Неомарксизм и его место в истории западной философии XX века

Согласно Лукачу капиталистический строй – это мир экономики, обрекающий на гибель все человеческое в человеке, это мир всеохватывающего отчуждения. Человечество оказалось, приводил он слова Фихте, в состоянии абсолютной греховности, когда сущему уже не может быть противопоставлено долженствование. Долженствование исчезло даже как теоретическая возможность, а отчуждение приняло, по Лукачу «космические размеры». Этим объясняется радикализм его выводов: необходимо сделать все возможное для высвобождения человека из такого состояния.

Весть об Октябрьской революции в России он воспринимает как свершающийся «страшный суд» над миром экономики, как мощный сигнал к радикальным переменам, как великую очищающую силу, сметающую с лица земли столь ненавистный Лукачу мир капитала, как силу способную совершить переход из «царства необходимости» в «царство свободы». Вслед за Марксом он наделяет пролетариат миссией освободителя человечества, усматривает в нем силу, которая одна только и способна высвободить человечество от оков отчуждения. Такого рода романтические, утопические представления были свойственны значительной части леворадикальной интеллигенции Западной Европы тех лет. Именно они определяют вступление Лукача в ряды ВКП, вхождение его в состав правительства Советской Венгерской республики 1919 г., а после ее разгрома переход на нелегальное положение, затем эмиграцию а Вену. Его наиболее известная работа «История и классовое сознание» вышла в 1923 г в Германии [22].

В 1920-х гг. Лукач написал также работы «Ленин» (1924) и «Мозес Гесс и проблема идеалистической диалектики» (1926). Позднее, в автобиографической статье «Мой путь к Марксу» (1933) Лукач писал о гуманистических истоках своего социалистического мировоззрения. В 1931–33 гг. Лукач находился в Берлине, где активно участвовал в борьбе коммунистов против нацизма и социал-демократии. Одновременно он вел дискуссии по проблемам эстетики революционного искусства с леворадикальными деятелями немецкой культуры (Б. Брехт, Э. Пискатор и другие).

Для развития западного марксизма принципиально важны две ранние работы Лукача – открыто политические. Одна из них называется «Ленин: очерк взаимосвязи его идей», другая – «История и классовое сознание». Для Лукача центральным вопросом является именно самосознание, но не личности, а класса, партии, коллектива. Когда Лукач пишет о Ленине, его тоже волнует не столько человек, возглавивший Совет Народных Комиссаров в 1917 году, а именно его идеи, имеющие внутреннюю и, по мнению венгерского мыслителя, нерушимую логику. Отсюда и подзаголовок книги о Ленине: очерк взаимосвязи его идей [21].

Иными словами, развитие общества – это, прежде всего история борьбы классов, в данном случае Лукач опирается на «Коммунистический манифест», но борьба классов для него есть в первую очередь путь пролетариата к самопознанию. То есть через борьбу с другими классами пролетариат познает самого себя.

Очень известная и обсуждаемая в социологической литературе ХХ в «История и классовое сознание» Лукача так и не была в Советском Союзе издана на русский язык, (две статьи книги вышли в Вестнике Социалистической Академии в 1923 г № 4-6). Книга, неизвестная российскому читателю, не могла стать в СССР предметом философских рассуждений и анализа, а когда о ней говорилось, то лишь в отрицательном аспекте. Даже в 1989 г, в одной из работ, посвященных творчеству Лукача, говорится, что нет оснований рассматривать «Историю и классовое сознание» как звено в поступательном теоретическом развитии философии марксизма, что эта работа не способствовала более глубокому пониманию марксизма, а во многом препятствовала усвоению его основных идей [7].

