Психоаналитическая социология З. Фрейда.

Благодаря постоянному влиянию  цивилизованной среды эгоистические  склонности превращаются в социальные посредством присоединения к  ним эротических элементов, а  также вследствие взаимной идентификации  членов человеческих сообществ на основе общей системы социокультурных  ценностей. Способность к цивилизованной жизни, собственно, и есть не что  иное, как способность превращать свои эгоистические склонности в  социальные.

Существует, по мнению Фрейда, возможность  достигать в каждом новом поколении  все большей трансформации этих склонностей, что является предпосылкой возникновения более совершенной  цивилизации. Впрочем, Фрейд предостерегает, чтобы чрезмерный оптимизм не приводил к переоценке числа людей, склонности которых подверглись такого рода социальной трансформации. Часто, подчеркивает он, такая трансформация лишь кажущаяся, основанная на сознательном или бессознательном конформистском лицемерии.

В социо-терапевтическом плане, в  отношении приспособления человека к существующим условиям, защиты от страданий (на что, собственно, и направлена, по существу, вся психоаналитическая практика), у Фрейда имеется множество  рецептов. Здесь и эскапизм, и  йога, и любовь, и покорение природы с помощью науки и техники. Последний путь Фрейду, решительному противнику пессимистического антисциентизма и антитехницизма, представляется одним из наилучших, поскольку здесь «человек действует вместе со всеми ради счастья всех»[27].

Особую роль среди социотерапевтических рецептов Фрейда занимает сублимация, на которой, по его мнению, основываются высшие достижения культуры. Именно такой  путь всегда находит творческая личность. Однако высшие формы сублимации доступны лишь немногим, для большинства - это просто работа по специальности, особенно если она соответствует склонностям.

Увлеченность своим трудом - такая форма поведения человека в обществе, которая в наибольшей степени позволяет человеку интегрироваться, переместить в сферу профессиональной деятельности и в связанные с ней формы человеческих взаимоотношений значительную часть либидинозных и агрессивных устремлений. И тем не менее, сетует Фрейд, люди мало ценят труд как путь к счастью, предпочитая ему чаще всего другие формы удовлетворения.

Впрочем, согласно логике рассуждений  Фрейда, сублимация как психологическое  и социальное явление тоже обладает свойством «амбивалентности». С  одной стороны, это основа культуры и альтернатива неврозов, с другой - любая сублимация, по его мнению, не может быть полностью эквивалентной непосредственному удовлетворению первичных влечений и, следовательно, не вполне заменяет последнее.

Проблема социального оптимизма  у Фрейда приводит нас к еще  одной дихотомии его социальной доктрины - дихотомии конформизма и нонконформизма, каждый компонент которой впоследствии развивался различными постфрейдистскими направлениями.

Фрейд не был сознательным сторонником  капиталистической системы, скорее ее критиком. Несмотря на крайнюю аморфность и нечеткость политических позиций, в его работах можно найти  значительное количество весьма острых и справедливых, хотя иногда и наивных критических соображений в адрес буржуазного общества и буржуазной цивилизации. В частности, у него встречается мысль, что существующее общество и культура есть нечто навязываемое сопротивляющемуся большинству меньшинством, овладевшим властью, что такое положение является результатом несовершенства наличных общественных и культурных форм. «Едва ли нужно говорить, что культура, оставляющая неудовлетворенными так много участников и даже приводящая к мятежам, не может рассчитывать на длительное существование, да и не заслуживает его»[28].

Несчастья простого человека Фрейд  связывает с социальными противоречиями. Огромное число людей, по его мнению, несчастно «благодаря культуре», т. е. вследствие существующей репрессивной социальной системы, они воспринимают ее как иго, отдают все силы делу изменения этой культуры или отказываются от нее и от ограничения своих  влечений..

Фрейд пытается вскрыть некоторые  социально-психологические механизмы  подавления и удержания в повиновении  угнетенных классов. Среди этих механизмов он выделяет культивирование «нарциссистского»  любования собственной системой, национальными и культурными  традициями в ущерб другим обществам, культурам, меньшинствам, механизм переориентации ненависти к правящим классам, к  правящему меньшинству в направлении  других народов и обществ. Нарциссистское удовлетворение собственной культурой, присущее иногда не только привилегированным  классам, но и классам угнетенным, с сопутствующим презрением «  людям, «находящимся за пределами данной культуры, дает иллюзорное вознаграждение за те ограничения и подавления, которым угнетенные подвергаются в  собственной системе. Но идентификация  в этом отношении угнетенных с  правящими классами (хотя мы и жалкие плебеи, но зато римляне, господствующие над другими народами!) - не единственный механизм, способствующий сохранению отношений господства и подчинения. «Это отождествление угнетенных с господствующими классами, которые их эксплуатируют, - говорит Фрейд, - есть только частный случай их взаимоотношений. Кроме того, угнетенные классы могут быть аффективно связаны с господствующими и, несмотря на свою враждебность к ним, все же усматривать в своих господах свой идеал. Если бы не было таких, умиротворяющих, по существу, отношений, было бы непонятно, каким образом могло сохраниться в течение долгого времени столько различных культур, несмотря на то, что огромная масса людей с полным основанием относилась к ним враждебно».

Еще один механизм подавления угнетенных масс Фрейд видит в сексуальной  репрессивности, т. е. в системе соответствующих  запретов и санкций. Если у Фрейда-конформиста  постоянно присутствует идея необходимости  подавления сексуальности, то как нонконформист  он все время возвращается к идее консервативного смысла сексуальных  табу, сексуального контроля, характерных  для различных общественных форм, социальных институтов и общественных групп. Эта идея станет потом доминирующей у ряда представителей радикалистского  постфрейдизма.

