Смутное время

      20 июня 1605 г. Дмитрий с торжеством  въехал в Москву при общем  восторге уверовавших в него  москвичей. Через четыре дня  (24 июня) был поставлен новый патриарх, грек Игнатий, одним из первых  признавший самозванца. Скоро были  возвращены из ссылки Нагие  и Романовы. Старший из Романовых,  монах Филарет, был поставлен  митрополитом Ростовским. За инокиней  Марфой Нагой, матерью Дмитрия,  ездил знаменитый впоследствии  князь М. В. Скопин-Шуйский.  Признание самозванца со стороны  Марфы сыном и царевичем должно  было окончательно утвердить  его на московском престоле, и  она признала его. В июле  ее привезли в Москву, и произошло  первое трогательное свидание  с ней Лжедмитрия. Инокиня Марфа  прекрасно представилась нежной  матерью; Дмитрий обращался с  ней, как любящий сын. Про Дмитрия есть много свидетельств, доказывающих, что он верил в свое царское происхождение и должен был считать Марфу действительно своей матерью, так что его нежность при встрече с ней могла быть вполне искренна. Но совершенно иначе представляется поведение Марфы. Внешность самозванца была так исключительна, что, кажется, и самая слабая память не могла бы смешать его с покойным Дмитрием. Для Марфы это тем более немыслимо, что она не разлучалась со своим сыном, присутствовала при его смерти, горько его оплакивала. В нем были надежды всей ее жизни, она его берегла, как зеницу ока, и ей ли было его не знать? Ясно, что нежность ее к самозванцу проистекала из того, что этот человек, воскрешая в себе ее сына, воскрешал для нее то положение царской матери, о котором она мечтала в угличском заточении. Для этого положения она решилась на всенародное притворство, малодушно опасаясь возможности новой опалы в том случае, если бы оттолкнула от себя самозваного сына.

      Лжедмитрий, став царем, повел себя независимо от польского короля: не разрешил строить католические храмы, не отдал полякам Смоленск, стал именоваться императором. Он обладал блестящими способностями, был умен и сообразителен. Бояре дивились его умению быстро и самостоятельно решать трудные вопросы. Но в поведении «Дмитрия» было много необычного: он свободно гулял по городу, не ложился спать после обеда, лично принимал челобитные. В общем, он разрушал образ царя-полубога, держался как обыкновенный человек. А в чем-то просто проявлял легкомыслие, не считаясь с русскими обычаями, порядками, установившимися при русском дворе. Возникли слухи о его переходе в католичество. Особенно они усилились после официальной женитьбы Лжедмитрия на католичке Марине Мнишек 8-го мая 1606 г. В Москве.  Обряд был совершен по старому русскому обычаю, но русских неприятно поразило здесь присутствие на свадьбе поляков и несоблюдение некоторых, хотя и мелких, обрядностей. Не нравилось народу и поведение польской свиты Мнишков, наглое и высокомерное. Царь Дмитрий с его польскими симпатиями не производил уже прежнего обаяния на народ; хотя против него и не было общего определенного возбуждения, но народ был недоволен и им, и его приятелями-поляками; однако это неудовольствие пока открыто не высказывалось.

        Лжедмитрий сослужил свою службу  уже в момент своего воцарения,  когда умер последний Годунов - Федор Борисович. С минуты его торжества в нем боярство уже не нуждалось. Он стал как бы орудием, отслужившим и никому более не нужным, даже лишней обузой, устранить которую было бы желательно, так как, путь к престолу будет свободен достойнейшим в царстве. И устранить это препятствие бояре стараются, по-видимому, с первых же дней царствования самозванца. Как интриговали они против Бориса, так теперь открывают поход на Лжедмитрия. Во главе их стал Шуйский. Но на первый раз Шуйские слишком поторопились, чуть было не погибли и были сосланы. Урок этот не пропал  даром; весной 1606 г. В. И. Шуйский вместе с Голицыным начал действовать гораздо осторожнее; они привлекли на свою сторону войска, стоящие около Москвы; в ночь с 16 на 17 мая их отряд  вошел в Москву, а там, у Шуйского было уже достаточно сочувствующих. Однако заговорщики, зная, что далеко не все в Москве непримиримо настроены против самозванца, сочли нужным обмануть народ и бунт подняли якобы за царя, против поляков, его обижавших. Но дело скоро объяснилось. Царь был объявлен самозванцем и убит 17 мая 1606 г. утром. "Истинный царевич", которого еще так недавно трогательно встречали и спасению которого так радовались, сделался "расстригой", "еретиком" и "польским свистуном". Во время этого переворота был, свергнут патриарх Игнатий и убито от 2000 до 3000 русских и поляков.

      Лжедмитрий  был смелым человеком, но в основе его действий лежал авантюризм. Он не выполнил своих обещаний, им были недовольны практически все: польский король, русские дворяне, церковь, крестьяне, поэтому он так легко был свергнут. 

      3. Василий Шуйский  и социальная смута. 

