Влияние декабристов на развитие Забайкальского края

     Таковы те три дошедшие до нас акварели из числа многих существовавших некогда, которые могли бы служить иллюстрациями к переходу декабристов из Читы в Петровский завод. Акварели хранятся ныне в Институте русской литературы (размер первой – 18,6×29; второй – 17,5×28; третьей - 19×28 см).  

     21 августа, когда декабристы делали переход через село Укыр (Укир), был отправлен на поселение Х.М.Дружинин, участник Оренбургского тайного общества. Он прожил около двух лет вместе с декабристами в Читинском остроге.

     Дневка в Хара-Шибири была предпоследней, а на последнюю дневку вторая партия остановилась 22 сентября у деревни Харауз. Вечер этого дня оказался для всех памятным. Вот что пишет в своих мемуарах Н.В.Басаргин: "На последнем ночлеге мы прочли в газетах об июльской революции в Париже. Это сильно взволновало юные умы наши, и мы с восторгом перечитывали всё, что писалось о баррикадах и о народном восстании. Вечером мы все собрались вместе, достали где-то бутылки две-три шипучего, выпили по бокалу за июльскую революцию и пропели хором марсельезу. Весёлые, с надеждою на лучшую будущность Европы, мы входили в Петровское"[17].

     А день спустя, 23 сентября 1830 года, уже в каземате Петровского завода Михаил Бестужев внёс заключительную запись в свой путевой дневник: "Последний переход до Петровского завода (28 верст, всего от Читы 634½). Дорога вела в междугорье и теснины. Всё как бы предвещало приближение к нашему кладбищу, где уже выкопаны для нас могилы, но все шли весело. Версты за полторы открылся мрачный Петровский завод, отличающийся огромностью и своею крытою крышею от прочих зданий. Остановились, чтоб дать солдатам надеть ранцы. Мы с пригорка смотрели на нашу будущую обитель – и шутили!.. При вступлении в завод высыпало множество народу. У дома Александры Григорьевны все наши дамы стояли у ворот. С весёлым духом вошли мы в стены нашей Бастилии, бросились в объятия товарищей, с коими 48 дней были в разлуке, и побежали смотреть наши тюрьмы. Я вошёл в свой номер. Темно… душно… сыро… Совершенный гроб!"[18].

     Так началось пребывание декабристов в каземате Петровского завода.

§5. Петровский завод.

     Читинские узники в количестве 71 человека прибыли в Петровский завод 22 и 23 сентября 1830 года.

     "Наконец, увидели мы, – описывает Петровско-заводскую тюрьму Розен, – огромное строение, на высоком каменном фундаменте, о трёх фасадах. Множество кирпичных труб, наружные стены – всё без окон, только в середине переднего фаса было несколько окон у выдавшейся пристройки, где была караульная гауптвахта и единственный вход. Когда мы вошли, то увидели окна внутренних стен, крыльца и высокий частокол, разделяющий всё внутреннее пространство на восемь отдельных дворов; каждый двор имел свои особенные ворота; в каждом отделении по 5-6 арестантов. Каждое крыльцо вело в светлый коридор, шириною в четыре аршина. В нём, на расстоянии двух сажен дверь от двери, были входы в отдельные кельи. Каждая келья имела семь аршин длины и шесть аршин ширины. Все они были почти тёмные оттого, что свет получали из коридора через окно, прорубленное над дверью и забитое железною решёткой. Было так темно в этих комнатах, что днём нельзя было читать, нельзя было рассмотреть стрелки карманных часов. Днём позволяли отворять двери в коридор и в тёплое время занимались в коридоре. Но продолжительно ли бывает тепло? – в сентябре начинаются морозы и продолжаются до июня, и поэтому приходилось сидеть впотьмах, или круглый день со свечою[19]".

     Как было замечено выше, дамы подняли в письмах такую тревогу по поводу недостаточной освещённости помещений, что царское правительство было вынуждено уступить, и, наконец, было разрешено прорубить окна на улицу в каждом номере.

