило 4-5,5 тысяч
человек. Долгое время рекордным был результат
1976 года (9704 иммигрантов). В 1987 году «пал»
10-тысячный рубеж (14 488 человек), после чего
практически каждый год планка поднималась
на новую высоту (чел.): 1988 год - 47 572; 1989 год
- 98 134; 1990 год - 147 950; 1991 год - 147 320; 1992 год
- 195 950; 1993 год - 207 347 и 1994 год - 213 214 человек.
В 1995 году планка устояла (209 409 человек),
а в 1996 году - двинулась вниз (172 181 человек),
что объясняется не столько политикой
воссоздания благоприятных условий для
проживания немцев в Казахстане, России
и т.д., сколько предпринятым правительством
ФРГ ужесточением регламента переселения,
в частности, мерами по прикреплению переселенцев
к предписанных им землям (в том числе
и восточным, где сейчас проживает около
20%), но в особенности обязательством сдавать
экзамен на знание немецкого языка (Sprachtest)
еще в на месте (на экзамене, как правило,
“проваливается” не менее 1/3 допущенных
к нему). Тем не менее 1990-е годы стали, по
существу, временем самого что ни на есть
обвального исхода российских немцев
из республик бывшего СССР. Всего оттуда
в ФРГ за 1951-1996 годы переселилось 1 549 490
немцев и членов их семей. По некоторым
оценкам, немцы «по паспорту» (то есть
прибывшие на основании §4 «Закона об изгнанных»)
составляют среди них примерно 4/5: еще
1/5 приходится на их супругов, потомков
и родственников (в основном, русских и
украинцев). К началу 1997 года в Казахстане,
по тем же оценкам, осталось менее 1/3 проживавших
там ранее немцев, в Киргизии - 1/6, а в Таджикистане
немецкий контингент практически исчерпан.
Деятельность
русских на новом
месте.
Представители этой активной категории
первых двух волн создали огромное количество
организаций и вся жизнь их была посвящена
антикоммунистической деятельности. Самой
собой, всем эмигрантам приходилось зарабатывать
себе на жизнь, но многие (особенно из первой
волны) предпочитали работу, не требующих
большой отдачи, даже низкооплачиваемую,
чтобы всю свою энергию отдавать главному
делу своей жизни. Поразительны количество
и исключительно высокое качество эмигрантских
публикаций, масштаб образовательной
и культурной деятельности, развернутой
по всему миру без какой-либо финансовой
поддержки. Например, в Чехословакии
(где, как известно, помощь русским беженцам
была какое-то время государственной политикой),
с 1919 по 1939 гг. изгнанники создали: Русский
народный университет; Русское педагогическое
училище; Русский институт сельскохозяйственного
сотрудничества; Русский институт коммерческих
навыков; Русское высшее училище технических
коммуникаций; Русский юридический факультет;
Экономический институт и другие научные
и образовательные учреждения, а также
школы всех уровней. Существовало множество
периодики и издательств, равно как и несколько
театров. В 1919-1928 гг. Прагу называли «Русским
Оксфордом». Интересующиеся могут прочесть
недавно вышедшие «Труды Русско-Американской
ученой ассоциации в США». Как правило,
когда речь идет о центрах русской культуры
вне Советского Союза, мы представляем
себе Париж и, возможно, Берлин, но Чехословакия
и Югославия играли не меньшую роль до
начала второй мировой войны.
Очень
интересно отношение этих двух волн
эмиграции к образованию, которое
они давали своим детям. Все они
создали свои школы и даже вузы, свои
библиотеки и консерватории, равно как
и бесчисленные публикации. Они также
основали немало молодежных организаций.
