Социальный облик политической элиты России 90-х гг

Показательно  в этом плане данное одним из сторонников  плюралистской (т.е. антиэлитистской) теории Р.Далем описание управленческих методов  мэра г.Нью-Хэвен (США): "Он был не центром пирамиды, но центром заинтересованного  круга. Он редко отдавал приказы. Он договаривался, просил, призывал поучаствовать, очаровывал, давил, апеллировал, урезонивал, предлагал компромисс, настаивал, строго спрашивал, угрожал; он очень нуждался в поддержке других лидеров, которые  тоже сами не командовали. Он не командовал, а, скорее, торговался" [Dahl 1961]. Вот  типичный образец деятельности представителя буржуазной политической элиты, существующей в условиях не столько вертикальных, сколько горизонтальных связей.

     4. В глазах интеллигенции мир  в еще большей степени горизонтален. В нем вообще отсутствует иерархичность,  а отношения между индивидуумами  и группами лишены даже малейшего  намека на подчиненность. Кроме  того, для этого мира нет более  значительных и менее значительных  фигур. Каждый субъект воспринимается  как имеющий право на собственную  нишу и, следовательно, в любом  случае обладающий правом голоса. В этом мире нет конкуренции,  поскольку места в нем хватает  для всех, кто готов жить в  согласии с окружающими. Чувство  социальной ответственности возведено  интеллигенцией в ранг нравственного  императива. Интеллигенция является  единственным классом, представители  которого чувствуют себя ответственными  за состояние мира в целом.  Отсюда ее идеократизм, готовность  бороться не за конкретные  интересы, а за идею. Отсюда ее  рационалистический идеализм, уверенность  в том, что если людям все  объяснить, то они согласятся  действовать исходя не из своей  личной корысти, а из интересов  всего общества. Отсюда ее готовность  к самопожертвованию, готовность  поступиться собственным благополучием  ради общественного. 

Описанные выше типы мировоззрения не сложно выстроить  своеобразную иерархию – по степени  социальности их носителей. Люмпены  и люмпеноиды, в силу своей асоциальности, займут в этой иерархии нижнюю ступень, интеллигенция, способная на самопожертвование  ради общественного блага, – высшую, бюрократия и буржуазия – соответственно, вторую и третью. Установление такой  иерархии позволяет определить степень  зрелости любой политической элиты  и степень участия общества в  ее формировании.

Преобладание  в политической элите люмпенов свидетельствует  о крайней раздробленности общества и крайне напряженных, а то и враждебных отношениях между различными его  составляющими. Обычно подобная ситуация – следствие глубочайшего кризиса, разрушающего систему социальных связей и ставящего общество на грань  выживания. В условиях "войны всех против всех" старая элита, опиравшаяся  на прежние социальные связи, лишается этой опоры, а на первый план выходят  авантюристы, действующие по принципу "пан или пропал". Поскольку  общество в целом стоит перед  точно такой же дилеммой, оно и  не может породить иных лидеров. Чтобы не ходить за примерами далеко – к эпохе Великого переселения народов, ограничимся отсылкой к России времен гражданской войны 1917-20 гг., когда значительная часть страны находилась под властью всевозможных батек и атаманов, или к Чечне 1990-х (особенно 1996-99 гг.).

Доминирование чиновничества свидетельствует  о высокой степени организованности элиты, но слабости обратной связи между  нею и остальным обществом, соединенном  в одно целое во многом принудительно-механически, т.е. фактически самою же элитой. Бюрократия выступает в качестве активной стороны, общество – в качестве пассивной. Та легкость, с которой общество признает над собой господство элиты, объясняется не только его атомизированностью, но и тем, что внутриобщественные связи также строятся по принципу "господство – подчинение", т.е. носят патронально-клиентельный характер. Политическая элита в условиях господства чиновничества хотя и пополняет  свои ряды за счет выходцев из прочих общественных классов, но делает это исключительно  по инициативе вышестоящих инстанций  и ими же установленным порядком.

Буржуазность  элиты говорит о том, что способ формирования элиты содержит в себе механизмы саморегуляции – выборность власти, партийная система, прочие институты  гражданского общества. Наличие таких  механизмов позволяет бескровно  корректировать баланс интересов различных  групп политической элиты, а кроме  того, закладывает основы для обратного  воздействия – общества на расстановку  политических сил. Договорные, гражданские  связи между представителями  элиты в той или иной степени  отражают гражданские связи внутри всего общества. В случае преобладания представителей буржуазии в политической элите социальная база последней  достаточно широка, поскольку сама по себе буржуазия (если подразумевать  под ней не узкий слой коммерсантов, а всех тех, основой чьей жизненной  деятельности является частная инициатива и частная собственность) – достаточно массовый класс. Кроме того, прочие элитные группы, бюрократия и интеллигенция, также имеют возможность опереться  на структуры гражданского общества – например, на профсоюзы – и  таким образом выступать от имени  рабочего класса и т.п..

