Фонетические особенности звучания баллад Роберта Бёрнса

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ  И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

СОЧИНСКИЙ ИНСТИТУТ (ФИЛИАЛ)

федерального государственного бюджетного образовательного учреждения

высшего профессионального  образования

«РОССИЙСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ  ДРУЖБЫ НАРОДОВ»

 

КАФЕДРА «ИНОСТРАННЫХ ЯЗЫКОВ И КУЛЬТУРОВЕДЕНИЯ»

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Р Е Ф Е  Р А Т

 

 

на тему:

Фонетические  особенности звучания баллад Роберта  Бёрнса

 

 

по дисциплине «Грамматическая стилистика»

 

 

Выполнила:

студентка  гр. 02

IV курса ОФО

Кочкина Е.

Научный руководитель:

к.ф.н., доцент

О.Г.  Ильинская

 

 

 

Сочи

2013

 

Содержание

Введение...............................................................................................................3

Глава 1. Фонетические особенности звучания баллад Роберта Бернса...4

Заключение.........................................................................................................14

Список  литературы...........................................................................................15

Приложение........................................................................................................16

Введение

Ни урны, ни торжественного слова,

 Ни статуи в его ограде нет.

 Лишь голый камень говорит сурово:

 Шотландия! Под камнем – твой поэт! ¹

 

 Рождённый и воспитанный в провинции в семье шотландского фермера, Роберт Бёрнс словно впитал в себя дух родной страны, её истинный характер, а вместе с ним – дух отчаянной борьбы за самобытность родной культуры. Да что самобытность? За её существование! Кому, как не ему, с шести лет работавшему пахарем в поле, питавшему горячую любовь ко всему связанному с Шотландией, должно было быть отведено место защитника национального языка, мессии родной культуры? Однако всё это создаёт дополнительные сложности при переводе стихов Бёрнса: ведь, имея дело с символом эпохи, мало просто следовать ритмике стиха и быть лексически точным – необходимо передать тот самый дух борьбы, так очевидно присутствующий в оригиналах. И только тот перевод, который максимально глубоко погрузит читателя в атмосферу Шотландии того времени, сможет наиболее точно передать стиль Бёрнса и, следовательно, будет удачным.

Материалом для работы стала баллада «Джон Ячменное Зерно», мотив которой заимствован  из народной шотландской песни, повествовавшей в метафорической форме о процессе варки пива. Существует множество переводов баллады ², но для сопоставления нами взяты варианты К. Бальмонта и С. Маршака.

Глава 1. Фонетические особенности звучания баллад Роберта  Бёрнса

Песни и баллады  о Джоне Ячменном Зерне известны в английской и шотландской народной поэзии с древних времен. Один из письменных вариантов датируется еще 1568 годом.

Роберт Бернс  записал свою балладу в июне 1785 года, но сочинил ее раньше. В автографе  поэта есть пояснение: “Я слышал как-то старинную песню с таким названием, очень мне понравившуюся, запомнил два-три стиха (1-й, 2-й и 3-й) и обрывки еще нескольких, которые я включил сюда”¹.

Впервые баллада  вышла в свет в 1787 году.

По-английски  она начинается так:

 

Pobert Burns

John BARLEYCORN

A ballad

I

There was three kings into the east,

Three kings both great and high,

And they hae sworn a solemn oath

John Barleycorn should die.

 

Отсюда следует  форма оригинала: нечетные строки (1, 3-я) написаны четырехстопным ямбом, четные (2, 4-я) — трехстопным. Порядок рифм: abcb.

Итак, подстрочный перевод первой строфы:

Жили на востоке три короля, / Три короля великих и высоких, / И они поклялись торжественной клятвой, / Что Джон Ячменное Зерно должен умереть.

Бальмонт предлагает следующий перевод:

Три сильных  было короля, / Решили заодно, / Клялись, что он погибнет – Джон / Ячменное Зерно.