Любопытно, что русский больше не является
языком некоторых из этих мероприятий,
поскольку четвертое и пятое поколения
эмигрантов утратили родной язык, но сохранили
идеи и воодушевление своих предшественников,
сосредоточенные на России и на служении
России, хотя первоначальная ориентация
на монархическое прошлое исчезла. Эта
глубокая и деятельная любовь к родине
объясняет активную гуманитарную помощь,
к примеру, со стороны ACER в Париже (подразделение
движения православной молодежи) и многих
других групп, особенно в Германии, США
и Канаде, помогающих родной стране.
Эмигранты первой волны были
большими патриотами, они ожидали
скорого падения коммунизма и
были полны решимости бороться
с ним и вернуться в Россию для ее возрождения.
У них была уже готовая молодежная организации,
основанная в 1909 году, – скауты, официальным
главой и покровителем которых являлся
цесаревич. Движение русских скаутов отчасти
продолжается и по сей день за рубежом
и теперь возрождается в России после
массовых преследований. В изгнании
появилось несколько новых организаций,
в различной степени патриотических и
военных. Некоторые существуют и сегодня
и даже имеют подразделения в России (например,
движение «Витязь» и русское православное
студенческое движение, отчасти основанное
на модели YMCA). Эмигранты второй волны
были лично знакомы с коммунизмом и не
питали таких надежд на его скорое падение;
они гораздо более критически относились
к дореволюционному прошлому, среди них
было меньше монархистов; однако, они были
еще больше настроены против коммунизма,
из личных и патриотических соображений.
Они также хотели воспитать своих детей
русскими, причем воинствующими русскими.
Конечно, я обобщаю, и я даже не собираюсь
говорить обо всех тех достойных людях,
которые с самого начала «слились с окружением»,
возможно сменили имя, и с удовольствием
жили своей жизнью как члены принявшего
их общества.
Роль
Церкви
В эмиграции Православная Церковь
стала (возможно, сама того не
желая) единственным объединяющим
фактором для тех, кто хотел
сохранить связь со своими
корнями. Таким образом, она
оказалась в сложном и нежелательном
положении единственного организованного
русского органа за границей,
постоянно подвергаясь давлению
со стороны политиков и националистов.
Единственное спасение от этого
чисто светского давления заключалось,
по иронии, в противоречиях между
различными (и весьма многочисленными)
группировками. В основном Церкви
удалось остаться выше и вне
политических ссор и перебранок.
Во времена серьезного напряжения,
внешнего по отношению к церковным
делам (как во время второй
мировой войны), это не всегда
удавалось, и Церковь вынуждена
была вмешиваться в политику.
По милости Божьей, такое случалось
редко; как правило, Русская
Православная Церковь в эмиграции
оставалась в стороне от политических
партий и текущих событий. К
сожалению, она все же распалась
на несколько административных единиц,
но следует всегда помнить о том, что раскол
этот носил чисто организационный, а не
доктринальный характер. Доктринальное
единство русских православных общин
за рубежом осталось непоколебимым. С
практической точки зрения, Церковь также
представляла собой исключительно важное
средоточие творческой энергии и солидарности.
Это было особенно важно во враждебном
мире – а мир и в самом деле чаще всего
оказывался враждебен. Вспомните 20е годы:
война разорила Европу, унесла значительную
часть мужского населения, дестабилизировала
общество и экономику. Кроме того, Европа
много инвестировала в Россию до революции,
поскольку страна так быстро развивалась
(быстрее Соединенных Штатов), и вложение
капитала приносило большие дивиденды
(в то время даже люди с небольшим доходом
вкладывали свои деньги). Эти капиталы
оказались утрачены навсегда, и с точки
зрения европейских вкладчиков русские
просто украли у них сбережения всей жизни.
(Я многократно подвергалась устным нападкам
по этому поводу в 50х и 60х годах, так каково
же было в 20х и 30х)? Этой Европе пришлось
принять сотни тысяч разоренных русских
– вышедших из войны, предоставив своим
союзникам сражаться дальше. Никто не
желал ничего знать о политике, никто не
хотел выслушивать оправданий. Сотни тысяч
нищих объявились в нищих странах, где
их никто не ждал. Единственным способом,
остаться на плаву, было держаться вместе,
помогать друг другу, не терять надежды.
