Семья и брак в Древней Руси

Не менее важен в этом деле и вопрос о социальном равенстве, как решающем факторе формирования психологического микроклимата. Интересно отношение к мезальянсам Даниила Заточника, предостерегавшего от женитьбы у богатого тестя на его непривлекательной дочке, видевшейся ему «ртастой» и «челюстастой» образиной.[9] Кроме того, женитьба на рабыне, как известно, была прямым путем в холопы. Таким образом, в ненормативных источниках «счастливых концов» неравного брака мы проследить не можем, отсюда народная мудрость дает нам дельные наставления типа «Свинье гусь не ровня», «Мил – добр, да мне не ровня». А равные как в социальном, так и в имущественном плане семьи, напротив, восхвалялись: «Аз была дочь богатого отца и матери добрыя – был бы мне муж отца богатого, и была бы есмь госпожа добру ко мне, и везде была бы честна, и хвална, и почитаема от всех людей.»[10]

Еще одним важнейшим условием заключения брака была проверка на отсутствие кровного либо духовного  родства. Кровное родство не разрешалось  до седьмой степени включительно, духовное родство так же. Причем духовное родство являлось большей помехой браку, нежели кровное- оно ставилось выше кровного родства. «Понеже сродство по духу есть важнее союза по телу» - гласит Кормчая книга. Так же необходимо было учитывать и степень свойства, возникавшего вследствие брака, когда родственники мужа становились в свойстве с родственниками жены, и наоборот.[18] За нарушение соблюдения отсутствия родства либо свойства наказывали денежным штрафом. [3, ст. 20-26]

Обязательным условием для вступления в брак являлось отсутствие нерасторгнутого предыдущего брака. Это не являлось многоженством в полном смысле, но церковь активно боролась с тем, что женатые люди произвольно отпускали своих жен и потом вступали в брак с другими. Так церковь методично формировала представления о морали и нравственности в семейной жизни: «Аще кому годится добрая жена, то за чужей не ходи». Также не разрешался брак между усыновителем и усыновленным.[8]

Также историк Н. С. Нижник выделяет единство религии как немалозначащий фактор . И Кормчая книга запрещала брак представителей разных религий: «Недостоит мужу православному с женою еретическою совокупляться, ни православной жене с мужем еретическим сочетаватися…незаконное сожитие расторгати»[8]. За преступную связь с иноверцем наказывали насильственным пострижением в монашество.[3, ст. 19] Однако же брак верующего с неверующей и наоборот не только допускался, но и поощрялся : «… если какой брак имеет жену неверующую, и она согласна жить с ним, то он не должен оставлять ее; и жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его (ибо неверующий муж освящается женою верующей, и жена неверующая освящается мужем верующим…)».[8]

И, наконец, с утверждением брака – «договора» немаловажным было и согласие самих детей и родителей на брак: «…сияже глаголем, аще самовластии, аще же и по властию родителей суть совокупляющиеся браку».[8] Церковный устав Ярослава Владимировича предусматривает наказание родителей в случае принуждения дочери к браку, если в последствии она что-либо сделает над собой: «Аже девка не восхочет замуж, а отец и мати силою дадут, а что сотворить над собою – отец и мати епископу в вине, а истор има плати».[3, ст.24] А так же в случае, если молодые люди проявят обоюдное желание создать семью, «а отец и мати не дадят».[3, ст. 20, 26, 27] Однако же, брачную судьбу своих чад определяли, в основном, их родители. О даче согласия родителей на брак, как обязательном условии заключения брака, свидетельствуют и новгородские грамота XII века.[8]

Также служилые люди перед  заключением брака спрашивали дозволения князя, которому они служат, а неслужилые – дозволения местного начальства, ибо брак – дело не только семейное, но и общественное, потому что вследствие перемены места жительства, в результате брака, девушка должна была заплатить «выводную куницу» - плату наместнику и волостетелю, когда она уходит за пределы общины или земли и «новоженый убрус», когда она становится женой жителя данной волости, которой его и платит.[4]

Состояние здоровья не являлось определяющим фактором заключения брака, тем не менее физические дефекты и недуги могли препятствовать привлечению внимания со стороны потенциальных женихов, если же болезни и уродства были обнаружены после обручения, это уже юридически не могло препятствовать венчанию.[8]

И, наконец, такой факт, как  сохранение невинности, тоже не рассматривался как юридическое препятствие  к заключению брака. Девственности  церковный закон требовал лишь для будущих жен церковного клира, - лишь девицы, «превозмогшие по естеству похоти мысли» могли оказаться женами представителей клира и княжескими и царскими невестами, а с людей же мирских – лишь взимали штраф, «если замуж пошла нечиста». [8]

Необходимо также было соблюдать хронологические рамки: запрещалось венчаться в Рождественский (14 ноября – 24 декабря), апостольский (июнь), Успенский (1 – 15 августа) посты и масляную неделю.[8]

