Средний класс

     В частности, респонденты с прагматически-материалистическим мироощущением часто с откровенным  непониманием относятся к тем, кто  ставит творчество и уважение выше заработка. Иногда они видят в  них «людей вчерашнего дня», но еще  более они склонны не верить в  саму возможность другой, чем у  них, ориентации, полагая, что ее представители  просто «не умеют правильно жить»  и не способны к «более престижным», по их понятиям, видам деятельности. Социально-статусные притязания, не подтвержденные заработком, кажутся  респондентам этого типа просто абсурдными, какими бы символами и отличиями (награды, звания, академические степени) они ни аргументировались.

     Оппоненты, в свою очередь, платят им если не моральным  осуждением, то отчуждением. Их «бедная  гордость» сродни гордости мастера, обладающего умением сделать  своими руками то, что не могут сделать  другие, какими бы богатыми, знатными и  влиятельными они ни были. В «классе  доходов» самооценка, напротив, сравнительно редко связывается с уровнем  личных способностей. Высоко в принципе оценивая значение интеллектуального  уровня человека, респонденты этого  типа обычно не связывают более высокое  положение (более высокий статус) с уровнем личных способностей, чаще объясняя его возрастом, востребованностью  своей профессии, лучшим образованием, благоприятным стечением обстоятельств. Человек оказывается в данном случае более функциональным, «стандартизированным»  и потому, в сущности, взаимозаменяемым.

     Примечательно, что среди наших респондентов, относивших себя к среднему слою российского  общества, есть такие, чьи доходы превышают  уровень среднестатистического  россиянина почти на порядок (в отдельных  случаях они доходили до 100 тыс. руб. на человека в месяц). Подобные цифры (5 тыс. долларов!) значительны и по западным меркам, для России же они  настолько неординарны, что самозачисление обладателей таких доходов в  средний класс может вызвать  искреннее недоумение. В целом  же среди опрошенных, чей душевой  доход составляет от 10 тыс. руб. и  выше, только каждый восьмой проставил себе высшие «социальные баллы», остальные отнесли себя к средним слоям. Однако, с другой стороны, из числа малообеспеченных респондентов, получающих менее 1 тыс. руб. на человека в месяц, почти треть охарактеризовала свое положение как среднее или даже как более высокое.

     По  понятиям очень многих россиян менее  высокий уровень доходов может  уравновешиваться неким моральным  ресурсом, включающим интеллигентность, духовное богатство, образование, творческие достижения. Интегральный уровень самооценок той части среднего класса, для  которой материальное благополучие не является главным критерием жизненного успеха, в целом не ниже, чем у  более прагматически настроенных  и, по рыночным меркам, преуспевающих  его представителей (другое дело, что  отсутствие адекватного материального  вознаграждения за сложный, квалифицированный  труд, а также очевидное неравенство  в доходах вызывает в российском обществе недовольство и воспринимается как социальная несправедливость).

     Таким образом, соотношение обоих рассматриваемых  нами сегментов среднего класса в  социальном пространстве России в целом  не может быть адекватно описано  в терминах «выше» или «ниже». Такая  трактовка возможна лишь как ситуативная, «привязанная» к тому или иному  конкретному вопросу, причем принадлежащая  к совершенно определенному тематическому  кругу (адаптация к рыночной среде, стандарты потребления, потребительское  поведение и т. п.). При более  общем подходе оба подкласса  среднего класса надо рассматривать  как статусно однопорядковые, что, безусловно, по сравнению с представлениями, разработанными на базе обществ западного  типа, выглядит довольно необычно.

     Если  рассуждать в духе прямого переноса зарубежного опыта на Россию, можно  было бы предположить, что по мере укрепления частнопредпринимательских начал  в экономике рост той части  средних слоев, которая восприняла «достижимые» ориентации, приведет к  приобретению средним классом приблизительно той же роли в политической жизни, какую он имеет в условиях западных демократий. Однако против такого утверждения, по-видимому, можно выставить достаточно веские доводы. К сожалению, специально и всесторонне данный вопрос в отечественной науке не прорабатывался. Однако некоторые предварительные выводы на этот счет все же могут быть сделаны путем сопоставления результатов описанного выше и других исследований, в ходе которых изучались различные аспекты внутренней дифференциации среднего класса.

