Живопись и архитектура как вид искусства

    Александр Михайлович увлекал меня своим ярким  талантом, широтой живописного темперамента, своей влюбленностью в нашу природу. Это был реалист непримиримый, не склонный ни к каким компромиссам. В нем этот реализм облекался  в поэтическую форму, трогал своей  простотой и ясностью. Написал  он в то время картину «Скошенный луг», формат широкий, стожки скошенного сена, на заднем плане лесок. Очень  простой сюжет, но с какой любовью  картина была сделана! Недаром древние  говорили: «Простота — печать истины». 
Или взять его цветущие сады — «Пчелы гудят». Лучше названия и не придумать.

    Действительно, посмотришь и скажешь: «А ведь правда — гудят». Любил он и маленькие, но такие милые детали, как, например, след от бегущего водяного паучка на поверхности  водоема. Или еще — на столе  стоит широко, крепко написанный букет  полевых цветов, а на скатерти — пятнышко. Присмотришься — шмель! Черный бархатный шмель, золотое оплечье... Можно, казалось бы, обойтись и без шмеля, сразу его ведь и не заметишь, но какое же это лето без шмелей!

    Герасимов смотрел на мир жадными глазами: как бы передать его, как бы запомнить  его красоту. Лето. Купаемся на реке. Приводят лошадей купать. Александр  Михайлович загорается - щурит глаза. «Сергей Георгиевич (это ко мне), сядь ради бога верхом на эту, на рыжую, дай посмотреть! «Сижу на лошади, он ходит вокруг, на лице у него удовольствие, щурится. Ну, прямо бы писать его. Вот  только этюдника нет. Сижу, одолевают  мухи, жарко, «Александр Михайлович, может, довольно?» — «Погоди еще немного, заезжай поглубже, еще чуть-чуть!» 
В таких случаях отказать ему было просто невозможно, столько это доставляло ему ра¬дости и удовольствия. Впрочем, доставалось не мне одному, попадало также и Д.Р.Панину.

    Александр Михайлович был великий труженик. Если не за мольбертом, то все равно, в мыслях он работает, смотрит, а  значит — работает. Жадный был до работы.

    В эти годы А.М.Герасимов жил в  Мичуринске, тогда еще Козлове, а  я учился в Москве, поэтому виделись мы с ним только на каникулах, главным  образом, летом. Как-то в июне сижу у  себя в комнате (в Москве) на 3-м  Неопалимовском, вдруг - стук в дверь. Смотрю — гости, Александр Михайлович и Панин, с довольно объемистым и  тяжелым багажом. Багаж — картины  и этюды на картоне и солидная пачка акварелей, иллюстраций к  «Тарасу Бульбе», а на картоне  — этюды к нему. Писал он их с артистов украинской труппы, которая  гастролировала в Козлове. «Ну, как, можно у тебя остановиться?» —  спрашивает. — «Что за вопрос? Можно, даже с комфортом». Александра Михайловича  устраиваю на диване, Д.Р.Панина —  на спинке от дивана, которая для  этой цели кладется на стулья, обед готовим  сами, словом, лучше и не придумаешь.

    На  другой день мы отвезли работы Александра Михайловича к Гиляровскому, с  которым я познакомился в это  время. О Гиляровском я писать не буду, потому что этот прекрасный, душевный человек известен и своими книгами, и по воспоминаниям многих писателей. Знакомство это осталось у меня в памяти, как одно из ярких  и дорогих.

    Лето  в Москве стояло жаркое, духота днем и ночью. Вечерами мы обычно отправлялись втроем на Москву-реку недалеко от Новодевичьего  монастыря (от меня это было близко), и там долго купались, а вернее, сидели в воде. Потом возвращались уже поздно, часов в одиннадцать, пили чай. Говорили и спорили, конечно, о живописи и искусстве. Спать  ложились поздно. В один из таких  вечеров, когда мы с Паниным собирались на реку, Александр Михайлович с  нами не пошел: «Вы, ребята, ступайте, а  я схожу тут в одно место. Я  когда уезжал, дома адрес оставил, думаю, может, письмо из дома есть». Вид  у него был какой-то скучный. Мы с  Паниным, как обычно, искупались, не спеша пришли, вскипятили чай. Немного  спустя пришел и Александр Михайлович, сильно расстроенный. «В чем дело?»  — спрашиваем. — «Телеграмму  получил. Брат умер, надо ехать». На следующий день мы уехали в Козлов.

    Года  за три до смерти Александр Михайлович приехал в Мичуринск и созвал своих друзей на блины. За столом он вспомнил этот случай. «Знаешь, тогда  у меня прямо предчувствие было какое-то, толкало меня туда сходить. Вот и  получил телеграмму».  
 
 
 

Рядом с талантливым  художником

К.М.Минаев  

    С 1918 по 1925 год А.М.Герасимов работал  штатным декоратором в Козловском драматическом театре, где мы с  ним познакомились. В городской  драматический театр я поступил работать в 1919 году в возрасте 15 лет. Работал я мебельщиком по обслуживанию спектаклей.

