Веротерпимость в России

Внешний аспект русскости  подчеркивал и В.Ф. Одоевский. Русские, по мнению большинства европейцев, имеют ярко выраженные внешние отличия  при всем нашем региональном многообразии. «Для живописца, – замечает он, –  существуют особенные черты, которые  определяют физиономию того или иного  народа, и можно нарисовать, например, русское или итальянское лицо, не делая ни с кого портрета» [5, 119]. Это – своего рода «внешность народа», то есть кажущаяся физиологической  характеристика. Понятно, что основой  национальности, народности русских  выступает, в первую очередь, внутреннее содержание «самости», существенное во «времени большой длительности», проявляющееся  многообразием «русских характеров в русском народе». 

Подобного рода национальные различия, причины которых мы видим  в ментальных особенностях, обозначали в своих работах многие русские  философы. Так, например, П.А. Флоренский разграничивает все европейские  нации по образности ума. Первые –  это умы «узкие и сильные», к  ним он относит французов и  немцев, стремящихся сократить число  образов (которые каждый человек  для себя создает в вещах), спаивая  необходимо оставшиеся в единую, крепкую, но маловыразительную цепь дедукций. Вторые – умы «широкие и слабые», яркими носителями которых являются англичане, стремящиеся, напротив, к  разнообразию ярких и взаимонезависимых  моделей. П.А. Флоренский замечает: «Нам полезнее обратить взор к уму английскому, не терпящему в науке придворной чопорности и условного, задним числом наводимого единства,– к отважной мысли, показывающей себя в незаштукатуренном  и неприкрашенном виде, с теми укачками, неувязками, противоречиями и отступлениями, которые свойственны живой, не препарированной  умственной деятельности» [6, 105-106]. Сравнивая  установки научного сознания, П.А. Флоренский весьма примечательно говорит о  различной оценке тех или иных исторических фактов, научных результатов  носителями исторически разных национальных менталитетов. Конечная оценка зависит, в итоге, от «своеобразия стиля национальной мысли» [6, 109]. Подобного рода замечания  относятся не только к сфере действия науки. Это верно в значительной степени и для массового национального  сознания в целом. 

То, что понятие  «западный человек» не представляет собой характеристику конкретной личности или, наоборот, всеобъемлющей общности, это понятно. Это, скорее всего, условный, в значительной степени произвольный, набор личностных качеств, объясняющийся  социальными, политическими, природными и иными условиями. Различия в  национальных характерах европейских  народов, в сравнении, в том числе, с русским, была подмечена Н.А. Бердяевым: «...между Францией и Германией  разница не меньшая и даже большая, чем между Германией и Россией. Классические французы считают мир  за Рейном, Германию, Востоком, почти  Азией. Цельной европейской культуры не существует...» [7, 71]. 

Важность социальной детерминации национально-психологических  черт русского и немецкого народов  и самое общее их разведение характеризуется  интересным историческим фактом, подчеркивающим практическую целесообразность этого. Анализ причин неудач германской армии  в первой мировой войне поставил перед будущим германским генеральным  штабом задачу изучения духовных черт русского народа и особенностей его  национального мышления, его социального  и экстремального поведения (того, что  мы относим сегодня в определенной мере к понятию «менталитет»). Для  этого привлекались в качестве консультантов-аналитиков бывшие граждане Российской Империи  и СССР. В период подготовки войны  в России, как пишет Ю. Бородай: «...надо было кроме всего прочего  – кроме экономической статистики, оценки военного потенциала, потенциала технического и т. д. – не ошибиться (что было очень важно) и в оценке русского менталитета, русского характера» [8, 31]. 

На несоединимое единство русской национальной души, которое просматривается в самом  первом приближении, указывал известный  отечественный философ и богослов Г.В. Флоровский: «Нетрудно различить в русском быте разнородные слои – варяжский, византийский, славянский, татарский, финский, польский, московский, «санкт-питербургский» и прочая... Как бы сами собой перебрасываются мостики к норманским «вооруженным купцам», к византийскому цезаропапизму и Номоканону, к Золотой Орде и кочующим инородцам, к иезуитам и шляхте и т. д.» [9, 101]. По-видимому, именно этой особенности русской души и не сумели понять германские стратеги, оценивая значение национального характера народа, который они намеревались победить. 

Заслуживают внимания и представления А.Шопенгауэра  о национальном характере, разворачиваемые  им в контексте противопоставления человека обществу и одной нации  – другой, основным из которых является утверждение о том, что « индивидуальность гораздо важнее национальности ». «Национальному характеру,– полагает мыслитель,–  так как он свидетельствует о  массе, по справедливости, никогда нельзя приписать много хорошего. Напротив, человеческая ограниченность, извращенность  и дрянность проявляются в  каждой стране, только в другой форме, и это называется национальным характером. Получив отвращение к одному из них, мы хвалим другой, пока и с ним  не случится того же. Каждая нация глумится над другою, и все правы» [10, 508-509]. То есть, по А. Шопенгауэру, нация или народ может рассматриваться как сложение индивидуальных пороков представителей данной нации или народа. Это утверждение вполне справедливо с учетом позиции, занимаемой исследователем. Вместе с тем, не следует упускать из виду, что народ может рассматриваться и как некоторая сумма положительных черт людей, его составляющих. Такой взгляд, по нашему мнению тоже имеет право на существование. 