     Интересные  в данном контексте результаты получены, в частности, Е. Басиной, сравнивавшей между собой две группы респондентов, обладающих, хотя и в разной степени, основными цензовыми признаками среднего класса. В обе группы включались лица «интеллигентных» профессий, имеющие  высшее образование. Но в одном случае это была высокооплачиваемая по российским меркам молодежь (800-1000 долл. в месяц), в другом - лица среднего возраста со значительно более низким (100-200 долл.) доходом, но вместе с тем и не относящаяся  к категории бедствующих. И хотя непосредственный предмет исследования Басиной (соотношение индивидуализма и коллективизма в постсоветском  обществе) лишь отчасти пересекается с рассматриваемой нами проблемой, а при отборе респондентов она  ориентировалась на собственные, несколько  отличающиеся от наших, задачи, сконструированная  ею выборка с известным приближением может рассматриваться как микромодель, отражающая тот дуализм средних  слоев российского общества, который  обсуждается в настоящей статье: с одной стороны, ориентация на экономически подтверждаемый успех, рыночный динамизм, высокий доход, с другой - сосредоточенность  на том, что кажется важным безотносительно  к рыночной конъюнктуре, преобладание коллективистского начала над индивидуалистическим и, как следствие, достаточно стесненное материальное положение.

     В ходе сравнения жизненных стратегий, стилей поведения и образа мышления этих групп Басиной удалось подметить  специфический для российской ситуации и очень важный для понимания ее динамики момент, который и позволяет нам поставить под сомнение политический потенциал и перспективы социального влияния «нового» среднего слоя, ориентированного в значительной мере на западные экономические модели и «современные» рыночные профессии. Дело в том, что эта социальная группа психологически самодостаточна и существует без прочной связи с остальным обществом. Экономический индивидуализм оттормаживает у нее не только способность ставить и обсуждать проблему общего блага (без чего невозможно участие в политике), но даже и сам интерес к политической деятельности. Суждения респондентов этого типа о социальных отношениях носят в основном реактивный характер и отличаются крайней неопределенностью («люди не должны мешать друг другу жить» и т. п.), исключающей формулирование каких-либо четких политических понятий и целей. Респонденты с противоположной ориентации, напротив, проявляют широкий интерес к социально-политической проблематике и демонстрируют способность обсуждать достаточно сложные вопросы этого плана (Россия и Запад, китайская, японская и чилийская модели развития, состояние науки и т. п.).⁶ Итак, общества западного типа и современная Россия существенно различаются по характеру внутренней дифференциации среднего класса. Эти различия касаются как общего количества основных его сегментов, так и их взаимного расположения. Наглядным геометрическим образом социальной структуры в первом случае может служить этажерка с тремя «полочками», а во втором случае - две расположенные примерно на одном уровне и как бы входящие друг в друга сферы.

     Чем же обусловлена столь необычная, неклассическая форма структурирования российского среднего класса? Что  является причиной его структурного удвоения?

     Первое, лежащее на поверхности объяснение данного феномена, - это апелляция  к специфической ситуации переходного  общества, в котором как бы совмещены  и переплетены явления, стадиально относящиеся к разным эпохам. С  одной стороны, в России продолжает существовать «старый» средний; класс, «люди вчерашнего дня», консолидированные  на базе советского социального патернализма. С другой стороны, интенсивно складывается «новый» средний класс, воспринявший «достижительные» ориентации западного  типа и успешно адаптирующийся к  условиям рыночной экономики, в первую очередь - к динамике спроса и предложения  на различные виды деятельности и  профессиональной специализации. Однако если посмотреть на проблему более внимательно, можно заметить, что сам по себе феномен двойственности возник в российском обществе отнюдь не сегодня.