Наконец, если в  политической элите существен удельный вес интеллигенции (о ее доминировании  речь пока не идет), это значит, что  либо интеллигенция выполняет политические функции других классов – прежде всего буржуазии (реальная ситуация), либо значительная часть политиков  ориентируется непосредственно  на общественные интересы, что, в свою очередь, объясняется высоким уровнем консолидированности общества, решенностью значительной части социальных проблем, готовностью сильного прийти на помощь слабому исключительно из альтруистических побуждений (ситуация скорее гипотетическая). В последнем случае социальная база элиты наиболее широка, а структура элиты наиболее соответствует структуре общества в целом.

Хотелось бы особо подчеркнуть, что описанная  иерархия – всего лишь схема, своего рода линейка, а не попытка изложить реальную историю развития политической элиты.

Элита и контрэлита дореволюционной России 

     Официальная политическая элита дореволюционной  России целиком состояла из представителей чиновничества. Причем в формировании ее внутренней структуры важнейшую  роль играл сословный принцип. Высшие ступени бюрократической иерархии традиционно занимали представители  наиболее видных дворянских родов. Представители  других сословий также имели шансы  добиться достаточно высокого положения, причем по мере восхождения по иерархической  лестнице они получали сначала личное, а затем и потомственное дворянство, однако на этом пути им приходилось  преодолевать массу препятствий, в  то время как военно-феодальная верхушка пользовалась режимом наибольшего  благоприятствования, монополизировав  не только власть, но и право на официальную  политическую деятельность.

     Между тем к началу ХХ века российское общество уже переросло тесные рамки  феодального государства. В стране активно развивались рыночные отношения, распространившиеся не только на промышленность, но и на аграрный сектор. Миллионы людей  жили в крупных городах, не слишком  сильно отличавшихся от европейских. Значительную часть общества (особенно это касается "образованных" классов) охватывали не столько патронально-клиентельные, сколько вполне гражданские связи. В стране существовали даже некоторые  институты гражданского общества –  суды присяжных, независимая (хотя и  не во всем свободная) пресса и пр. Сословный  строй во многом был подточен появлением новых классов, не вписывающихся  в структуру феодального общества, – рабочих, буржуазии, интеллигенции. Тем самым создавались предпосылки  для изменения социального облика политической элиты, ликвидации в ней  монополии бюрократии. Однако из-за того, что режим не только не способствовал этому, но, напротив, делал все, чтобы на веки вечные закрепить status quo, вместо расширения социальной базы официальной политической элиты Россия получила политическую контрэлиту[6] .

     Контрэлита  формировалась путем создания нелегальных  политических партий. Процесс этот начался еще в 70-х гг. ХIХ века (при желании его начало можно  отодвинуть и на полстолетия раньше – к появлению декабристских  обществ), однако необратимый характер он приобрел к началу 1900-х гг. Социальную базу этих партий составили те или  иные слои интеллигенции. Российская буржуазия  начала века, как и его конца, проявила почти абсолютную политическую апатию. Во многом это было обусловлено крайней  неоднородностью данного класса, огромными различиями, а зачастую и прямыми противоречиями между  отдельными его отрядами. Те слои российского  общества, которые можно было с  большей или меньшей натяжкой отнести к буржуазии, оставалась, по сути, сословиями феодального общества. Малообразованные (а иногда и вовсе  необразованное) купечество, мещанство, не говоря уж о зажиточном крестьянстве, жили в мире патронально-клиентельных связей и даже не помышляли о каком-либо участии в политической жизни. Горстка  же европеизированной буржуазии, которая  была способна претендовать на вхождение  в состав политической элиты, предпочитала устраивать свои дела не конфликтуя со всемогущей бюрократией, но напротив, вступая с нею в тесные неформальные связи.

     Что же касается интеллигенции, то она, конечно, тоже была достаточно неоднородна –  хотя бы в силу различий в происхождении. Например, представителям благополучных  слоев общества и тем более  привилегированных классов зачастую было трудно находить взаимопонимание  с выходцами из низов, однако эти  трудности носили исключительно  содержательный, а не "лингвистический" характер, т.е. в принципе и те и  другие говорили на одном языке. Самое  же главное – интеллигенция как  класс была порождением новейшего  времени. Мировоззрение любого ее слоя плохо совмещалось с полуфеодальными  порядками и, что особенно важно, требовало активного ее участия  в делах общества, а следовательно, и в политической жизни.