    Прошло  несколько времени, меня позвал к  себе Александр Михайлович и сказал: «Будешь мне помогать: мыть банки, варить клей, мыть кисти...» Я согласился и мне нравилось работать у  художника. Мне запомнились отзывы о герасимовских декорациях. Особенно помню его декорации к «Лесу» Островского. Написаны они были на целом  большом полотне; это был задник и к нему две лесные арки, которые  были вырезаны и нашиты на сетку. Это  была исключительная декорация. Кто  бы к нам ни приезжал на гастроли из театральных трупп, все восхищались  этой живописью. Хотя это было декоративно, этим «лесом» пользовались в оформлении всех спектаклей разных жанров. Потом, после многих лет, этот «лесной» комплект был уничтожен и использован  на обтяжку других декораций. Это  варварское уничтожение оставило в  душе многих из нас печальный след. Мы протестовали, но временные режиссеры  перешли на новое направление  оформления спектаклей, не считаясь с  этой ценной декорацией, выполненной Александром Михайловичем.

    К счастью, в экспозиции музея-усадьбы  А.М.Герасимова сохранился эскиз к  «Лесу» Островского, с которого был  сделан задник декораций в театре.

    А.М.Герасимов  много писал портретов актеров  в ролях. Как-то раз к нам на гастроли приехала украинская труппа во главе с антрепренером Бариковым-Сабининым. Именно тогда Александр Михайлович написал Тараса Бульбу, Мазепу, Панночку из «Вия» и много других украинских образов. Помню, как многие спектакли  шли под аплодисменты всего зала как только открывался занавес.

    Александр Михайлович интересовался оперой и  опереттой. Писал ведущих балерин, консультировал оформление, костюмы. Им были написаны эскизы к опере «Евгений Онегин». 
Александр Михайлович начал писать политические картины. В нашей театральной мастерской он писал большую картину «За колхоз». Писал ее долго, искал типажи. В этой картине участвовал и я, в образе мальчика, стоя возле телеги с поднятой рукой. Участвовали и два наших бородатых сторожа. Эта картина была упакована и отправлена в Москву.

    Был написан большой портрет В.И.Ленина, к нему — много эскизов, этюдов. Они также были отправлены в Москву. Помимо больших работ, Александр  Михайлович писал пейзажи, цветы, портреты своих знакомых. Потом к работе Александра Михайловича примкнул художник Д.Р.Панин. Это был хороший художник. На протяжении многих лет Д.Р.Панин  и А.М.Герасимов работали в тесном содружестве. Александр Михайлович был очень простым и отзывчивым человеком. Он приходил в свою мастерскую рано утром и работал до самого вечера. Бывало, позовет меня: «Костя, на вот тебе, свари картошек в  „мундире" да порежь вот сальца». Питался он просто. Ели мы с ним  вместе. Он много интересовался моей молодежной жизнью, спрашивал о семье, шутил. Работал Александр Михайлович неистово, требовательно. Бывало, сядет  на стул, сложит ногу на ногу. С трубкой  во рту, с засученными рукавами, с  палитрой в руке и тут же поправляет всякие недостатки. В это время  я готовил завтрак или обед. Любимая пища его — картофель, чай готовил я в солдатском котелке. Старая кирпичная плита была нашей кухней, где варили клей, мыли банки. Относился он ко мне очень хорошо, даже кое в чем помогал мне, подсказывал.

    Проработал  я у него порядочно, до самого отъезда  Александра Михайловича в Москву. Каждое лето Александр Михайлович приезжал в Мичуринск в свой родной дом, всегда заходил в театр и встречался со мной.

    После отъезда Александра Михайловича  к нам поступил на работу Сергей Сергеевич Варсонофьев.

    Так проходило мое содружество по работе с Александром Михайловичем. 
Да и сам Александр Михайлович очень часто вспоминал свои годы работы в драматическом театре. «Работал штатным декоратором, — вспоминал он. — Нам трудно было работать без красок, кистей, поэтому часто приходилось посылать Костю на крышу, чтобы сгрести с трубы сажи, а потом развести ее и использовать как краску». 
Годы работы с А.М.Герасимовым — самые интересные и счастливые. 

А.М.Герасимов  и К.Е.Ворошилов

Т.И.Воронова

    В экспозицию музея-усадьбы А.М.Герасимова включены материалы, рассказывающие об их большой дружбе. Об этом рассказывают фотографии Герасимова и Ворошилова, некоторые из них представлены в  экспозиции нашего музея. 1928 год —  на персональной выставке в Москве (К.Е.Ворошилов, С.М.Буденный и А.М.Герасимов), А.М.Герасимов на даче К.Е.Ворошилова и др. Музей располагает несколькими  телеграммами, посланными К.Е.Ворошиловым  А.М.Герасимову в разное время. В  одной из них говорится: «Дорогой Александр Михайлович! Сердечно поздравляем  Вас с 38-й годовщиной Великой Октябрьской  социалистической революции. Искренне желаем Вам доброго здоровья и  больших успехов в Вашей деятельности. Е. и К. Ворошиловы». Телеграмма была вручена А. М. Герасимову 7 ноября 1955 года. В экспозиции музея, на первом этаже, где жил А. М. Герасимов, находится  радиоприемник, подаренный Ворошиловым.