В 40х годах положение эмигрантов второй
волны осложнялось некоторыми дополнительными
факторами: это были связи с Германией
(пусть даже они возникли против воли самих
изгнанников), статус перемещенных лиц
(который присваивался этим людям в отличие
от беженцев принимающей страны), или клеймо
предателей страны-союзницы. Это последнее
обстоятельство особенно остро ощущалось
в Англии, как я понимаю, поскольку «русским»
вменяли в вину две вещи: с 1939 по 1941 гг.,
когда Британия находилась в состоянии
войны с Германией, а СССР оказался ближайшим
союзником Германии благодаря пакту Молотова-Риббентроппа,
на протяжении целых двух лет «русские»
помогали Германии, особенно авиационным
горючим. Немецкие самолеты использовали
это горючее для налетов на Великобританию.
Мне встречались британцы, которые в семидесятых
и восьмидесятых годах все еще негодовали
по этому поводу и ненавидели за это всех
«русских». Против всякой логики вторая
провинность, конечно же, заключалась
в том, что эти люди отказывались возвращаться
в Советский Союз, который, в конце концов,
был союзником Великобритании в победоносной
войне. Столкнувшись с такой враждебностью,
оставалось либо погибнуть (и примерно
четверть первых участников обеих волн
действительно очень быстро погибла),
либо найти внутренние силы, объединиться,
не терять надежды. Церковь стала средоточием
такого единства и надежды даже для неверующих.
Не следует смотреть на первых изгнанников
сквозь розовые очки, и в особенности не
следует думать, что представители хотя
бы даже первой волны все были глубоко
религиозны, под чем я понимаю приверженность
Христу через православную церковь. Что
же касается беженцев второй волны, то
они пришли из сталинского Советского
Союза. Они вовсе необязательно были религиозны
и уж конечно их недавний опыт православной
церковной жизни был весьма ограничен.
Если практически все участники первой
волны были традиционно (чтобы не сказать
автоматически) крещены в православие
и получили элементарное православное
образование в школе (поскольку оно было
обязательно), личная приверженности Богу
и Церкви была не так уж распространена,
особенно среди образованных людей.
К тому же, к моменту революции Русская
Православная Церковь только начала свое
проникновение в среду образованных людей,
в основной поток культуры. Более того,
церковь в эмиграции была не той Православной
Церковью, к которой изгнанники привыкли
на родине. До революции Церковь в России
представляла собой богатую, влиятельную,
мощную ветвь государства. Всякий государственный
чиновник или военный (любого ранга) обязан
был ежегодно предоставлять свидетельства
об исполнении обязанностей православного
христианина - исповеди и причастия. Когда
Петр Первый поставил Русскую Православную
Церковь в зависимость от светской власти
(через Генерал-прокурора), он ограничил
ее свободу, но и усилил ее огромное влияние,
что, в свою очередь, породило многочисленные
привилегии. Уже в конце девятнадцатого
века, и несомненно в начале двадцатого,
подчинение Церкви светской власти подвергалось
резкой критике, и наш последний монарх
одобрил созыв Всероссийского Собора
для решения этой проблемы. Это были серьезные,
основополагающие вопросы, направленные
на возвращение Церкви первоначальной
свободы и восстановление Патриархата
в качестве высшей духовной власти.
Не будь революции, перед русским обществом
встала бы задача адаптации к новой
концепции Церкви в государстве, но революция
произошла, и та церковная жизнь, которую
не уничтожили коммунисты, оказалась весьма
ограничена. Внедрение решений Собора
было ей не по силам.