У Маршака иной вариант  перевода:

Трёх королей  разгневал он, / И было решено, / Что  навсегда погибнет Джон / Ячменное Зерно.

Казалось бы, что тут  думать? Лексически более точным очевидно становится первый вариант. Здесь и клятва, упомянутая Бёрнсом, и сила королей, также означенная в первоисточнике. Однако не всё так явно, как хотелось бы. Ведь что подразумевает Бёрнс, «поселяя» королей на востоке? В христианской традиции под восточными королями часто подразумевают волхвов, принесших дары Иисусу Христу, однако дальнейшее содержание стихотворения явственно даёт понять, что ни о каких волхвах речи быть не может. Значит, восток – это, скорее всего, просто символ насилия и коварства, и упоминание о нём Бёрнсом легко объяснимо, если учесть ситуацию в Шотландии того времени. Здесь-то мы и находим оправдание маршаковскому «разгневал», не нашедшему места в оригинале. Клятва же королей также отражается в этом переводе, если учесть негативную коннотацию слова «навсегда».

Что касается рифмы, оба автора с упорным постоянством до конца стихотворения следуют бёрнсовской мужской рифме. Есть в этом нечто сильное, что сродни самому Джону. А вот способ рифмовки Бальмонт предпочёл изменить: в оригинале и у Маршака строки рифмуются по модели abab, у Бальмонта же – abcb. Закрытую рифму оригинала переводчики опять-таки дружно меняют. Только у Маршака это пропорциональная открыто-закрытая «смесь», в то время как Бальмонт при наличии лишь одной пары рифмованных строк в строфе предлагает открытую разновидность рифмы.

Следующее четверостишие  в подстрочнике, переводах Бальмонта  и Маршака соответственно звучит следующим образом:

 

Они взяли  плуг и вскопали им землю. / Засыпали комьями голову Джона / И поклялись  торжественной клятвой, / Что Джон Ячменное Зерно умер.

Взялись за плуг и, землю взрыв, / Его – туда, на дно. / И поклялись, что умер Джон / Ячменное Зерно.

Велели выкопать сохой / Могилу короли, / Чтоб славный  Джон, боец лихой, / Не вышел из земли.

 

И вновь перевод Маршака  кажется не вполне точным лексически: и соха вместо плуга, и бойцом бедного Джона шотландец вроде бы не называл… Но опять же вспомним Шотландию XVIII века: чем, как не борьбой, назвать существование крестьян того времени, а любой борец – в принципе боец. Что касается сохи, то она, отличаясь от плуга лишь некоторыми техническими особенностями, использовалась в те времена наряду с плугом, поэтому не меняет общего смысла строфы.

Далее идёт строфа о приходе  весны:

Но весёлая  Весна охотно пришла, / И дожди  стали лить; / Джон Ячменное Зерно вновь поднялся, / И этим всех удивил.

Бальмонт переводит  её следующим образом:

Но вот светло, пришла весна, / И дождь звенел, как  смех; / Встал Джон Ячменное Зерно / И  поразил их всех.

И, похоже, настало время  сказать несколько слов в защиту Бальмонта, ведь неожиданное олицетворение (сравнение дождя со смехом) очень украшает текст, придаёт ему черты настоящей народной баллады. По-бальмонтовски точна фраза «поразил их всех», но Маршак, как и всегда, щедр на метафоры и новые гармоничные образы:

Травой покрылся горный склон, / В ручьях воды полно, / А из земли выходит Джон / Ячменное Зерно.

Первый стих строфы представляет собой нечто вроде поэтической  синекдохи: целое (время года) передаётся через его часть: склон, покрытый травой. Спорным может показаться глагол, которым автор перевода обозначает появление Джона: выходит. Однако, как ещё можно обозначить это дей-ствие в исполнении храброго воина? Только выходит. По-другому не выходит…

Четвёртую строфу о лете («Пришли знойные солнечные дни, / И он рос крепким и сильным, / Голова его вооружалась остроконечными копьями, / И не было никого, кто посмел бы его обидеть») Бальмонт представляет так:

Пришёл палящий  летний зной, / Он силен, как никто; / Вся в острых копьях голова, / Чтоб не забидел кто.