    О том, с чего началось знакомство А. М. Герасимова с К. Е. Ворошиловым, рассказывает художник в своей автобиографической книге «Жизнь художника». Знакомству помогла скульптор Денисова-Щаденко. Это было в 1927 году.

    В то время А. М. Герасимов, не имея своего жилья, жил на Волхонке в помещении  правления Ассоциации художников революционной  России. Здесь он жил и работал  около года. «Бывало, после заседания, — вспоминает художник, — уберу  с председательского стола канцелярские принадлежности, расстелю на нем свой тулуп и засну сном праведника. 
По вечерам мы рисовали здесь с натуры. Как-то раз в перерыве между сеансами подошла ко мне Денисова-Щаденко. «Есть ли у тебя ящик с красками? — спросила она. «Есть, — ответил я. 
— Тогда пойдем сейчас к товарищу Ворошилову. Я леплю с него бюст, а ты заодно напишешь этюд». К сожалению, у меня не оказалось под рукой холста и я взял кусок фанеры. Понятно мое волнение. Я еще ни разу не видел Ворошилова, в то время занимавшего пост наркомвоенмора, но когда он вышел и запросто с нами поздоровался, мое волнение моментально исчезло. К. Ворошилов позировал терпеливо, спрашивал, так ли сидит и не мешает ли мне что работать. В перерыве, подойдя к моему этюду, он выразил большое удовлетворение и я, осмелев, попросил его дать мне возможность серьезно поработать над его портретом. Позднее этот портрет был приобретен Музеем революции».

    А.М.Герасимов  с детства любил лошадей. Он был  хорошим наездником. Как-то его пригласили на охоту в Нальчик. Там находилась группа ответственных работников Реввоенсовета  — полководцев страны. А.М.Герасимов  взял с собой все необходимое  для этюдов. «Помню, как К.Е.Ворошилов  обратил внимание остальных спутников  на то, как я свободно сижу и управляю конем. На следующий день мы ехали  верхами. Кто-то предложил „попробовать лошадей". Впереди всех был тогдашний  секретарь обкома Кабардино-Балкарии Бетал Калмыков. Я вспомнил старину, пригнулся к гриве и подстегнул лошадь нагайкой. Я обогнал Бетала. Он был не только удивлен, но и раздосадован».

    Позднее К.Е.Ворошилов подарил художнику  кавалерийское седло, которое в  настоящее время находится в мастерской музея-усадьбы Герасимова.

    На 10-й выставке АХРа, посвященной 10-летию  Красной Армии, А. М. Герасимов представил конный портрет К.Е.Ворошилова. Этюды  ему пришлось сделать с лошади, на которой Наркомвоенмор выезжал  на парад. Это был знаменитый Маузер.

    С 1929 по 1930 год А.М.Герасимов работал  над портретом «В. И. Ленин на трибуне». Главным консультантом в написании  этого портрета был К.Е.Ворошилов. Он много раз встречался с Лениным, знал его. «Советы и указания товарища Ворошилова стали для меня решающими, особенно на последнем этапе работы. Он заезжал ко мне в мастерскую каждую неделю и каждый раз я слышал от него ценные для художника указания. Наконец, Ворошилов сказал, чтобы я больше не прикасался к лицу, иначе портрет можно испортить и потерять найденное в нем. Я так и поступил».

    Картина сейчас находится в экспозиции Исторического  музея в Москве. Миллионным тиражом  вышли репродукции с этого  портрета.

    В 1935 году А.М.Герасимов начал писать монументальное полотно «Первая  Конная Армия». Размер холста 5,5x4 м. На полотне нужно было скомпоновать 45 персонажей — участников гражданской  войны. Картина писалась полтора  года. А.М.Герасимов сделал с натуры пятьдесят этюдов. Наиболее удачными считал сам художник этюды Еременко, Городовникова и Зотова. Один вариант  этюда Зотова находится в Третьяковской  галерее, другой — в экспозиции музея-усадьбы А.М.Герасимова.

    «Одна из трудностей при исполнении этой картины, — вспоминал позднее  А.М.Герасимов, — состояла в том, что каждый хотел, чтобы я написал  его поближе к центру композиции. Это кончилось только после того, как К.Е.Ворошилов в один из приездов сказал: „Возьмите кусок мела и  надпишите на холсте, кто и где  должен быть изображен. За вами решающее слово". Совсем неожиданно для меня картина „Первая Конная" получила на Всемирной выставке в Париже в 1937 году Гран-при.