По мнению Фрейда, сексуальная свобода  в существующих обществах, принимающая  форму или воспринимаемая как  распущенность, есть одна из основных привилегий правящих классов. Что же касается масс, то из страха перед восстанием угнетенных господствующей элитой устанавливаются  жесткие запреты. Эти ограничения, имеющие совершенно определенную консервативно-охранительную  направленность, выражаются в принудительном единообразии форм сексуальной жизни, в частности в обязательном единобрачии, в лишении многих лиц возможности  сексуального удовлетворения, в непризнании  сексуальности самодовлеющим источником наслаждения, в особо жесткой  позиции в отношении сексуальности  таких институтов, как церковь  и армия и т. д. Впрочем, сексуальная  репрессивность, несущая, по Фрейду, такую  огромную социальную «нагрузку» (онтогенетически  и филогенетически она связана  с Эдиповым комплексом), настолько универсальна в социальном отношении, что распространяется не только на угнетенные массы. В известном смысле она калечит жизнь также и элиты, поскольку им, людям этого круга, постоянно приходится отдавать дань существующим этическим нормам и осуществлять свои сексуальные привилегии тайно.

В силу репрессивности в отношении  инстинктов и влечений люди в существующих общественных системах становятся невротиками, либо их характеры деформируются. Считая основной причиной неврозов наследственность и личный опыт детских лет, Фрейд  полагал, таким образом, что причиной их могут быть также и социальные условия. По его мнению, неврозы иногда становятся защитной реакцией против давления этих условий.

Разоблачает Фрейд и лицемерие  буржуазного общества. Цивилизация  требует от людей послушания, конформности, независимо от того, соответствует  ли это их природе, она навязывает им ложные ценности, поощряет сознательное или бессознательное лицемерие, более того, «она основана на этом лицемерии». Причем, по его мнению, несравненно  больше людей, которые принимают  цивилизацию лицемерно, чем людей, у которых склонность к цивилизованной жизни стала органическим свойством. «Мы, - пишет Фрейд, - чувствуем себя сегодня такими чужими в мире, который прежде казался нам таким прекрасным».

Его критика социалистических идей в тех редких случаях, когда он себе ее позволяет, вращается, в сущности, вокруг одной центральной идеи, которую  он однажды сформулировал, как «идеалистическую недооценку» социалистами человеческой природы. Установление общественной собственности, по его мнению, недостаточное средство для освобождения от зла и взаимной враждебности людей. Отказываясь в  принципе решать вопрос - достигнет ли цели и имеет ли преимущества отмена частной собственности, он считает, что существование общественной собственности не ведет и не может вести к ликвидации естественного неравенства, сексуальной репрессивности и агрессивности. «Этим ничего не меняется в агрессивности, злоупотребляющей в своих целях различиями во власти и влиянии, ничего не меняется в сущности агрессивности. Она не была создана собственностью, она почти безгранично господствовала в первобытные времена, когда собственность была еще крайне скудна»[35]. Подобные рассуждения еще раз свидетельствуют, насколько далек был Фрейд от понимания основных социальных процессов современности.

Господство таких представлений  чрезвычайно характерно для Фрейда-конформиста. С одной стороны, окружающий его  мир вызывает у Фрейда неприязнь, но вместе с тем он боится с ним расстаться, не способен прийти к действительно радикальным выводам, ограничивается в основном туманными утопиями и адаптивно-терапевтическими решениями и полумерами. Работы Фрейда являют собой удивительное сплетение критики буржуазного общества и «рационализации» его норм и представлений.

В сущности, у Фрейда нет конкретных альтернатив социальной репрессивности. Запастись терпением, покориться судьбе, признать, что перспектива улучшений  очень далека - эти мотивы постоянно звучат в его работах. Отсюда вытекает одно из центральных положений концепции Фрейда «примирить людей с культурой»[36], найти средства внутреннего их освобождения (поскольку «внешнее» освобождение крайне проблематично), способствовать их интеграции в социальную систему. Однако возможность решения этой задачи постоянно вызывает у Фрейда сомнения в силу его неуверенности в способности обычного человека управлять своими страстями и своей судьбой.

Заключение.

Из сказанного очевидно, насколько  противоречивы и двойственны  социальные (и не только социальные) взгляды Фрейда, насколько односторонними были неоднократные попытки трактовать их в каком-нибудь одном ключе. Конечно, строго говоря, некоторые из «амбивалентных»  компонентов фрейдизма следовало  бы поместить в общие рамки  эволюции его воззрений, поскольку  иногда они сменяли друг друга, иногда те или иные из них выступали на первый план или, наоборот, отодвигались. И все же в основном в тех  или иных соотношениях они скорее сополагались, давя исключительно зыбкую, многозначную, противоречивую панораму его концепций.

В ряде фрейдистских и постфрейдистских школ процесс социально-философской  трансформации и «социологизации» значительно усилился. Это имело  место как в США, где фрейдизм пережил свое «второе рождение», так и в некоторых европейских  странах, например во Франции, в форме  социопсихоаналитической «техники»  и различных теоретических, прежде всего структуралистских, конструкций (Ж. Лакан, отчасти К. Леви-Стросс и др.).

Не только социальные воззрения  Фрейда как таковые, но и наиболее далекие от социологии аспекты психоанализа оказали значительное влияние на концепции, фразеологию и терминологию буржуазных социологов, хотя это влияние  далеко не одинаково в различных  сферах социологии и социальных наук. «Трудно представить себе, - пишет один из исследователей социальной мысли Фрейда, - какого-либо современного социального теоретика с действительно конструктивными интересами, на которого бы не оказал влияния Фрейд».