     Под традиционной классификацией политических партий начала ХХ века по идейному признаку – либералы и социалисты (социал-демократы, эсеры, анархисты и пр.) – можно  обнаружить вполне четкую социальную подоплеку, которая, однако, существенно  отличается от той, какую предлагают марксисты. Согласно представленной в данной статье концепции, эти партии имели своей социальной базой отнюдь не буржуазию, пролетариат и т.д., а разные слои одного и того же класса – интеллигенции. Так, либеральные организации – кадетская партия и ее предшественники – создавались представителями буржуазной интеллигенции* , выступавшими за эволюционное преобразование государства и общества. Мировоззрению же социалистов был свойствен заметный люмпенский оттенок, выражавшийся прежде всего в волюнтаризме, апологии насилия, неразборчивости в выборе средств. Характерно, что этот оттенок проступал тем более явственно, чем левее было то или иное течение (и чем, кстати, моложе были его участники). Так, организации анархистов всегда ходили по грани, за которой начиналось перерождение в обычные банды. Весьма волюнтаристские методы практиковали эсеры, отдававшие предпочтение индивидуальному террору. Грезили вооруженным восстанием и не брезговали "эксами" эсдеки-большевики. Более или менее придерживались "правил приличия" разве что эсдеки-меньшевики, да и те не демонстрировали особого пуризма. Зрелость эсдеков-большевиков по сравнению с анархистами и эсерами проявлялась в том, что индивидуалистическому волюнтаризму они противопоставляли стремление к созданию иерархизированной по военному образцу машины насилия – слепка со структуры госаппарата. Можно сказать, что анархистам и эсерам большевики противостояли как интеллигенты-протобюрократы люмпен-интеллигентам.

     Внутри  российской контрэлиты начала века гегемония  безусловно принадлежала левому крылу  – социалистические партии и возникли раньше, и численностью были поболее. Обусловливалось это несколькими  причинами, и самая очевидная  состояла в том, что постоянный приток выходцев из низших классов усиливал позиции в первую очередь люмпен-интеллигентов  и интеллигентов-протобюрократов  – как стоящих на более низкой ступени развития, чем, допустим, интеллигенты буржуазные. Но дело было не столько  в этом, сколько в том, что поведение  официальной бюрократической элиты, встречающей репрессиями любую  попытку нарушить ее монополию на власть, ставило контрэлиту перед  выбором: или она будет отвечать насилием на насилие, или ей придется отказаться от претензий на участие  в политической жизни. Да и индивидуальный террор, "эксы" и т.п. потому и  стали обычной практикой, что  получали молчаливое одобрение интеллигентского сообщества. Наконец, пронизывающие  всю общественную жизнь классовые  антагонизмы – между землевладельцами-помещиками и крестьянами, между рабочими и работодателями и т.п. – самим фактом своего существования придавали больше убедительности аргументам революционеров, нежели их оппонентов-реформистов. Любой всплеск крестьянских или рабочих волнений усиливал контрэлиту в целом, но прежде всего укреплял позиции ее революционной части.

     Элита и контрэлита в дореволюционной  России были тесно связаны, и связь  эта носила обратно пропорциональный характер. Другими словами, если первая теряла влияние, то вторая его расширяла  – и наоборот. Это объяснялось  тем, что они сосуществовали в  едином социокультурном пространстве, рекрутируя своих "солдат" из числа  т.н. "образованных классов". И  если монополию на власть элите до поры удавалось удерживать за собой, то идейную гегемонию она уступила контрэлите гораздо раньше – причем в условиях, когда чиновничество  уже не было отгорожено от общества ощущением собственной сословной  исключительности, а следовательно, не имело иммунитета от "чуждых идейных  влияний".

В 1905 г. официальная  элита сдавала позиции катастрофическими  темпами. Поражения в русско-японской войне, Кровавое воскресенье, беспрецедентный  подъем забастовочного движения, мощные крестьянские волнения, восстания на флоте – все это ослабляло  власть и усиливало напор контрэлиты. В итоге правящая элита была вынуждена  идти на одну уступку за другой. Сначала  она согласилась на созыв законосовещательной  Государственной думы, а затем, после  мощнейшей Октябрьской политической стачки, парализовавшей жизнь страны, – на придание Госдуме законодательных  функций и официальное провозглашение гражданских свобод. Эти уступки, однако, раскололи контрэлиту на умеренную (либеральную) и непримиримую (социалистическую), что позволило при нейтралитете первой репрессиями загнать в  гетто вторую.

Тем не менее  контрэлита впервые в истории  страны получила шанс частично преодолеть свой маргинальный характер и приобрести хотя бы полуофициальный статус. Две  первые Думы действительно носили контрэлитный характер и фактически продолжали борьбу с официальной элитой. Лишь в результате существенного изменения избирательного закона власть смогла сформировать такой  парламент, большинство в котором  получили ее сторонники и представители  тех сил, которые предпочитали сотрудничать, а не конфликтовать с ней. Но в  корне проблема контрэлиты осталась нерешенной. В России было дозволено  создание партий, однако именно партии контрэлиты (кадетская и социалистические) легализованы-то и не были. Да, представители интеллигентской оппозиции получили возможность избираться в Думу – причем не только кадеты, но и социалисты разных мастей, – но незначительность их удельного веса не оставила им никакой другой перспективы, кроме как использовать парламентскую трибуну как еще один из бастионов противостояния власти.