Представляется небезынтересным  для исследователей ментальных феноменов  творческое наследие Ф.Ницше, честность  суждений и оригинальность мыслей которого часто рассматриваются как наивысшие  показатели качества философской работы. В связи с этим хочется привести одну напрашивающуюся, хотя и небесспорную (она может показаться несколько  неожиданной), аналогию в направленности творчества русского философа Н.А. Бердяева и немецкого мыслителя Ф.Ницше. Каждый из них, описывая свой народ, изучая его духовный склад, характер и социальное поведение, остается честен. Исследователь  безмерно любит свой народ, а понимая  его все больше, с такой же силой  ненавидит его, и любит еще  сильнее. Спорно? Однако кто не испытывал  схожих противоречивых чувств, изучая жизнь и дух своего племени?.. 

У различных немецких и русских мыслителей более или  менее сильно подчеркивается в творчестве национальная тема. Зачастую это находит  выражение, вне зависимости от национальной принадлежности, в одинаковых образах  и формах представления. Э.Л. Радлов пишет: «Масарик в своей книге  о религиозной философии в  России обратил внимание на тот характерный  факт, что Гегель характеризует немцев и их отношение к религии совершенно теми же чертами, какими Хомяков рисует русских и их отношение к православию. Может быть, сущность всякого национализма по необходимости выражается в одинаковых терминах, но в применении их к различным  носителям» [11, 194]. 

Русские философы, как  мыслители прошлого, так и современные  исследователи, изучая русский национальный характер, отмечают его дуалистичность, противоречивость. В национальной гордости своей мы иногда восклицаем о тяжести  такого груза и трудностях, связанных  с вычленением некоего «чисто русского» первоэлемента. Многим исследователям феноменов русского общественного сознания, русской культуры, русского менталитета так же нелегко избавиться от этого ощущения. Проблема смешения в русской душе Запада и Востока, географического смешения народов, рас и языков часто обыгрывается (на наш взгляд, с определенным основанием) в различных аспектах исследований отечественными учеными. Основным заблуждением при этом является восприятие данной проблемы как уникальной в истории, как исключительно русской. Однако это далеко не так, и некоторые высказывания Ф.Ницше могут служить тому подтверждением. 

Если подставить в нижеследующей цитате вместо «немецкое» – «русское», мы увидим наши собственные  мысли о русском народе. Но это  мысли немца о своих соотечественниках, о корнях немецкого народа и его  основных отличиях от прочих иных: «Немецкая  душа прежде всего многообразна, источники, давшие ей начало, различны, она больше составлена и сложена, нежели действительно построена,– это коренится в ее происхождении. Немец, который осмелился бы сказать: “ах, две души живут в груди моей” жестоко погрешил бы против истины, вернее, остался бы на много душ позади истины. Как народ, происшедший от чудовищного смешения и скрещивания рас, быть может даже с преобладанием до-арийского элемента, как “народ середины” во всех смыслах, немцы являются по натуре более непостижимыми, более широкими, более противоречивыми, менее известными, труднее поддающимися оценке, более поражающими, даже более ужасными, нежели другие народы в своих собственных глазах... Характеристичен для немцев тот факт, что их вечно занимает вопрос: “что такое немецкое?“» [12, 696]. Вот вам и жестко детерминированные устойчивые социальные установки немецкого сознания, немецкая педантичность и кажущаяся понятной немецкая структурированность!.. Согласно Ф. Ницше, немцы, по меньшей мере в той же степени, хаотичны в душе своей, как и русские, чья неопределенность и непредсказуемость является (по нашему, опять же, русскому мнению) притчей во языцех для других народов. Возможно, это и есть проявление того, что мы называем «национальной мифологией». Поэтому позволим себе не согласиться в этом вопросе с немецким философом, из соображений, по-видимому, той же «русской национальной мифологии». 

В.Ф. Одоевский дает характеристику ментальных отличий  русских и европейцев: «Недаром в прежние века могучее славянское племя враждовало с племенем западным; эта вражда имеет основание в самобытных, но противоположных стихиях того и другого племени, противоположных до такой степени, что от одной причины происходили в обоих племенах различные действия, и наоборот, – одно и то же явление проистекало из оснований вполне противоположных» [5, 205-206]. Это замечательное наблюдение дает нам возможность говорить о ментальных основаниях социально-исторических процессов в прошлом, добавим, в настоящем и, есть основания предположить, – в будущем. Речь идет о причинно-следственном различии тех или иных действий, поступков, поведенческих актов и других проявлений национального характера в зависимости от национальной идентичности в различных ментальных пространствах.