     Незадолго до отъезда из Читы жёны декабристов – Трубецкая, Волконская, Муравьёва, Фонвизина, Нарышкина и Давыдова – обратились к Бенкендорфу с письмами, в которых просили не разлучать их в Петровском заводе с мужьями. В одном из дел III Отделения сохранились эти шесть писем. В каждом из них жена декабриста пишет о том, что единственное её желание – делить с мужем тюремное помещение, каким бы оно ни было[20].

     Ответа на просьбу дам соединить их в тюрьме с мужьями всё ещё не было. Тогда они, несмотря на то, что это грозило явным ущербом их здоровью, уже в первые дни по прибытию в Петровский завод добились права – жить вместе с мужьями в тюремных камерах. Это способствовало в частности  то, что в тюрьме каждому заключённому полагалась одиночная камера. "Я дозволил всем девяти жёнам государственных преступников, при команде моей живущим, по настоятельной просьбе первых, проживать в казарме со своими мужьями", – рапортовал Лепарский 30 сентября 1830 года начальнику III Отделения[21]. Позднее мужьям разрешили в дневное время бывать на квартирах жён.

     Лепарский часто навещал декабристов, но никогда не входил без стука в их комнаты. Он всегда спрашивал разрешения войти, был неизменно вежлив. Если заметит чернильницу, скажет не без улыбки: "Я этого не видел". Глядя на коменданта, уважительно вели себя и его подчинённые. Племянник Лепарского плац-майор Осип Адамович был не только ласков, но и почтителен. Были обходительны и младшие офицеры. Декабристы не без улыбки вспоминали, как унтер-офицер, обходя отделения, говорил: "Господа, не угодно ли кому на работу?[22]". Кто хотел, тот выходил, не желающие оставались дома.

     За отсутствием земляных работ, которыми декабристы занимались в Чите, для них была придумана новая работа, а именно – мельница с ручными жерновами, на которой мололи зерно, и на которой "ежели нам было угодно, то мололи для моциона" – писал М.Бестужев[23]. Эта и другие работы были, как и в Чите, необременительными. Как заметил Дмитрий Иринархович Завалишин, "труднее всего для правительства было устроить нашу работу. Прямо отказаться от нее по неприложимости к нам работы на заводах и в рудниках оно не хотело, и поэтому придумывало разные пустяки, в которых собственно, никакой работы не было, а только мучили нас понапрасну"[24]. Как и в Чите, декабристы исправляли дороги, летом "копались" на грядках.

     В Петровском заводе, где надзор за узниками был уже не такой строгий, как в  первое время, гораздо лучше шло и их хозяйство. "Администрацию собственно нашего внутреннего, – пишет М.Бестужев, – составлял совет трёх лиц, ежегодно выбираемых по всеобщему большинству голосов из среды живущих в каземате. Эти лица были: хозяин, закупщик и казначей. Первый заведовал всею хозяйственною частью нашего казематского семейства: на его обязанности лежала главная забота о продовольствии и столе. Закупщик исполнял все поручения по закупу предметов по лавкам и вообще вне каземата. Казначей выдавал деньги и вёл валовой и частный счёт каждого лица. Хозяин, если обстоятельства позволяли, делал экономию из годовой суммы, ассигнуемой на пищу и прочее, и из этих остатков уделяли довольно значительные пособия отправляющимся на поселение"[25].

     Так как для чтения в камерах было чересчур темно, то поневоле ссыльным приходилось заниматься чем-нибудь другим. Преимущественно в это время декабристы и занимались различными ремёслами, которые были ими изучены.

     Больше всех были заняты Бестужев, Вольф и Торсон. Хотя окна в камерах и прорубили (даже оштукатурили окна-кельи изнутри), они были небольшими "и чуть ли не под потолком". Бестужев же (Николай) рисовал, как прежде, много, делал часы, разные приспособления. Чтобы быть поближе к свету, он смастерил подъёмный стол и стул и теперь работал под потолком. Бестужев, бесспорно, с большой точностью запечатлел на акварелях быт декабристов в этих кельях. Здесь же была проделана основная работа по созданию портретной галереи декабристов, задуманная художником еще в стенах Читинского острога. Многообразная культурная жизнь, налаженная декабристами в Читинском остроге, стала в Петровском заводе еще интенсивнее, и в ней Николай Бестужев играл виднейшую роль. В Петровском он исполнял портреты товарищей не только по окончании срока каждого разряда, перед отправкой на поселение каждой группы, он писал и тех своих соузников, которым предстояло оставаться на каторге ещё долгие годы.