     Можно, к примеру, сослаться в этой связи  на неоднократно описанный и в  научной литературе, и в публицистике феномен двойственности самосознания и социального поведения советской  интеллигенции, которая жила и действовала  как бы в двух мирах: в одном  из них выполняла «социальный  заказ» (от написания очередной кантаты  о Сталине или «Малой земли» до разработки новейших систем оружия), получая  за это соответствующие награды - тогдашний эквивалент рыночного  успеха. В другом - работали «для дела», «для вечности», отдавая себя творческим экспериментам и научным исследованиям, которые очень часто казались властям предержащим если не подозрительными, то, во всяком случае, бесполезными. Самое  интересное, что обычно и то, и  другое делали одни и те же люди. Но в обоих «срезах социальной действительности»  существовали и верхние, и нижние, и средние позиции. Естественно, они не совпадали, но во многих случаях  они как бы пересекались и иногда совмещались (достаточно назвать хотя бы такие известные имена, как  Д. Шостакович или А. Сахаров до его  окончательного разрыва с режимом).

     Генезис данного феномена можно проследить далеко вглубь исторического времени. В разные эпохи оно проявлялось по-разному: двоеверие, церковный раскол XVII века, сосуществование и одновременно противостояние допетровской и императорской России и т. д. Неизменным в эволюции форм и разделительных линий оставался своеобразный феномен «двойной жизни», двойственность основополагающих ценностных систем и порожденного всем этим расщепления социальных пространств. «Два в одном» стало формулой существования российского общества, его особенностью.

     Разумеется, противоречие между сущим и должным, между нравственными императивами и интересами, между духовным авторитетом  и властью имеют место во всех странах и во все времена. Но, пожалуй, только в России это противоречие оформилось в конститутивный принцип  цивилизации, оказавший существенное воздействие не только на всю систему  социальных позиций и статусов, но и на национальный менталитет.

     Рискнем предположить, что именно с этим явлением мы и столкнулись в процессе изучения российского среднего класса.

     Если  это так, то корреляцию между поколенческими различиями и внутренней стратификацией российского среднего класса («новый»  и «старый» средний класс) надо рассматривать  не только в контексте проблем  переходного общества, в котором  идет вытеснение одних социальных моделей  другими. Двойственность российского  среднего класса как таковая задана не нынешними рыночными реформами; последние лишь определяют ту конкретную форму, в которой двойственность российского социума проявляется  сегодня. 

     4.Работа среднего класса 

     Важной  характеристикой среднего класса (СК) является его отношение к своей  работе, степень удовлетворённости  различными её аспектами, особенности  производственной деятельности.

     Так, верхний слой СК, судя по ответам респондентов, выполняет работу, которая предоставляет широкие возможности для проявления самостоятельности, творческих инициаторских способностей. Она позволяет сделать карьеру и даёт возможность получать хорошую зарплату. За эти «блага» приходится расплачиваться перенапряжением, утомительным характером труда. И здесь мы имеем дело с ситуацией, типичной для менеджера среднего и высшего звена в современной вестернизированной экономике.

     Средний слой СК имеет работу, в которой достаточно сбалансированы все основные, с точки зрения современного общества, плюсы (работа интересна, позволяет проявить самостоятельность и инициативу, сочетается с хорошими отношениями в коллективе) и неизбежные минусы (довольно интенсивная и, соответственно, утомительна). При этом уровень оплаты труда их скорее устраивает, чем нет. Однако присутствуют и те, кто демонстрирует своё недовольство отдельными сторонами своей трудовой деятельности и, прежде всего, - заработной платой.

     Характер  работы нижнего слоя СК и «бедных» примерно совпадает - мало и не очень регулярно оплачиваемый труд, без особых перспектив для продвижения, инициативы, но зато довольно интересный её исполнителям и протекающий в благоприятном психологическом климате. По всей видимости, последние два обстоятельства всё-таки примиряют представителей этих слоёв с собственной работой.

     Делая вывод из выше сказанного, мы видим, что основной сферой жизненной активности среднего класса является работа. В  понимании ценности и негативных обстоятельств, сопряжённых с работой, наблюдается различие между представителями  высшего среднего слоя и всеми  остальными группами. Если первый ценит  возможность самореализации, карьерного роста, хотя в силу этого вынужден мириться с утомительным характером труда, то все остальные группы демонстрируют  скорее традиционный для советской  интеллигенции набор оценок своей  работы: она интересна и сопровождается хорошим психологическим климатом в коллективе. Наиболее комфортно  чувствует себя средний слой СК, у представителей которого более  сбалансированным является набор позитивных моментов их трудовой деятельности и относительно слабее выражены негативные её стороны.