Семья и брак в Древней Руси

Штрафы за убийство зависимой  женщины  колебались в зависимости от той роли, которую она играла в вотчине феодала. Выше всего ценились жизни рабынь-кормилиц и рабынь-наложниц, воспитывающих «робичичей», прижитых от феодала, которые, кстати, после смерти хозяина вместе с матерью отпускались на волю.[5]

Иной тип преступлений – оскорбление. Его можно подразделить на две категории: оскорбление чести  путем совершения какого-либо непристойного  поступка и словесное оскорбление.

Одним из самых тяжких преступлений первой категории было изнасилование («пошибание»),за которое тоже назначалось наказание в зависимости от социального положения субъекта и объекта. Например, такие действия господина по отношению к холопкам не влекли за собой уголовной ответственности: «…аще же раба от господина…осквернена, несть си греха, а господину ответ дати». В этом случае следовало лишь церковное наказание (епитимья). В качестве компенсации за моральный ущерб церковный закон предписывал ее обязательное освобождение. Если же субъект, совершивший над рабыней насилие, не ее хозяин, то есть посторонний, он несет уголовную ответственность на основании светских законов: платит гривной кун, в позднее время – гривну серебра хозяину рабыни. В случае невозможности заплатить следовало телесное наказание. Изнасилование не свободной женщины, но не рабыни («простой чади») влекло штраф в 15 гривен. Еще более суровая кара была за «пошибание» свободой женщины – 40 гривен. (Такая же ставка в Русской Правде была за убийство человека). В некоторых местностях приемлимо было и убийство прелюбодея на месте. «Пошибанье» же боярских дочек каралось штрафом, исчислявшемся в золотых гривнах: 5 гривен золота «аже великих бояр дчи», представителям «меньших» бояр платилась 1 золотая гривна.[3, ст. 2] К тому же церковный закон предписывал за «пошибание» девушки непременное заключение брака с ней, в случае же отказа – «отъяти пол имения и дати девицы тои за срам». Эту денежную компенсация получали сами оскорбленные женщины, а не их мужья или родственники.[10]

Также к оскорблению действием  относилось и нарушение целостности  одеяния женщины, особенно срывание головного убора. За это следовало 6 гривен штрафа (причем мужчине за подобное оскорбление выплачивали только 3 гривны). Загрязнение женских одежд наказывалось несколькими днями епитимьи.[10]

Ко второй категории –  оскорблении словом, относилось в  основном ложное обвинение в блудодействе. Опять же наказание зависило от социального ранга потерпевшей. Оскорбление словом дочерей и жен великих бояр  каралось штрафом, равным плате за изнасилование женщин этой социальной группы, - 5 гривен золотом, в этом случае возмещение уже получал мужчина. Приравнивалось и к оскорблению оклеветание, если клеветником оказывался муж, пострадавшей давалось право развода. .[3, ст. 30] 

Наказания за телесный ущерб  рассматривались безотносительно  к вопросам пола, но с учетом социального  ранга: кара за увечье рабыни следовала  лишь в случае ее смерти вследствие побоев, тогда как за удар знатной  женщины по лицу брался полуторагривенный штраф. В среде свободного населения за побои женщине ее муж наказывался 6 годами епитимьи, посторонний же человек – 6 гривнами штрафа. Серьезная кара следовала за избиение матери сыном: «волостельской казнью» и пострижением в монашество.[3, ст. 42]

Однако женщины выступали  и нередко как субъект преступления. И все несли наказания, причем, согласно церковному суду, независимо от материально-классовой принадлежности. Согласно суду светскому, конечно же, дифференцированно. Исключение составляли лишь рабыни, ответственность за которых нес господин. Недифференцированные штрафы предусматривались за прелюбодеяние, за которое церковь предписывала развод, за детское «душегубство». Причем шкала наказаний варьировалась от нескольких покаянных поклонов нескольких лет поста.[10]

Поскольку женщины в Древней  Руси нередко участвовали в различных  потасовках (в том числе и семейного харкатера), устав князя Ярослава выделил особую драку по-женски  (укусы, «одирание» - сдирание кожи) и ввел специальные наказания: за побои женщине – 6 гривен[3, ст. 39], за избиение собственного мужа – 3 гривны, так как жена не имеет права поднимать руку на мужа.[3, ст. 40]

За воровство Устав  назначает одинаковое наказание  и мужчинам, и женщинам. Кража  у собственного мужа наказывалась епитимьей, а вот поджог дома или стога – штрафом.[3, ст. 32]

Известны и случаи совместной ответственности, вспомним поток и  разграбление, на который высылали преступника вместе со всей семьей.