      Москва  после переворота не скоро пришла в себя. Настроение в городе было необычное. Ранним утром 19 мая 1606 г. народ собрался на Красной площади; духовенство и бояре предложили избрать патриарха, который бы разослал грамоты для созвания "советных людей" на избрание царя, но в толпе закричали, что нужнее царь и царем должен быть В. И. Шуйский. Такому заявлению из толпы никто не спешил противоречить, и Шуйский был избран царем. Впрочем, трудно здесь сказать "избран". Шуйский просто был "выкрикнут" своими сподвижниками и это не прошло в народе незамеченным, хотя правительство Шуйского и хотело представить его избрание делом всей земли.

      Об избрании Шуйского не знали не только в других городах, но и в самой Москве.

      Шуйский в июне 1606 г., тотчас же по вступлении на престол, помимо всяких других доказательств  самозванства прежнего царя, канонизирует царевича Дмитрия и 3 июня торжественно переносит его мощи из Углича в  Москву в Архангельский собор, обращая, таким образом, это религиозное  торжество в средство политического  убеждения.

      Второе, что старался доказать Шуйский, - это  прирожденные свои права на престол. Здесь он не только опирается на простое родство с угасшей  династией, но и старается доказать свое старшинство перед родом  московских царей Даниловичей. Род  Шуйских, как и род князей московских, принадлежал к прямому потомству Александра Ярославича Невского, и Шуйские действительно производили себя от старшей, сравнительно с московскими Даниловичами, линии суздальских князей. Но это отдаленное старшинство мало теперь значило в глазах народа, и одно, само по себе, не могло оправдать воцарения Шуйского. Для этого необходимо было участие воли народной, санкция земского собора, а этим-то новый царь и пренебрег.

      Еще ранее, в самый день переворота, один из приверженцев самозванца, Михаил Молчанов, бежал из Москвы, пробрался к литовской  границе и явился в Самбор распространять слухи о спасении царя. На себя брать  роль самозванца Молчанов вовсе не желал, а подыскивал кого-нибудь другого, кто решился бы выступить в  такой роли и был бы к ней  способен.

      Слухи о Дмитрии сделали положение  Шуйского сразу очень шатким. Недовольных  было очень много, и они хватались  за имя Дмитрия; одни потому, что  искренно верили в спасение его при  перевороте, другие потому, что кроме  его имени не было другого такого, которое могло бы их соединить  и придать восстанию характер законной борьбы за правду. Одновременно со слухами, распускаемыми Молчановым, такие же слухи появились в  северских городах и там всего  раньше вызвали действительную смуту. Князь Григорий Шаховской, приверженец  Лжедмитрия, сосланный за это на воеводство в Путивль, немедленно показал  Шуйскому неудобство такого рода наказания. Он объявил в Путивле, что Дмитрий  жив, и сразу поднял против Шуйского весь город во имя этого Дмитрия. По примеру Путивля очень скоро  поднимаются и другие северские  города,  Елец и Чернигов. В Чернигове  начальствовал князь Андрей Телятевский, который год тому назад долго  не хотел перейти на сторону Лжедмитрия, а теперь, когда Лжедмитрий был  убит, сразу переходит на сторону  его призрака, не зная еще, когда  и где этот призрак воплотится. Это его, быть может, и не особенно интересовало, потому что поднялся он за Дмитрия исключительно по неприязни  к Шуйскому. Когда затем царские  войска, посланные усмирить мятежные города, были мятежниками разбиты, то к движению против Шуйского на юг примкнули  и другие города, в числе их Тула и Рязань. Дальше возникли беспорядки в поволжских городах. В Перми  явилась смута между войсками, набранными для царя; они начали побивать друг друга и разбежались  со службы. В Вятке открыто бранили  Шуйского и сочувствовали Дмитрию, которого считали живым. Во многих местностях поднимались крестьяне и холопы. Смутами пользовались инородцы, обрадованные случаем сбросить с себя подчинение русским. Они действовали заодно с крестьянскими шайками. Мордва, соединясь с холопами и крестьянами, осадила Нижний Новгород. В далекой  Астрахани поднялся на царя народ  и казаки. В самой Москве было заметно брожение в народе, хотя не доходившее до возмущения, но очень  беспокоившее Шуйского.

      Все эти волнения, происходя в разных местностях без всякой связи одно с другим, различаются и мотивами, и деятелями: в них участвуют  люди разных сословий и положений, и  преследуются очень разнообразные  цели. Всех серьезнее было движение на юге, в Северской земле. В центре его стоял первоначально Шаховской. Поднял он движение во имя Дмитрия, но не находил человека, который  взял бы на себя его роль, а такой  человек был ему необходим, иначе  движение в народе могло заглохнуть.

      В это время случай послал Шаховскому выдающуюся энергией и способностями, любопытную личность - Ивана Болотникова.