Главным нервом «Истории и классового сознания» является характерная раздвоенность – философская и политическая, постоянно представляемая Лукачем в качестве взыскаемого и обретаемого единства – революционного единства марксистской теории (в большевистском изводе) и политической практики решающих преобразований 1917 – 1919 годов, изменивших Россию, Европу и мир. В предисловии 1967 года Лукач охарактеризовал мировоззренческий стиль своих ранних работ как агрессивный и парадоксальный идеализм. Обнаруживался этот идеализм в первую очередь при постулировании прямой и непосредственной связи философских построений гегелевской формы и неокантианской выделки (классовое сознание как двигатель истории) с коминтерновскими резолюциями и тезисами ленинских докладов (пролетарская партия как земное воплощение этого сознания пролетариата). Такой форсированный переход от тончайших методологических разборов Ласка, Кассирера и Макса Вебера к безудержной апологии ленинской версии марксизма задал недосягаемую планку уровня марксистского анализа, вдохновил и шокировал многих современников и продолжателей Лукача и одновременно еще резче подчеркнул связанность этой блестящей книги несбыточными упованиями породившей ее краткой эпохи. Лукач здесь ярче и безоглядней многих других выразил марксистскую веру в возможность абсолютного исчерпания теоретическим, философским разумом всего многообразия социальных взаимодействий, в наивысшую способность агентов истории постигать и одновременно управлять ее ходом. Но вся эта архитектоника исторической критики социального разума держится на одном принципе – безоговорочном  признании краха капитализма и неминуемости его революционной замены социализмом (коммунизмом). Именно в этом принципе революционной тотальности, а не в примате экономического начала в объяснении истории – как  в «ортодоксии» Второго Интернационал – видел Лукач исходный постулат марксизма [7].

Есть некоторая ирония в том, что наиболее значимой и важной его книгой по праву считается именно «История и классовое сознание», от которой он не уставал отрекаться с рубежа 1920 – 1930-х годов, когда начался новый важный период его творчества (хотя первую жесткую коминтерновскую критику середины 1920-х годов – того же Деборина – безуспешно пытался оспорить в печати). В отличие от большинства соратников по «левому коммунизму» начала 1920-х годов он поддержал не Троцкого, а Сталина, выбрав гегелевский путь реалистического «примирения с действительностью», а не «лассальянское» бескомпромиссно-романтическое продолжение революционной линии в изменившихся условиях. И в эстетических предпочтениях, и в философской теории он внутренне отходил от ранних идеалистических установок в пользу более «материалистических» идей. Но ни его монументальный четырехтомный труд «Своеобразие эстетического» (написанный в опале после поражения венгерского восстания 1956 года и выстроенный на нейрофизиологии И. Павлова и «ленинской теории отражения»), ни его более поздние и незаконченные наброски «Онтологии общественного бытия», еще при его жизни раскритикованные ближайшими учениками из так называемой «будапештской» школы, так и не нашли сколь либо заметного числа приверженцев или симпатизантов. Позволительны ли тут сравнения, например, с более чем пятидесятилетним творчеством Виктора Шкловского после его известного галилеевского отречения 1930 года? Дело в том, что в отличие от Шкловского Лукач, по-видимому, в совершенстве овладел искусством извлечения гегелевской рефлексивной и диалектической добродетели из внешней идеологически-карательной нужды. И мастерство выживания мысли, и сопровождающая вторую часть жизни великого марксистского стоика ирония человека, ведающего, что он творит, – все это может показаться теперь, в итоге, трагическим и тягостно долгим зрелищем понапрасну растраченного великого начинания.

Не менее интересна судьба другой небольшой работы Лукача «Ленин. Исследовательский очерк о взаимосвязи его идей», вышедшая в Вене в 1924 г. под непосредственным впечатлением смерти Ленина. Впервые на Западе появилась работа с анализом и оценкой идей Ленина. Написанная во многом с тех же позиций, что и «История и классовое сознание», она доказывала, что Ленин не просто искусный политик и тактик, как это утверждалось в западноевропейском рабочем движении, но и теоретик, развивший марксизм в ХХ в. Согласно Лукачу речь идет не о философски систематизированном восстановлении марксизма, а об его дальнейшем развитии в области конкретного, его конкретизации в области актуально-практического. Ленин, согласно Лукачу, показал, что все вопросы повседневной борьбы должны рассматриваться в конкретной взаимосвязи с общественно-политической тотальностью. В рядах коммунистических теоретиков, считает он, нет достаточной ясности по вопросу взаимосвязи теории и практики. Воззрения Ленина рассматриваются не во всей их совокупности, их расчленяют и анализируют в отдельности друг от друга: то исследуют Ленина как интернационалиста, то, как социолога и т.д. Тогда как по Лукачу ленинская теория – это осуществление программы Маркса – превращение революционной теории в революционную практику. Ленинизм правомерно должен рассматриваться как новый этап в развитии истории материалистической диалектики. «Ленинизм – означает небывалую прежде ступень конкретного, не схематического, не механического, непосредственно устремленного к практике мышления» [14].