Многие участники этого собора
покинули Россию после революции
и продолжали развивать дело
Собора, чему в самой России
помешали местные события. Жизнь
Церкви за пределами России
в большей степени определялась
Собором, чем дореволюционной
практикой. Таким образом, в
эмиграции оказалось огромное
количество людей, привыкших к
могущественной Церкви, наделенной
светской властью, богатой, четко
структурированной, славящейся красотой
своих богослужений и храмов.
(Беженцы первой волны живо
все это помнили, а участники
второй волны были об этом
наслышаны). Все это было утрачено.
Изгнанникам осталась исключительно
духовная жизнь Церкви, которая
до революции так часто (особенно
если верить литературе) едва
замечалась людьми, погруженными
в свои повседневные городские заботы.
За несколькими исключениями, за границей
не было зданий, где русские могли бы совершать
богослужения – мне приходят на память
Собор Св. Александра Невского в Париже
и многочисленные маленькие церквушки,
построенные очень богатыми русскими
(или членами русской императорской
семьи) на водах и в курортных городах
Германии и Франции. Так что русским в
изгнании приходилось вести религиозную
жизнь в совершенно новых условиях, с совсем
иными побуждениями, как бедным, беспомощным
и беззащитным людям, лишенным своего
места в жизни. Они потеряли буквально
все, за исключением жизни как таковой.
В этих новых, враждебных условиях не сохранилось
ничего от них, прежних – кроме сущности
их Церкви: ее веры, ее служителей, и личного
пути каждого к Богу, открытого через крещение
и участие в Таинствах, каким бы формальным
оно ни было до сих пор. Теперь оставалось
приглашение к тем же Таинствам, с теми
же словами, теми же жестами, и это была
единственная частица прошлого в жизни
изгнанников. То обстоятельство, что Церковь
в советской России подвергалась преследованиям,
придавало ей веса в среде эмигрантов:
хотя им и не нужно было доказывать, что
Церковь являлась единственным организмом,
способным противостоять коммунизму,
и, конечно же, главным врагом коммунистов.
Это последний фактор, политический, привлекал
на службы множество людей, не особенно
интересовавшихся Богом – с самыми разнообразными
результатами, включая обращение и рукоположение.
И все же притягивало к Церкви прежде всего
то, что она служила для изгнанника связующим
звеном с самим собой, соединяя прошлое
и настоящее, и, кроме того, указывала путь
к личному спасению как через молитву,
так и через служение обществу.
Именно с бедности, смирения, отверженности
– но в то же время с сознания собственной
правоты, сознания своей причастности
к делу Божьему и ангельскому, ощущения
необходимости помочь самым бедным и своей
способности оказать такую помощь начиналось
строительство Русского Православия за
пределами России. Люди поняли, что Церковь
– это не место и даже не организация,
а путь к Богу, которому может следовать
и который может прокладывать каждый,
путь к спасению, путь от отчаяния к жизни.
Из рядов изгнанников вышли священники
– те, кто навряд ли взял бы на себя подобную
службу в дореволюционной России, те, кто
как мог зарабатывал себе на пропитание
на рынке, посвящая основную часть своей
жизни служению общине. Врачи, ученые,
инженеры, никогда прежде не работавшие
аристократы стали нашими священенниками
и епископами и разделили нашу бедность,
наши тяготы, нашу утрату положения в обществе,
наше возрождение к новому православному
существованию. Община поддерживала их
как могла, но с финансовой стороны эта
поддержка была ничтожной. По моему личному
мнению, жизнь русского православного
священника в изгнании была и остается
истинным духовным подвигом, чтобы не
сказать мученичеством, который делили
с ними жены и семьи. А многие делят и по
сей день. Где бы ни оказалась группа русских
беженцев, прежде всего они брались за
приспособление здания, или хотя бы
комнаты, или участка земли под церковь.
Я очень хорошо понимаю значения слова
«святой», вспоминая все те храмы, в которых
мне довелось побывать – они действительно
были святы перед Богом, то есть отгорожены,
предназначены исключительно для этой
цели.