     Многие из исполненных Бестужевым в Петровском остроге портретов дошли до нашего времени в составе основного собрания, принадлежавшего Бестужеву; частично сохранились они в бумагах тех, кому были подарены художником.

     Так же Бестужев совместно с Торсоном К.П. вернули к действию пильную мельницу, не работавшую 10 лет. И она пошла, зашумела, закрутилась, стала работать, удивляя местных умельцев.

     Торсон и в заключении был изобретателем. Еще в Чите он начал собирать модель молотильной машины. Здесь он довёл её до совершенства, она у него заработала. Но пока это только модель – работа над настоящей у него будет на поселении. Бестужев, как и в Чите, в первую очередь сделал токарный станок, чтобы "можно было вытачивать ребятишкам деревянные игрушки". Вместе с Торсоном всем малышам, которые находились в тюрьме, они делали особые колыбельки. Все они по морскому способу приделывались к потолку.

     Потом Лепарский разрешил приходить в тюрьму на выучку к Бестужеву часовщикам и ювелирам. Здесь они собирали часы, гранили камни – занятие было захватывающим, весёлым.

     У Якубовича тоже проснулась изобретательская жилка. Он придумал лущить кедровые орехи на жерновах. Получилось отменно – появилось вкусное кедровое масло. Якушкин установил во дворе тюрьмы солнечные часы, барометр и флюгер, сделал гальванические батареи. А Трубецкой занялся опытами по гальванизации. Но они не заслоняли интересов литературой. Тем более что и он, и Екатерина Ивановна обожали Пушкина.

     У бывшего штаб-лекаря Главной квартиры второй армии Фердинанда Богдановича Вольфа не было ни одной свободной минуты. Ещё в Чите он организовал больничку, в которой и жил с разрешения коменданта. Здесь ему в помощь объявился хирург-любитель – бывший командир Ахтырского пехотного полка Артамон Захарович Муравьёв. Он хорошо научился перевязывать раны, выдёргивать зубы и пускать кровь. В те годы это было распространённой процедурой, если не было под рукой пиявок. "Находясь в отпуску за границей, он в университетах с жадностью слушал лекции хирургии и посещал клиники. На поселении он продолжал помогать больным, пока не имел несчастья переломить себе руку, после чего он хворал и скончался в 1845 году близ Иркутска"[26]. Лепарский лечился только у Вольфа, как все дамы и офицеры. Потом стали приходить к нему заводские чиновники, потянулись больные из окрестных мест, больные из Нерчинска, Кяхты, Иркутска. Вольф был единственным, кому разрешалось выходить из тюрьмы в любое время ночи и дня. Разумеется, в сопровождении часового.

     В это время жизнь ссыльных была улучшена получением из России от родственников различных посылок, хотя большинство их и прибывало в разбитых ящиках, откуда почти половина содержимого переходила в руки иркутских чиновников, бесстыдно грабивших изгнанников. "Так, – пишет Бестужев, – мы получили какое-то подобие часов вместо прекрасных золотых, посланных нам после смерти брата Александра. Так, например, Муравьёв получил старую изношенную шапку вместо бобровой. Бельё мы получали часто лазаретное; шляпки, головной убор и прочий дамский убор – или заменённый, или страшно поношенный. Но что хуже и этого, – так это – отделение от посылок части, так что остальная, болтаясь и трясясь в опустелых ящиках, доходила до нас в вершках или хлопках. Участи этой постоянно подвергалась посуда Трубецких"[27].

     Продолжала действовать в Петровске и "каторжная академия". Вечерами, как и в Чите, устраивались лекции, на которых присутствовали и жены декабристов, жившие, за небольшим исключением, с мужьями в остроге. В каземате было огромное собрание книг, получали почти все газеты на русском, французском, немецком и английском языках.