Власть, разрешавшая брак в то время – это власть епархиального  архиерея. Местные священники производили  лишь сам обряд венчания и получали «венечную память», то есть документ, удостоверяющий венчание.  Это исконно русская православная традиция, не имевшая аналогов ни в языческой Руси, ни в Византии и сохранявшаяся вплоть до Нового времени. После получения венечной памяти священник должен был произвести обыск, то есть опросить брачующихся и свидетелей о возможных препятствиях к заключению брака и сделать общеизвестным намечающийся брак через троекратное оглашение в церкви. Это являлось необходимой мерой публичности совершения брака.[8]

 Одновременно с принятием христианства и распространением венчального брака возникло и древнерусское бракоразводное право, монопольным регулятором которого вплоть до 1917 века была русская православная церковь.[5]

Христианская этика, постулируя идею божественности происхождения  брака,  как союза мужчины и женщины, констатировала его нерасторжимость («…не мозите жен у мужей отнимати, яко тем же законом совокупишася и на том же судищи стати имуть»).[9]

Однако русское брачное  право знало процессы расторжения брака, причем по многим причинам, несмотря на то, что церковь единственной из них признавало смерть одного из супругов. Тем не менее, следует различать процессы расторжения брака и уничтожение незаконных союзов, которые не приравнивались к браку вообще.

Незаконные союзы возникали  при нарушении вышеперечисленных  требований к заключению брака, а  значит, никаких законных последствий  такой союз дать не мог (признание  детей законными, совместное имущество и т. д.). Церковь просто аннулировала заключение брака с нарушениями, но, уничтожая брачные узы, нельзя было уничтожить совместных детей, имущество, межличностные отношения. Итак, брак признавался недействительным в следующих случаях: нарушение брачного возраста, наличия жены или мужа у вступающих в брак.[3, ст, 9, 1], причем если женщиной был заключен второй брак без расторжения первого, объявлялись недействительными оба брака [3 ст. 10], если второй брак заключал мужчина, то его вторая жена передавалась под опеку церкви, а первый брак признавался действительным [3, ст. 17], заключение четвертого брака, заключение брака в запрещенной степени родства или свойства [3, ст. 15, 16]. Вместе с тем жизненные реалии не всегда соответствовали этим требованиям: родителям было легче организовать брачную жизнь своих чад, когда они находились в менее сознательном возрасте, жены пленных или военных мужей, пропавших без вести, зачастую не знали, жив ли их супруг и повторно выходили замуж, жены, мужья которых рано умирали на полях войны (вспомним, какая была военно-политическая обстановка Руси того времени), чтобы как-то прокормить себя и детей, вынуждены были выходить замуж и четвертый, и пятый раз, что касается степеней родства и свойства, то тут возникала такая путаница, что жених и невеста нередко невольно нарушали букву закона. [8] Историки А. С. Павлов и И. Ф. Перов считают, что наряду с вышеперечисленными нарушениями, причиной признания недействительности брака было и заключение брака по насилию или в сумасшествии одного или обоих брачующихся.[9]

Но не следует делать поспешных  выводов касательно этого вопроса. Ведь необходимость соблюдения порядка, препятствующая созданию недействительного брака созданы для того, чтобы препятствовать образованию таких браков, а не разрушать уже созданные. Если впоследствии были выявлены какие либо причины, способные аннулировать брак, но утаенные в свое время, они не вели к недействительности брака. Так, например, несогласие родителей уже после венчания не могло явиться причиной аннулирования брака. И, несмотря на строгую позицию церкви к фактам признания недействительности брака, количество незаконных бракосочетаний не уменьшалось. [4]

Церковь была явной противницей  расторжения брака, но, все же принимая развод, как уступку человеческой слабости, признавала возможность расторжения брака. Рассмотрим позиции Н. С. Нижник и М. Ф. Владимирского-Буданова касательно данного вопроса.

Историк права М. Ф. Владимирский-Буданов выделяет следующие причины: физическая смерть одного из супругов, (политическая смерть, то есть поток и разграбление – преследовали всех членов семьи приговоренного вплоть до Петра I), поступление в монашество одного из супругов (однако этот способ зачастую прикрывал одностороннее расторжение брака по другим целям), безвестное отсутствие одного из супругов (однако возвратившийся супруг мог в любое время предъявить свои права на законную жену или мужа; это, по сути, не был развод в полном смысле- это лишь разрешение вступить во второй брак), неспособность мужа к супружеской жизни (только если сам неспособный супруг изъявит желание расторгнуть брак), бесплодие, неизлечимая болезнь (которая, зачастую, вынуждала больного пойти в монашество и дать волю здоровому супругу, а себе – покой; историк Неволин считает, что это самая неосновательная причина, потому как помочь больному супругу – высочайшая обязанность другого), однако устав князя Ярослава не признает болезнь причиной развода [3, ст. 11, 12], также Владимирский-Буданов говорит о прелюбодеянии (здесь надо отметить тенденцию к постепенному равенству в этом вопросе мужа и жены, и запрещение нового брака стало распространяться на обоих супругов, даже при виновности одного из них), также он указывает несогласие жизни супругов (в случае конфликтов с родственниками супруга, несхожести характеров, пьянстве и воровстве вещей из дому мужа, преступные действия одного супруга против другого), бедность (это тоже несогласие как результат мелких счетов вследствие нужды).[4]