Женщина также являлась полноправной участницей судебного процесса. Однако и тут общественное положение  воздействует на широту процессуальной самостоятельности.[10]

Итак, мы можем на основе вышесказанного сделать вывод, что в свете феодального светского и церковного права Древней Руси положение женщины формально немногим отличается от положения мужчины. Некоторые различия могли быть как в пользу женщины (двойные ставки штрафа за оскорбление чести), так и в сторону ограничения ее прав (в области полсушества, несение ответственности за деяния супруга).  Свидетельством того, что женщина стала самостоятельным субъектом права, является и то, что она обязана была нести ответственность за преступления как совершенные ею самой, так и ее ближайшими родственниками. Социальная иерархичность древнерусского общества обусловила различие прав женщин в зависимости от их социально-классовой принадлежности. Поэтому представительницы привилегированных слоев имели почти равные с мужчинами права на защиту со стороны княжеской и церковной юрисдикции.

Правомочность древнерусских  женщин в имущественной сфере  связана с реализацией права  владения и распоряжения движимым имуществом в XI-XIII веках и распоряжения недвижимостью в конце XIII века. Период конца XIII века является переломным в эволюции имущественных прав женщин привилегированного сословия, поскольку в это время право на владение, а главное – на распоряжение недвижимой собственностью, было нормативно закреплено.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

2. 2. Правовое положение детей, институт опеки и попечительства.

 

Итак, для начала разберемся с самими понятием «дети». В Древней  Руси семейная власть простиралась на всех домочадцев - всех тех, кто жил в доме. Но постепенно лицами, подчиненными по семейному праву, становились только дети. Дети – это лица, рожденные или зачатые в браке, если они рождены в недействительном браке, они не подходят под это понятие. Это уже незаконнорожденные дети. Русская Правда отличает детей законных от рабьих. [5]

Дети, как женщины, с древних  времен считались собственностью родителей, отношения родителей и детей  имели вещный характер, что определяло долгое время практику инфантицида, а позже – многочисленные факты небрежения к детям. Детей Древней Руси можно даже назвать «рабами» своих родителей, на что существуют несколько причин. Во-первых, это право родителей на свободу детей. Известно, что родители имели право продавать своих детей в рабство в голодные годы. Во-вторых, право на наказание в интересах воспитания, порой граничащее с правом на жизнь. Из практики инфантицида безусловное право родителей на жизнь ребенка в древнерусском праве трансформировалось в безоговорочность любых, пусть даже самых жестоких наказаний, за которыми порой следовал смертельный исход. Но все эти права относятся преимущественно к малолетним детям, так как с возрастом дети фактически становятся полноправными членами семьи.[4]

Семья как субъект частного права в Древней Руси  включает в себя не только родителей, но и  детей, преимущественно сыновей. М. Ф. Владимирский-Буданов утверждает, что общность вещных прав родителей и детей однозначно существовала в Древней Руси. И это с особенной силой проявляется в сфере обязательного права, когда дети отвечали даже по обязательствам, возникшим из преступлений отца (выдача на поток вместе с женой и детьми).

Прекращение родительской власти полностью была возможна лишь при физической смерти родителей. И искусственно прекратиться до смерти родителей эта власть не могла. Но могла ослабляться по мере взросления детей и старения родителей, могло даже получится так, что семейная власть еще при жизни отца переходила к молодому и более энергичному сыну. Но все же отметим факторы ослабления семейной власти на ребенка. Во-первых, это его совершеннолетие, знаменующееся обрядами посажения на коня или пострижения, однако они не прекращали ни власть отца, ни заботы его о сыне. Во-вторых, поступление в монашество. Сам факт поступления в монашество не лишал родительских прав, но ограничивал родительскую власть, например право продажи ребенка в холопы. В-третьих, поступление в холопы. Юридически это ничуть не ущемляло права родителя, но фактически, учитывая, что несовершеннолетние дети шли в холопы вместе с родителями, власть родителей над ними ограничивалась правами господина. В-четвертых, несколько ослабляли родительскую власть поступление сыновей на государственную службу и замужество дочерей (в этом случае власть мужа перевешивала былую власть отца). [4]

По прекращении естественной родительской власти возможно и необходимо установление искусственной власти над семьей, если в ней остаются малолетние члены, это установление и именуется опекой. Термин «опека» был заимствован из литовского права.[7]

