Социальный облик политической элиты России 90-х гг

     Таким образом, создание некоего подобия  парламента привело не к ликвидации контрэлиты, а к ее временному отступлению  при частичной адаптации к  новым условиям. Она отступила, чтобы  дожидаться своего часа. Попытки власти держать контрэлиту в ежовых рукавицах  приносили только временные успехи – в виде ликвидации сети подпольных организаций социалистических партий. Полностью убрать контрэлиту с политической сцены власть была не в силах, поскольку  ту порождал сам ход общественных процессов.

     Час контрэлиты пробил в феврале 1917 г., когда  верховная власть сумела дискредитировать себя настолько, что потеряла поддержку  не только Думы, но и собственного аппарата. В один "прекрасный" день, после  отречения Николая II от престола, элита  и контрэлита просто поменялись местами. Точнее, традиционная бюрократическая  элита перестала быть таковой, а  ее место заняла контрэлита.

Революция 1917-20 гг.: судьбы элиты  и контрэлиты

     Следует отметить, что трансформация контрэлиты в элиту с самого начала пошла по не совсем традиционному пути. Классическая схемапреду сматривала созыв Учредительного собрания и принятие на нем Конституции – с последующими выборами парламента и формированием органов исполнительной власти. В 1917 г. против этого, собственно, никто не возражал. Задача подготовки выборов в УС была возложена на Временное правительство, сформированное участниками Прогрессивного блока в IV Госдуме. В ВП входили в основном представители умеренной, кадетской, части контрэлиты, а также несколько октябристов, которых при всем желании к контрэлите отнести было невозможно. Тем временем радикальная, социалистическая, часть контрэлиты начала (еще до формирования Временного правительства) создавать своеобразные параллельные органы власти – Советы рабочих и солдатских (а затем и крестьянских) депутатов. На первых порах во главе Советов стояли умеренные социалисты – меньшевики и правые эсеры, еще до февраля 1917 г. проявлявшие готовность к сотрудничеству не только с кадетами, но и с властью. Руководство ЦИК Съезда Советов не претендовало на передачу ему властных полномочий, признавая приоритет Временного правительства, которое к тому же стремительно "розовело". Однако непримиримая часть социалистов – большевики, левые эсеры, анархисты –выступала категорически против любой поддержки Временного правительства, требуя перехода от двоевластия к всевластию Советов, причем в стремлении к своей цели она всячески потакала люмпенским настроениям солдатской массы, составлявшей на тот момент основную социальную базу революции.

     Первая  попытка "непримиримых" добиться передачи власти Советам закончилась  провалом. Временное правительство, заручившись поддержкой ЦИК Съезда Советов, даже объявило о привлечении  к суду ряда лидеров РСДРП(б). Однако к этому времени его собственные  позиции были уже не так прочны. Из-за промедления с решением наиболее насущных проблем текущего момента (война, земля, хлеб) авторитет Временного правительства быстро падал. В августе  этим решила воспользоваться часть  старой элиты в лице генералитета, поддержанная к тому же умеренной  частью былой контрэлиты в лице кадетов (которых подтолкнула к этому  союзу серия сокрушительных неудач на местных выборах), однако поднятый ею "корниловский мятеж" потерпел неудачу, приведя лишь к реабилитации большевиков и их союзников. В  результате к осени 1917 г. последние  сумели получить большинство в Петроградском  и Московском Советах и взяли  курс на вооруженный захват власти. В конце октября, за несколько  недель до выборов в Учредительное  собрание, они свергли Временное  правительство и объявили Съезд  Советов рабочих и солдатских депутатов высшим органом власти в стране.

     Политическая  борьба тем самым была переведена в плоскость, где главным источником силы становилась не апелляция к  избирателю, а способность обеспечить себе поддержку наиболее активной части  населения. Инструментом обеспечения  такой поддержки выступали в  первую очередь политические партии. Увеличение их численности во многие десятки раз привело к почти  полной утрате ими своего интеллигентского характера. Так, кадетская партия из буржуазно-интеллигентской наконец-то превратилась в преимущественно  буржуазную, отстаивающую интересы наиболее состоятельной части общества (включая  отчасти и бывшие привилегированные  сословия), которая всегда составляла незначительное меньшинство российского  населения. Партии меньшевиков и  особенно эсеров вбирали в себя множество  случайных элементов, представлявших все слои российского общества, что, с одной стороны, обеспечивало им внушительную численность, но с другой, обусловливало и их организационную рыхлость. Анархисты, как всегда, балансировали на грани скатывания в криминально-люмпенскую стихию. И только большевики, несмотря на поощрение люмпенских настроений в армии и обществе, относились к формированию своих рядов с похвальной основательностью, отдавая предпочтение тем выходцам из "низших классов", для которых возможность встроиться в иерархически структурированную систему была гораздо более ценной, чем "свобода самовыражения", "неотъемлемые права личности" и т.п. Другими словами, большевистская партия строилась как партия протобюрократии, требующая от своих членов суровой дисциплины, но взамен гарантирующая им быстрое повышение их социального статуса – независимо от объема социокультурного капитала.