Н. С. Нижник рассматривает все вышеперечисленные причины развода, но в несколько ином ракурсе и объеме, а также выделяет иные причины, не менее весомые, на его взгляд. Начнем с прелюбодеяния: оно могло послужить причиной развода при нескольких условиях. Во-первых, оно должно быть доказано, во-вторых, прелюбодеяние должно быть сознательным и намеренным (сумасшествие, пьянство, в результате заблуждения, насилие не влекли за собой развод). В-третьих, прелюбодеяние должно быть совершено человеком, находящемся в действительном браке. Однако Нижник разделяет степень ответственности мужа и жены в прелюбодеянии. Муж признавался прелюбодеем, если имел на стороне не только наложницу, но и детей от нее. И ответственен он был не перед своей женой, а перед мужем той жены, с которой он прелюбодействовал. Женщина же считалась прелюбодейницей сразу после измены, пусть даже однократной. Кроме того, ее касались обстоятельства, аналогичные прелюбодеянию, которые тоже считались нарушением супружеской верности: если жена против воли мужа мылась с мужчинами в бане или пировала с ними (вообще, общие купальни для обоих полов – довольно распространенное явления для Древней Руси), если жена без ведома мужа посещала увеселительные заведения, игрища, если жена против воли мужа провела ночь вне дома или вне дома своих родителей (за исключением случая, когда муж сам выгнал жену). Соответственно, и наказания были различными: «аже муж от жены блядеть, епискому в вине, а князя казнить», и только. Нормальным было и прижитие мужем незаконных детей от рабыни. Устав Ярослава ведет речь только о разводе мужа с женой. Измена же жены всегда считалась поводом к разводу, а среди мужей-священнослужителей – и обязательством.[3, ст. 53]

Затрудняется Н. С. Нижник на счет вопроса о потери невинности до брака и его последствий. В кормчих потеря невинности до брака являлась поводом к разводу. Это напрямую касалось священнослужителей. О мирянах же сказать сложно, возможно, они ограничивались денежным штрафом. Мощным фактором в наших сомнениях являются пережитки славянского язычества, довольно сильные в сфере половых отношений. На празднествах в честь бога Ладо «…вкупе мужи и жены, яко…кони вискают и ржут, и скверну дают…ту же есть мужем же и отрокам великое прелщение и падение…тоже и девам растление…». При недавнем коммунальном браке, наложничестве, таких вот празднествах потеря невинности, возможно, не могла быть не только поводом к разводу, но даже предметом укора. [8]

Также Н. С. Нижник выделяет покушение или знание о покушении на жизнь другого: «…аще жена на мужа наведеть тати…». В таком случае супружеская верность страдала даже больше, чем при прелюбодеянии. Возможно, такое деяние наказывалось и смертной казнью. Обратная связь здесь работала вряд ли. При абсолютной власти мужа над женой, покушение на ее жизнь было совсем незначительно. [8]

Еще одну причину выделяет Н. С. Нижник -  различие вероисповеданий супругов, но значительной ее не видит.[3, ст. 19] А вот государственная измена – повод куда более важный. В случае, если жена знала о государственной измене, но не сказала мужу, или муж, зная о ней, не донесет царю, можно было развестись. Но согласно ст. 53 Пространной редакции Церковного устава князя Ярослава этот повод для расторжения брака закреплялся только за мужем: «Услышить жена от иных людей, что думати на царя или на князя, а мужу своему не скажеть, а опасли обличиться – розлучити».[3, ст.53]

 Интересно Н. С. Нижник развивает мысль М. Ф. Владимирского-Буданова о неспособности к брачному сожитию, когда кто-нибудь не в состоянии будет иметь физическое общение со своей женой и выполнять то, что обязаны мужья по указанию самой природы. Правда, здесь важный аспект -  неспособность к брачному сожитию должна быть добрачной, и жена не должна была знать этот факт до замужества. В противном случае она могла хлопотать о разводе (напомним, Владимирский-Буданов говорит о возможности развода в этом случае лишь с согласия мужа).[8]

 Касательно безвестного  отсутствия одного из супругов  здесь можно сказать, что жене  пропавшего разрешалось повторно выйти замуж в случае возможной смерти действительного супруга. Но при его возвращении она обязана была расторгнуть союз с новым супругом и, если того пожелает ее первый супруг, вернуться к нему, если она и ему не нужна – вступить в какой – либо брак она не может все равно. Но даже если она удостоверится, что ее муж мертв, она должна была выждать год перед вступлением в новый брак, в противном случае женщин наказывали за прелюбодеяние. Плен также служил поводом для развода, если длился более 5 лет. (Некоторые историки, например Н. М. Цатурова, не считают плен отдельной причиной развода, поскольку он относится к виду безвестного отсутствия).[8]