Излюбленный
постмодернистами принцип коллажа,
наслоения смысловых планов, обнаруживает
в произведениях Виктора Пелевина
Александр Генис, посвятивший этому
писателю отдельную радиопередачу
из цикла бесед о русской литературе. Генис,
в частности, отмечает особую дискретность
прозы Пелевина, приводящую, как ни парадоксально,
не к раздробленности, энтропийности формы,
а ее монолитности и строгости: «В поздних
фильмах Феллини самое интересное происходит
в глубине кадра - действия на переднем
и заднем плане развиваются независимо
друг от друга. Так, в фильме "Джинджер
и Фред" трогательный сюжет разворачивается
на фоне специально придуманных режиссером
безумных рекламных плакатов, мимо которых,
их не замечая, проходят герои.
К такому же приему,
требующему от читателя повышенной алертности,
прибегает и Виктор Пелевин. Важная
странность его прозы заключается
в том, что он упрямо вытесняет
на повествовательную периферию
центральную "идею", концептуальную
квинтэссенцию своих сочинений. Обо всем
по-настоящему серьезном здесь говорится
вскользь. Глубинный смысл происходящего
раскрывается всегда неожиданно, якобы
невпопад. Наиболее существенные мысли
доносят репродуктор на стене, обрывок
армейской газеты, цитата из пропагандистской
брошюрки, речь парторга на собрании. Так,
в рассказе "Вести из Непала" заводской
репродуктор бодрым комсомольским языком
пересказывает тибетскую "Книгу мертвых":
"Современная наука установила, что
сущностью греха является забвение Бога,
а сущностью воздушных мытарств является
бесконечное движение по суживающейся
спирали к точке подлинной смерти. Умереть
не так просто, как это кажется кое-кому..."
2.2. Мотивы и темы
творчества В.Пелевина.
Редкий критик заостряет внимание
на непосредственно литературоведческой
ценности рассказов, повестей и романов
В. Пелевина, предпочитая «выводить на
чистую воду» его технологические приемы.
Но в наиболее серьезных и фундаментальных
рецензиях и статьях о творчестве молодого
автора явно прослеживается единая смысловая
нить, «вытягивающая» несколько свежих
для отечественной литературы тем и признаков,
присущих прозе Пелевина. В качестве наиболее
серьезных и перспективных из них критики
называют идеи «метафизики побега», «пограничной
реальности» и «мардонга», или «внутреннего
мертвеца». О каждом мотиве ниже будет
рассказано подробнее.
Темы «пограничной
реальности», «метафизики побега»
и освобождения как его цели тесно
переплетаются между собой в произведениях
Пелевина.
«Кем бы ни
были его герои, - пишет Сергей Кузнецов
в статье «Василий Иванович Чапаев
на пути воина» - цыплятами, насекомыми,
мертвецами или космонавтами - они
постепенно осознают иллюзорность «реальности»
и устремляются навстречу подлинному
бытию, символизируемому миром за окном
инкубатора, «лиловым заревом над дальней
горой или «условной рекой абсолютной
любви» (сокращенно - «Урал»)…».
«Идея, она
же прием, лежащая в основе пелевинского
творчества, довольно проста, но очень
своевременна, - продолжает тему Дмитрий Быков в рецензии
«Побег в Монголию». - Это идея религиозная
и чрезвычайно удобная для сюжетостроения.
Наше существование происходит не в одном,
а как минимум в двух мирах: едучи на работу,
мы пересекаем бездны, спускаясь по эскалатору,
одолеваем сложный этап некоей тотальной
компьютерной игры, а посещая общественный
туалет, таинственным образом влияем на
судьбы мира. Всем самым будничным действиям
и происшествиям Пелевин подыскивает
метафизическое объяснение, выстраивая
множество параллельных миров и пространств,
живущих, впрочем, по одному закону. Мир
Пелевина - это бесконечный ряд встроенных
друг в друга клеток, и переход из одной
клетки в другую означает не освобождение,
а лишь более высокий уровень постижения
реальности. Освобождение возможно только
в сознании, о чем и написан самый пронзительный
и поэтичный рассказ Виктора Олеговича
«Онтология детства». Лирический герой
«Онтологии детства» начинает всерьез
задумываться о «метафизике побега».
Главной реалией становится поиск подлинности.
Освобождение достигается хотя бы отказом
от устоявшихся правил игры («Чтобы начать
движение, надо сойти с поезда» - рефрен
«Желтой стрелы») и потому побег венчает
«Чапаева и Пустоту», возникая как главная
тема в финальном поэтическом монологе
героя:
Из
семнадцатой образцовой
Психиатрической
больницы
Убегает
сумасшедший по фамилии Пустота.