     Партийный характер Советского государства дал  о себе знать с самого начала. Несмотря на то, что формально в  Совет народных комиссаров входили  левые эсеры, реальные рычаги управления были у большевистского руководства. То, что в понимании новых властителей  лозунг "Вся власть – Советам!" означает "Вся власть – большевикам!", стало ясно после таких шагов, как запрет несоциалистической прессы, разгон Учредительного собрания, большинство  в котором досталось эсерам, создание чрезвычайных репрессивных органов, непризнание  результатов выборов в тех  Советах, над которыми большевикам  не удалось установить или сохранить  свой контроль, и т.п. Расправившись  же с противниками, большевики принялись  и за союзников – сначала анархистов (с которыми вообще-то, поскольку  большинство их организаций превратилось в заурядные банды, вынуждена  была бы бороться любая власть), а  затем и левых эсеров – благо  те дали неплохой повод, попытавшись  совершить государственный переворот.

     Надо, однако, отдать большевикам должное  – в отличие от своих предшественников, они не стали откладывать в  долгий ящик решение насущнейших  проблем, в первую очередь – мира и земли. В считанные месяцы они  провели уравнительную аграрную реформу и заключили сепаратный мир с Германией, отправив по домам  многомиллионную солдатскую массу. Тем самым они устранили почву, из которой произрастала революционная  сумятица, и вернули политику в  ее привычное русло. Из заложницы  настроений вырванных из своей среды  и искусственно собранных в одном  месте представителей "низших" классов она вновь стала сферой приложения усилий в основном различных  элитных групп.

     Впрочем, своей волюнтаристской экономической  политикой большевики довольно быстро восстановили против себя самые широкие  слои российского общества, чем не преминули воспользоваться оттесненные  ими ранее политические силы. Однако в развязавшейся вследствие этого  гражданской войне непосредственное участие принимала только наиболее активная часть населения, мобилизованная той или иной элитной группой. Прочие его слои втягивались в  борьбу по мере того, насколько успешно  тот или иной ее участник реализовывал имевшийся у него властный ресурс.

Основными действующими силами гражданской войны являлись:

     1) "красные" – наследники радикально-социалистической  части дореволюционной контрэлиты, мобилизовавшие в свои ряды  выходцев из "низших" классов  (т.н. "сознательных рабочих и  крестьян"), которым в обмен  на беспрекословное подчинение "революционной  дисциплине" гарантировалось стремительное  повышение социального статуса; 

     2) "белые" – осколки старой  элиты вкупе с умеренной, буржуазно-либеральной,  частью контрэлиты, опиравшиеся  в основном на более или  менее благополучные слои общества;

     3) "розовые" – представители  умеренно-социалистической части  контрэлиты, также апеллировавшие  к "рабочим и крестьянам", но чрезмерно идеократизировавшие  мотивы, по которым выходцы из "низов" приходили в политику, а потому и не снискавшие  успеха в эксплуатации свойственных  этим классам особенностей социального  мировоззрения; 

     4) "зеленые" – многочисленные  люмпены, всплывшие на поверхность  исключительно благодаря развалу  государственных институтов и  изредка маскировавшие практику  тотального грабежа той или  иной идеологической этикеткой,  как правило анархистской.

     Конфигурация  расстановки сил определялась, естественно, противостоянием "красных" и "белых" – в силу их большей, по сравнению  с другими группами, организованности. Победа "красных" во многом была предопределена их не в пример более широкой социальной базой, а также серьезной внутренней разнородностью "белых". Кроме  того, "красным" удалось нейтрализовать, а во многих случаях и привлечь на свою сторону "розовых" и "зеленых". Впрочем, по окончании гражданской  войны пришел черед и временных  попутчиков большевиков, которые так  же, как и "белые", попали под  каток репрессий.