     Праздная жизнь, которую волею-неволею должны были вести в тюрьме декабристы, не удовлетворяла сосланной молодёжи, стремившейся к деятельности, полной сил и желаний. Появилась декабристская школа. "Долгих и многих трудов стояло нам, – пишет М.Бестужев, – уговорить старого коменданта – позволить учить детей, и таким образом, делая пользу, занять себя, и употребляя благодетельно время нас тяготившее. Постоянное "не могу" было ответом. Наконец, дело уладилось: придумали законную лазейку, так чтобы и волки сыты, и овцы целы. Он согласился на обучение детей церковному пению. Вследствие этого распоряжения, Свистунов и Крюков (Николай), отличные музыканты и певцы, составили прекрасный хор певчих. А так как нельзя петь, не зная грамоты, то разрешено учить читать (только). Мы с братом взяли на себя обучение, и дело пошло так хорошо, что многие дети горных чиновников поступали первыми в высшие классы Горного института и других заведений"[28].

     О жизни декабристов в Петровском заводе Розен пишет: "Хотя в Петровской тюрьме каждый из нас имел свою особенную келью и больше простора и покоя, чем в Чите, хотя артель и здесь была общая, и по-прежнему старались все обеспечивать нужды всех – однако, исчезла та идеальность, которая одушевляла всех в тесном общем Читинском остроге. Годы, здоровье, расстроенное продолжительностью заточения, должны бы и тому содействовать"[29]. На работу выходили уже не с хоровыми песнями, реже собирались в общий круг. Составился десяток кружков по родству, по наклонности характера. Сказалась и душевная усталость, накопившаяся за эти годы. Иной становился всё задумчивее в одиночестве, чего в Чите случиться не могло. А тут ещё пришла "большая-пребольшая беда": не стало всеобщей любимицы Александры Григорьевны Муравьёвой. Н.Бестужев собственноручно сделал деревянный гроб, со всеми винтами и ручками и с внутреннею и внешнею обивкою; он же вылил гроб свинцовый для помещения в него гроба деревянного.

     Вдохновенными поэтами были А.И.Одоевский, П.С.Бобрищев-Пушкин и В.П.Ивашев. Первый – никогда не писал стихов на бумаге, а сочинял всегда на память и диктовал другим. Так сочинил он поэму "Князь Василько Ростиславич" и множество мелких стихотворений на разные случаи. Лира его всегда была настроена. Часто по заданному вопросу – он отвечал экспромтом премилыми стихами. Он действительно имел большое дарование, но, как случается с истинным талантом, пренебрегал им.

     Хочется ещё обратиться ещё к воспоминаниям Розена: "По-прежнему мы сами между собою запретили себе игру в карты, хотя легко было её скрыть от стражи в отдельных кельях, зато мы позволяли себе, вопреки запрещению, иметь бумагу и чернила, писали и переводили целые сочинения"[30].

     Являясь передовыми культурными силами, декабристы оставили значительные следы в области краеведения. И.И.Борисов составил коллекцию рисунков забайкальской флоры и орнитологическую; братья Бестужевы снимали виды окружающей природы и быта, Фаленберг – производил топографические съёмки и т.д.

     Интересные сведения о самом Петровском заводе даёт М.Бестужев: "Он (т.е Петровский завод) нисколько не отличался от всех сибирских заводов, назначенных быть каторгою преступникам, и где приписные к заводу крестьяне обречены на участь, ещё горшую каторжной. Не подумайте, чтоб я преувеличивал: нет, это истина. Каторжный, осужденный на известное число лет работы, ежели он вёл себя добропорядочно, почти всегда имел возможность избежать работы, нанимаясь, как мастеровой или даже как простой работник у заводских чиновников. По истечении срока каторжной работы, его приписывают как поселенца к волости, и по прошествии пяти лет безукоризненной жизни он имеет право приписаться в город как мещанин, и потом, получив гильдейский билет, торговать наравне с купцами. А отверженное племя крестьян и горнозаводских служителей обречено, с колыбели до самого истощения сил, оставаться или угольщиком, или дровосеком, или кузнецом – и участь его тем более горестна, чем он трудолюбивее и прилежнее на работе"[31].