Рассмотрим условия возникновения  опеки по Русской Правде. Во-первых, малолетство всех детей при отсутствии родителей. Во-вторых, выход матери замуж, либо ее смерть: «..если будут у мужа в дому дети малые, не могущие сами о себе печаловаться, а мать их пойдет замуж, то отдаются на руки ближнему». Поэтому мать, оставшаяся с детьми – это не опекунша, это взаимоисключающие понятия. Но в случае повторного брака матери опекуном мог назначаться ее новый муж. Но отчим юридически отцом не считался, так как власть опекунская от власти родительской существенно отличалась: власть опекуна простирается только до совершеннолетия детей, имущество детей сдается ему при свидетелях, которое с совершеннолетием опекаемых он обязан был вернуть в целостности и за растрату которого он отвечал. Однако прикуп (приплод скота или детей челяди) идет в пользу опекуна. Даже в случае смерти опекуна его родной сын обязан был возместить все затраты в случае необходимости.[1, ст. 99]

И сама вдова при малолетних детях обязана была сохранять  имущество семьи для передачи его детям. Если же она утрачивала это имущество, а сама находила обеспечение, выходя повторно замуж, то тоже была обязана выплатить детям утраченное, вероятно, из средств второго мужа.[1, ст. 101]

Опека устанавливалась общественной властью, то есть общинной, но нельзя исключать возможность ее установления властью княжеской. Также установление опеки могло быть сделано и умершим отцом, который мог назначить опекуном совершенно стороннее лицо.[4] Человека, на руки которому отдавали осиротевшего ребенка, называли «печальником». Эта сделка даже не требовала свидетелей, потому как на нее распространялась неограниченная власть отца. Также опека могла назначаться церковью, имеющей властные полномочия в области семейных, наследственных и опекунских дел.[8] Совершеннолетие, из которого должна была простираться опека, назначалось в 15 лет.[4]

Более древняя форма заботы о сиротах прослеживается все  же в процедуре усыновления. Русское  обычное право закрепляло различные  процедуры усыновления, например обряд фиктивного рождения, когда для создания достоверности рождения ребенка в некоторых местностях на мнимую роженицу надевали рубашку, испачканную кровью. Имитировать роды в этом случае мог и мужчина. Следствием этого обряда являлось усыновление ребенка. Процедура усыновления могла происходить также в результате женитьбы мужчины на вдове брата или фактического приемы усыновленного в дом.[8]

Итак, несмотря на явную патриархальность,  разнообразность и неоднородность правил усыновления и установления опеки, все же мы можем сказать, что  появление таких институтов диктовалось  как морально-нравственными предопределениями, диктуемыми церковью, правовыми, диктуемыми естественным правом ребенка на заботу и опеку до его совершеннолетия, так и сохранившимися архаичными языческими представлениями о необходимости заботы о душе умершего его детьми.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

2. 3. Заключение и расторжение брака как процессы, узаконенные в древнерусском обществе.

 

Итак, церковь, наращивая  постепенно свою мощь и влияние, активно проводила в жизнь учение о сущности брака, как о таинстве, и единственной законной форме его свершения – венчании. Естественно, только она диктовала условия вступления в брак и аспекты его расторжения.

Начнем с условий заключения брака, определяемых непосредственно церковью. Наиглавнейшее из них – возраст брачующихся. При определении возраста исходили из данных византийского законодательства: прохириона, который назначал минимальный порог вступления в брак для мужчин 14, для женщин – 12 лет, и эклоги – 15 и 13 лет соответственно.[4] Кормчая же взяла минимальный порог для мужчин от эклоги, для женщин же – от прохириона, то есть, 15 и 12 лет: «…аще возраст подобный имут: юноше убо понеда имати лет пять надесят, девице же два надесят…». [4] Но жизнь диктовала свои условия, и нетрудно догадаться, что эти возрастные ограничения далеко не всегда соблюдались, особенно в княжеской среде, руководствующейся в подобных вопросах в основном, политическими мотивами: Святослав Игоревич в 1181 году женился в десятилетнем возрасте, Иван III был обручен пяти лет от роду.

Верхний же возрастной предел формально в Кормчей не предусматривался. Там написано: «Вдова шестидесятелетняя а аще паки восхочет сожительствовати мужу, да не удостоится приобщения Святыни…». Таким образом, священникам не рекомендовалось венчать престарелых.[8]

Также необходимо было соблюдать  пропорциональность в летах. Ведь союз немолодого мужчины и юной красавицы  мог быть залогом ее нелегальгых связей на стороне : «И начат им гордети (пренебрегать) и приучи к себе, греховного ради падения, некоего юношу, лепа зело»(очень красивого). Интересно описание житейской ситуации союза с молодой опытной женщиной и юнцом в «Беседах отца с сыном о женской злобе»: «Аще будет юн муж – она его оболстит, близ оконца приседит, скачет, пляшет и всем телом движется, бедрами трясет, хрептом вихляет и другым многим юным угодит и всякого к собе прелстит».[9]