Времени
для побега нет, и он про это
знает
Больше
того, бежать некуда, и в это
Некуда
нет пути.
Но
все это пустяки по сравнению
с тем,
Что
того, кто убегает,
Нигде
и никак не представляется
Возможным
найти.
Для Пелевина не существует никаких
результатов - только процесс. Побег
становится главным и наиболее
достойным состоянием души. «Здесь есть
восторг Вечного Невозвращения» - так
Пелевин определяет то состояние перманентного
побега, к которому прорывается в конце
концов его герой.
Почти так же подробно и обстоятельно
анализирует системообразующий
принцип пелевинской прозы - полиреалистичность
- Роман Арбитман в статье «Предводитель
серебристых шариков»:
«…Эти измерения фактически не противоречат друг другу, не конкурируют,
но, скорее, взаимодополняют друг друга.
По Пелевину, вопрос о любой иерархии реальностей,
о том, что первично и что вторично, выглядит
абсурдным… Герои Пелевина между тем
почти не сомневаются в условности, призрачности
своего бытия…Что ж, царство иллюзий в
ближайшем родстве с сонным царством.
А фаза бодрствования становится адекватна
смерти и распаду…Именно счастливая шизоидная,
сонная, бредово-наркотическая раздвоенность
или даже растроенность бытия-сознания
является здесь гарантом некоей условной
стабильности. Призрачные альтернативы,
из множества которых никогда не будет
извлечен одинокий выбор, придают пелевинским
конструкциям определенный смысл и гармонию.
Иллюзорная вселенная существует, пока
она не поддается однозначной трактовке
и уворачивается от четких дефиниций -
загнанная в клетку здравого смысла, эта
нежная птичка гибнет в одночасье».
Примечательный
взгляд на природу полиреалистичности
в прозе В. Пелевина и свежие наблюдения
по этому поводу обнаруживает критик Анна Соломина,
в рецензии на сборник «Желтая стрела»,
озаглавленной «Свобода: надтекст вместо
подтекста»:
«Пелевин
создает свои миры, каждый из которых
- полноценный пример бытия со скрупулезно
подобранными деталями и концептом;
способными убедить читателя
в достоверности такой вселенной. Детали
же - это вещи и понятия, по которым можно
узнать или (что важнее) признать в этом
мире свою жизнь: скажем, книга Пастернака
«На ранних поездах», гребенщиковский
«Поезд в огне», надпись на стене «Локомотив
- чемпион» - все это вычленено из огромного
слоя железнодорожной культуры и поставлено
на свои места в «Желтой стреле», как если
бы было найдено в Интернете на слово «поезд».
Повести «Желтая стрела» и
«Затворник и Шестипалый» крепко сцеплены
между собой в первую очередь этим авторским
приемом, с помощью которого создается
модель мира , где все внешние атрибуты
и внутренне назначение подчинены одной
тематике, будь то бройлерный комбинат
или поезд.
Уже упоминавшийся
Александр Генис назвал Пелевина
«бытописателем пограничной зоны»:
«Окружающий
мир для Пелевина - это череда
искусственных конструкций, где
мы обречены вечно блуждать в напрасных
поисках "сырой", изначальной действительности.
Все эти миры не являются истинными,
но и ложными их назвать нельзя,
во всяком случае
до тех пор, пока кто-нибудь в них верит.
Ведь каждая версия мира существует лишь
в нашей душе, а психическая реальность
не знает лжи».
Проза Пелевина
строится на неразличении настоящей
и придуманной реальности. Тут
действуют непривычные правила: раскрывая ложь, мы не
приближаемся к правде, но и умножая ложь,
мы не удаляемся от истины. Сложение и
вычитание на равных участвуют в процессе
изготовления вымышленных миров. Рецепт
создания таких миражей заключается в
том, что автор варьирует размеры и конструкцию
"видоискателя"- раму того окна, из
которого его герой смотрит на мир. Все
главное здесь происходит на "подоконнике"-
на границе разных миров.
Однако «фирменной» пелевинской
идеей стал отнюдь не мотив раздвоенно-растроенной,
дискретной реальности. Неожиданно
широкий отклик у критиков, специализирующихся
на проблемах современной отечественной
литературы, нашла представленная им идея
«мардонга». В одноименном рассказе В.