Несмотря на такую высокую оценку Ленина и его вклада в развитие марксизма, эта работа Лукача также оставалась неизвестной советскому читателю. Одной из видимых причин такого замалчивания книги Лукача является ее направленность на выявление догматизации и вульгаризации творчества Маркса и Ленина, которые были широко распространены в литературе. Даже признание Лукачем универсальности большевистского опыта и его применимости к другим странам не сделали эту работу Лукача притягательной для советской идеологии. В те годы все более утверждалось сталинское определение ленинизма как теории и тактики марксизма эпохи пролетарских революций. К тому же в сталинской трактовке Ленин, по сути занимался обобщением того, что сделано наукой после Энгельса. Наличие сталинского определения ленинизма не предполагало саму возможность еще, какого то ни было другого определения.

Весь марксистский период Лукача теснейшим образом связан у него с трактовкой идеализма, особенно гегелевской философии. Но, с начала 20-ых г. в СССР вопрос об идеализме стал рассматриваться не как философский, а как идеологический вопрос. Само слово «гегельянство» превратилось в идеологический ярлык, которым могли наделить любого теоретика, «отклонявшегося» от линии партии. Такое отношение к гегельянству выражало отношение к «буржуазной философии» как заведомо ложной и враждебной марксизму – ленинизму. Люди, интересовавшиеся гегелевской философией, в лучшем случае, вызывали подозрение, чаще всего рассматривались как идейные противники. Вошедшее в 30-ые г. в философский оборот выражение Сталина «меньшевиствующий идеализм» уже заведомо предполагал связь идеализма с противниками большевиков. Эта подмена философии идеологией наглядно видна в характеристике Лукача, которая дана в воспоминаниях бывшего руководителя венгерских коммунистов М. Ракоши – верного ученика Сталина[14].

Неприятие лукачевского истолкования марксизма объясняется и той ролью сознания, которой его наделял Лукач. В советском варианте диалектического и исторического материализма сознание объяснялось не просто как вторичное по отношению к бытию, но как, прежде всего отражающее бытие. Во всяком случае, превалировала именно теория отражения, тогда как проблема активности сознания долгое время не обсуждалась вообще, или оказывалась где-то на заднем плане. И хотя сам Маркс придавал большое значение творческой роли сознания, господствовало упрощенное, вульгаризированное понимание сознания как чего – то второстепенного. Тогда как само понятие центральной категории марксизма – практики постижимо лишь с учетом активной роли сознания. Лукач занимался проблемой сознания на протяжении всего своего творчества, уделяя ей первостепенное внимание не только в «Истории и классовом сознании», но и в своих последних работах. Он исходит из понимания практики у Маркса, при котором сознание не только отражает мир, но и творит его. А говоря о своеобразии эстетического, Лукач акцентирует внимание на том, что бытие творений искусства зависит от воспринимающего его сознания, что в эстетике без субъекта нет объекта, что сознание здесь первично.

В своей последней работе «К онтологии общественного бытия» он пишет о том, что в общественном бытии неприемлемо механическое разграничения материальных и идеальных процессов. В общественном бытии сознание встроено в него, является его органической частью. Более того, в общественной жизни оно наделено функцией творения. Идейная сфера, сознание не является просто духовным элементом общества, а предстает как вторичная объективация. Сознание, активно воздействуя на поведение людей, групп, классов может порождать общественные конфликты, столкновения. Мысли людей, способ их мышления – это важнейший фактор общественной жизни. Невозможно понять то или иное время, ту или иную эпоху, не принимая во внимание господствующее мировоззрение, миропонимание [15, c. 358].