     Покончив  затем с остатками интеллигентской  вольницы (в виде свободы фракций) в собственных рядах, большевики фактически восстановили систему, при  которой политическую элиту составляли только представители бюрократии. Правда, в отличие от дореволюционной  эпохи, формирование элиты не только носило бессословный характер, но и  происходило по принципу перевернутой пирамиды. Если прежняя элита отдавала предпочтение дворянскому сословию, а освежала свою кровь за счет представителей "образованных классов", то новая  бюрократия намеренно делала основную ставку на выходцев из "низов" –  как наиболее массовую и динамичную часть общества. Их постоянно нарастающий  приток усиливал именно элиту, а не ее оппонентов, как было до 1917 г. Благодаря  этому "пролетарская" бюрократия, в отличие от "царского режима", имела возможность беспощадно подавлять  проявления недовольства со стороны  рабочих и крестьян руками выходцев из той же среды. Кроме того, исправив "ошибку" прежней власти, "государство  рабочих и крестьян" ликвидировало  самую почву, на которой могла  вырасти новая контрэлита, – оно  подвергало репрессиям не отдельных  индивидуумов, переходящих в оппозицию  системе, а целиком те классы, которые  служили питательной средой для  контрэлиты. "Царский режим" позволить  себе такого не мог, поскольку нуждался в существовании самодостаточных "образованных классов", служивших  источником пополнения его собственных  сил.

     "Пролетарская" бюрократия и ее эволюция

     Особенности способа самовоспроизведения "пролетарской" бюрократии диктовали и специфику  политического стиля новой государственной  машины. Значительная люмпенизация кадрового  состава госаппарата* вкупе с  постоянным притоком "выдвиженцев" существенно снизила уровень  управленческой культуры, а постоянная борьба с интеллигенцией (в том  числе и с ее остатками в  собственных партийных рядах) еще  более нивелировала разницу между  теми, кто занимал верхние ступени  бюрократической иерархии, и теми, кто находился внизу. Все это  лишало государство более или  менее "тонких" инструментов воздействия  на общественную жизнь, оставляя в его  арсенале только самые "грубые". В  результате при решении любой  проблемы предпочтение отдавалось прямому  принуждению и насилию. Так, трудности  с государственными хлебозаготовками приводили сначала к насильственному  изъятию зерна, а затем и к  полному лишению крестьян собственности  и их "третьему закрепощению". И т.п. В свою очередь огрубление методов управления государством делало еще более частым гребень отрицательного отбора внутри самой бюрократической элиты, выводя на верхние ступени людей, не способных ни к чему, кроме организации репрессий, и, напротив, создавая условия для новых "чисток", в результате которых из госаппарата выводились все, чей культурный и образовательный уровень оказывался "слишком" высок. В этом свете вполне закономерной выглядела последовательность сменявших друг друга по нарастающей кампаний, направленных то "вовне", то "вовнутрь" госаппарата: запрет фракций внутри РКП(б) – ликвидация остатков старых элит и контрэлит и представителей "эксплуататорских" классов – борьба с партийными "оппозициями" и "уклонами" (20-е гг.) – "ликвидация кулачества как класса", коллективизация, борьба с "вредительством", спецеедство – репрессии против остатков партийной оппозиции и вообще всех представителей "ленинской гвардии", чей культурный уровень превышал некую отметку, и т.п.

     Пик нивелировки кадрового состава  госаппарата пришелся на 30-е гг., однако рецидивы подрезки бюрократической  верхушки случались и в конце 40 – начале 50-х гг., не подкрепленные  на сей раз, правда, соответствующими процессами "внизу" (чем, видимо, объяснялся и гораздо меньший масштаб  репрессий). Однако все это не могло  продолжаться вечно. Существенные качественные изменения в обществе не могли  не коснуться и бюрократии. Рос  ее образовательный уровень, повышалась квалификация, усиливалась дифференциация между различными ступенями бюрократической  иерархии – иными словами, создавались  предпосылки для превращения  советского чиновничества из "класса в себе" в "класс для себя". Сам по себе этот процесс завершился уже после смерти Сталина, когда, после вспышки острой конкурентной борьбы, которая велась еще прежними методами, высший слой партийной бюрократии отказавшись от репрессий в отношении  потерпевших поражение противников  как бы подписал своеобразный пакт о даровании чиновничьему сообществу гарантированного набора минимальных  прав – наподобие того, какой  был жалован российскому дворянству в 60-х ХVIIIв.