      Жизнь этого человека полна приключений: он был холопом князя Телятевского, как-то попал в плен к татарам, был продан туркам и несколько  лет работал в Турции на галерах. Затем неизвестно как освободился  оттуда и попал в Венецию. Из Венеции  он пробрался через Польшу на Русь, но в Польше его задержали. Там  он встретился с Молчановым, и тот  нашел его пригодным для своих  дел человеком, сблизился с ним  и послал его в Путивль к  Шаховскому. Шаховской принял Болотникова  и поручил ему целый отряд. Болотников скоро увеличил свой отряд, призывая под свои знамена скопившихся на Украине гулящих людей, разбойников, беглых крестьян, холопов, - обещая им именем несуществующего Дмитрия прощение и льготы. Рассылая своих агентов и свои грамоты, он везде, где может, поднимает низшие классы не только против Шуйского и не только за Дмитрия, но и против высших классов и этим самым сообщает смуте до некоторой степени характер социального движения.

      Летом, 1606 года, на юго-западе страны, на границе  с Польшей (Путивль) начинается мощное восстание Ивана Болотникова. Основу его войска составили казаки, крестьяне, кабальные холопы, городская беднота. Его поддержали также дворянские отряды П.Ляпунова, И.Пашкова, недовольные  правительством. Болотников выдал себя за воеводу царя Дмитрия, который  якобы не погиб в 1606 г., а чудом  спасся и требовал замены Шуйского «хорошим царем Дмитрием».

        Восставшие одержали крупные  победы под Кромами и в устье  реки Угры, а осенью 1606 г. подошли  к Москве. В решающий момент  дворяне, испугавшись ширившегося  народного восстания, пошли на  сговор с Шуйским. Дворянское  ополчение узнало симпатии и  цели своих союзников по их  разбойничьему поведению. Болотников  и не скрывал своих намерений:  он посылал в Москву грамоты  и в них открыто поднимал  чернь на высшие классы.

      Такое поведение и направление Болотникова  и его шаек заставило рязанских  и тульских дворян отшатнуться от дальнейшего единения с ними и  перейти на сторону Шуйского, который  был все-таки охранителем и представителем государственного порядка, хотя, может  быть, и несимпатичным.

        В сражении у села Коломенского  Болотников потерпел поражение  и отошел в Калугу, а потом  в Тулу.

      Стремясь  консолидировать землевладельцев  в борьбе с восставшими, Шуйский  в 1607 г. издает указ о пятнадцатилетнем сроке сыска беглых крестьян. Одновременно перебежчики из лагеря Болотникова  освобождаются от крепостной зависимости.

        Болотников четыре месяца держался  в осажденной Туле. Шуйский пошел  на обман: он заверил восставших, что сохранит им жизнь, если  они сдадутся. Но как только  ворота крепости были открыты,  руководители восстания были  схвачены. Болотникова сослали на  север, в Каргополь, сначала  ослепили, а потом он был утоплен. 

      Движение  Ивана Болотникова ослабило Российское государство и подготовило условия  для внедрения в Россию второго  самозванца, пользовавшегося прямой помощью польско-литовской шляхты. 

      4. Лжедмитрий II.

      В то время, когда Шуйский запер  Болотникова в Туле, явился второй Дмитрий-самозванец, прозвищем Вор. Кто он был - неизвестно. Говорили о нем разное: одни, что это попов сын из Северской стороны, другие называли его дьячком, третьи - царским дьяком. Впервые его след появился в Пропойске (порубежном литовском городе), где он сидел в тюрьме. Чтобы выбраться, он объявил себя родней Нагих и просил, чтобы его отпустили на Русь, в Стародуб. Добравшись до Стародуба, он посылает оттуда какого-то своего приятеля по Северской стороне объявлять, что Дмитрий жив и находится в Стародубе. Стародубцы уверовали в самозванца и стали помогать ему деньгами и рассылать о нем грамоты другим городам. Вокруг Вора скоро собралась дружина, состоявшая из польских авантюристов, казачества и всяких проходимцев. Никто из этого сброда не верил в действительность царя, которому служил. Поляки обращались с самозванцем дурно, казаки тоже относились к нему так, как к своим собственным самозванцам, которых они в то время научились фабриковать во множестве: у них одновременно существовали десятками, разные царевичи: Савелий, Еремка, Мартынка, Гаврилка и др. Для казачества и для польских выходцев самозванцы были простым предлогом для прикрытия их личных видов на незаконную поживу, "на воровство". Служа самозванцу, они и не думали ни о каких политических или династических целях. В лице Стародубского вора явился поэтому не представитель династии или известного государственного порядка, а простой вожак хищных шаек двух национальностей, русской и польской, - шаек, которых манила к себе Русь своей политической слабостью и шаткостью русского общества. Поэтому-то второй Лжедмитрий и получил меткое прозвище Вора. Русский народ этим прозвищем резко различал двух Лжедмитриев, и, действительно, первый из них, несмотря на всю свою легкомысленность и неустойчивость, был гораздо серьезнее, выше и даже симпатичнее второго. Первый восстановлял династию, а второй ничего не восстановлял, он просто "воровал".