Пелевина мардонги - псевдотибетские мумии,
жареные в масле выдающиеся мыслители,
которых благодарные потомки обкладывали
камнями и выставляли вдоль дорог для
последующего поклонения этим своеобразным
памятникам. В основе рассказа лежит реально
существующая концепция философа Антонова,
«полагающего, что жизнь есть процесс
взращивания внутреннего мертвеца, присутствующего
в каждом человеке, завершающийся его,
мертвеца актуализацией» (выдержка из
«Великих мифов и скромных деконструкций»
Вяч. Курицына). Этот самый «актуальный
мертвец» и становится, если повезет, почитаемым
мардонгом. Стоит отметить, что описывая
мардонгопоклонников, Пелевин язвит в
первую очередь над «старорежимными»
литераторами; в тексте у него они, в частности,
распевают мантру «Пушкин пушкински велик»,
ведущую к более быстрому и качественному
«утрупнению». «Можно рассуждать, какого
именно рода любомудрствования здесь
пародируются, но логичнее указать, что
придумана-то эта теория все же лично писателем
Пелевиным», - уточняет Вячеслав Курицын.
Как было уже отмечено, проза В.
Пелевина симптоматична - и в этом
ее основная эстетическая ценность.
Сегодня он продолжает живописать растерянное
состояние российского общества на границе
тысячелетий; когда люди, отказавшись
от старой системы ценностей, мучительно
ищут и «обкатывают» новую. Можно заключить,
что именно отсюда идут корни всех «экзотических»
мотивов прозы Пелевина, экстраполируемые
из реальной жизни и преломляющиеся в
художественном тексте.
Глава Ш. Историческая действительность и художественные
мотивы в повести В.Пелевина «ОмонРа».
«Омон Ра» вобрал в себя
все достоинства, присущие произведениям
Виктора Пелевина: непредсказуемый сюжет,
глубокий смысл и оригинальность символики.
Этот роман, как большинство пелевинских
книг, оставляет читателю широкое поле
для поиска трактовок.
«Омон Ра» - это история о советском мальчике
Омоне Кривомазове, с детства мечтающем
о небе, который поступил в летное училище,
а потом попал в отряд космонавтов, готовящихся
к полету на луну. Но не стоит забывать,
что автором этого произведения является
концептуалист и постмодернист Виктор
Пелевин, а это означает, что все не так
просто.
- Проявление аллюзии в повести В. Пелевина «Омон Ра».
Аллюзия в повести В. Пелевина
«Омон Ра» находит свое отражение, главным
образом, в хронотопе. Пространство и время,
описываемые Пелевиным аллюзийно, относят
нас к советской действительности конца
80-х гг. 20 века. Это время упадка советской
идеологии, поиска нового жизненного пути,
трансформации старого мира.
Главный герой повести противопоставляется
всем остальным персонажам и тому
советскому «космосу», в котором
он существует. В. Пелевин пытается
показать, что массовая идеология -
это лишь иллюзия реальности. Называя
конкретные исторические имена, города,
учебные заведения, автор подчеркивает
их бутафорность: космические корабли
сделаны из картона, люди соотносятся
с пластмассовыми фигурами, сидящими внутри
них. В. Пелевин подчеркивает, что есть
массовое сознание, а, значит, отсутствует
индивидуальное, присущее каждому человеку.
Главный герой выделяется из этого
мира именно тем, что умеет думать, размышлять,
пытается найти свой духовный путь. Эта
способность ставит его на грань между
старым «коллективным космосом» и собственной
«Вселенной». Она еще не создана, но ее
создание зависит от того, сможет ли он
нажать стоп-кран или предпочтет ехать
до следующей станции «старого мира».
Время и пространство в произведение
двусмысленны. С одной стороны, мы
четко соотносим описываемое
с Москвой 80-х гг., но с другой – каждый
поворот сюжета показывает нам фантастические
уголки действительности. Благодаря этому
создается только иллюзия настоящей жизни.
Аллюзийный парадокс состоит в
том, что чем необычней хронотоп
для читателя, тем реальней он
становится для самого героя. С помощью
аллюзии В. Пелевин травистирует идеал
советского времени: патриотизм, веру
в светлое будущее, стремление к подвигу
ради государства, желание покорить Вселенную.
Ученики летного училища имени Маресьева
не формируют собственное сознание, а
лишь стремятся повторить подвиг настоящего
человека, и для этого им ампутируют ноги.
Тем самым разрушается само понятие
подвига и показывается абсурдность существующего
мира.
Аллюзия в романе Пелевина – это
одно из средств создания уникального
художественного мира, в центре которого
стоит настоящий человек, не такой как
Маресьев, а такой как Омон Кривомазов.
3.2. Реминисценция как элемент художественной
системы в романе В. Пелевина «Омон Ра».
Основные проблемы которые поднимает
Пелевин довольно трудно понять, если
читатель не знаком с мировой классической
литературой.