При этом Лукач уделяет особое внимание многовариантности общественного развития, роли выбора, делаемого субъектом общественного развития. Но, сам выбор альтернатив неразрывно связан с осознанием ситуации, ее интерпретацией, т. е. с сознанием. Люди не просто проживают свой век, они его и формируют, творят, воздействуют своим сознанием на него.
              Особое неприятие советского официоза вызывали призывы Лукача к возрождению марксизма, к его ренессансу. Выступая на протяжении всего своего творчества против упрощенно – вульгаризаторской трактовки марксизма, он в 60 -е г. он открыто говорит о необходимости возрождение истинного, аутентичного марксизма. Но, для советского официоза это означало бы признание того, что советский марксизм требует пересмотра, что трактовка диалектического и исторического материализма, во многом зиждившаяся на сталинских положениях, изложенных им в 4-ой главе «Краткого курса истории ВКПб», не является непререкаемой, единственно возможной. И хотя в 60- е годы в трудах ряда советских философов уже происходит такой пересмотр, наиболее распространенной остается по сути своей сталинский вариант диалектического и исторического материализма.
Говоря о восстановлении марксизма, Лукач имеет ввиду и то, что совершенно неправомерно сводить проблему бытия к абстрактному исследованию проблемы материи, что ошибочно трактовать материальные процессы в обществе по аналогии с естествознанием. Он считает необходимым отказ от иерархического построения картины мира, от упрощенного понимания первичности бытия и вторичности сознания. Признание приоритета бытия не должно означать отказа от признания роли сознания, его способности овладеть бытием [15, c. 402].

Аспекты многогранного творчества Лукача, вызывали неприятие советской идеологией, это неприятие было вызвано прежде всего политико- идеологическими, а не социально-философскими моментами. Что же касается самих социологических воззрений Лукача, претерпевших определенные изменения в ходе его творческой жизни, то они, как и взгляды любого социолога, оставившего свой след в истории социологии, дискуссионны и предполагают возможность их различных трактовок.    

4 Сравнительный анализ идеологий неомарксизма А.Грамши и Г.Лукача

Антонио Грамши и Георг Лукач являются основателями неомарксизма как идеологического течения, которое зародилось в 50-60-х годах прошлого столетия. Данное течение является своего рода возрождением марксизма, появлением его в новой интерпретации.

Несмотря на то, что Грамши и Лукач являются основателями данного направления социологической мысли, у них существуют и существенные различия в понимании неомарксизма и построения государства на его основе. 

Главная идея А. Грамши – идея гегемонии, которую при этом исследователи привязывают к лозунгам российского социал-демократического движения. В подтверждение этого можно вспомнить и ироническое употребление «гегемон», которое в советской мифологии относилось к рабочему классу. Буржуазия держится, по его мнению, на двух основаниях: экономическом доминировании и на интеллектуальном и моральном лидерстве. Буржуазия диктует другим классам свои политические и моральные взгляды. Большинство населения соглашается с этими введенными нормами.

Согласно Грамши, власть господствующего класса держится не только на насилии, но и на согласии. Механизм власти – не только принуждение, но и убеждение. Овладение собственностью как экономическая основа власти недостаточно - господство собственников тем самым автоматически не гарантируется и стабильная власть не обеспечивается.

Положение, при котором достигнут достаточный уровень согласия, Грамши называет гегемонией.

Грамши прекрасно отдавал себе отчет, что за обыденное сознание должны бороться как силы, защищающие свою гегемонию, так и революционные силы.

Главным действующим лицом в установлении или подрыве гегемонии Грамши называет интеллигенцию.

Грамши пишет: «Интеллигенты служат «приказчиками» господствующей группы, используемыми для осуществления функций, подчиненных задачам социальной гегемонии и политического управления».

Что же качается Георга Лукача, то капиталистический строй – это мир экономики, обрекающий на гибель все человеческое в человеке, это мир всеохватывающего отчуждения. Человечество, оказалось, приводил он слова Фихте, в состоянии абсолютной греховности, когда сущему уже не может быть противопоставлено долженствование. Долженствование исчезло даже как теоретическая возможность, а отчуждение приняло, по Лукачу «космические размеры». Этим объясняется радикализм его выводов: необходимо сделать все возможное для высвобождения человека из такого состояния.