Сказать нечего: лексически Бальмонт как никогда точен. Здесь и летний зной, и сила. Вызывает вопросы строка об остроконечных копьях. Вероятнее всего, речь идёт о периоде, когда ячмень начинает колоситься. Ту же самую строфу Маршак переводит следующим образом:

Всё так же буен и упрям, / С пригорка в летний зной / Грозит он копьями врагам, / Качая головой.

В оригинале и у  Бальмонта – Джон силён и крепок – эпитеты физической силы, у  Маршака Джон «буен и упрям» –  эпитет нрава. Опять-таки имеет место  изображение народной силы и мощи, ведь силой физической наделены многие, а вот духовной – лишь единицы. Но если она всё же есть, её носителя вряд ли кто-то обидит. Вот про обиды Маршак ничего и не говорит.

Пятая строфа:

А когда мягко  ступила трезвая осень, / Он поднялся изнурённый и бледный; / Его изогнутые члены и поникшая голова / Показывали, что он начал слабеть.

В своём переводе («Дохнула осень, свежий дух / Он бледен, он устал, / Согбен, склонилась голова, / Видать, сдаваться  стал») Бальмонт ничего не говорит о  том, что Джон восстал, поднялся, вышел (grew). Однако ничего ему не противопоставляет и Маршак: «Но осень трезвая идёт. / И, тяжко нагружён, / Поник под бременем забот, / Согнулся старый Джон».

Наоборот, оба интерпретатора подчёркивают, что Джон устал, постарел. Но это нисколько не портит общего впечатления. Маршак, например, словами «бременем забот» и «старый» делает акцент на том, насколько тяжело приходилось крестьянам бороться со сложившейся ситуацией давления и притеснения. Атмосферу борьбы у Маршака создаёт и явная аллитерация: звук [р] в каждой строке, а в третьей он ещё и сочетается со звонким губным [б], что усиливает впечатление.

Подстрочный перевод  шестой строфы примерно таков:

Румянец его  увядал всё больше и больше; / Он старел; / И тогда его недруги снова начали / Показывать свою ярость.

Бальмонт довольно удачно использует эпитет «больней», который  очень точно отражает негативную коннотацию слова «увядать»:

Больней, больнее  цвет его, / Совсем уж старина; / И тут-то недруги его / Явили злость сполна.

На «ярость» Бёрнса Бальмонт отвечает злостью… Что ж, это не только довольно близкий синоним, но ещё и одно из значений слова rage. Несколько режет слух тавтология со словом его, несмотря на то, что оно представляет разные разряды местоимений. А вот версия Маршака:

Настало время  помирать – / Зима недалека. / И тут-то недруги опять / Взялись за старика.

Довольно странно на фоне оригинала и перевода смотрится  слово «помирать». Кажется, оно несёт  в себе несколько просторечный оттенок. Но вспомним опять-таки, что представляет собой поэзия Бёрнса в целом? Это возрождение народного, исконного шотландского языка. Перед переводчиком всё чаще становится задача искать не столько лексические, сколько стилистические соответствия, причём необходимо передавать стиль не одного конкретного стихотворения, а всего творчества в целом. Изучая поэзию Бёрнса, мы довольно часто находим в ней деревенские мотивы: «Конец лета», «Цвёл вереск». Выходит, маршаковское «помирать» звучит вполне оправданно.

Последующий процесс  обработки ячменя описывает седьмая строфа стихотворения:

Они взяли  оружие длинное и острое / И полоснули  Джона по колену; / Затем они быстро положили его на повозку / Подобно  жулику, совершившему подлог.

Данная строфа становится своеобразной кульминацией истязаний  Джона. Это подчёркивается использованием эмоционально окрашенной лексики: cut, tied, forgerie. Бальмонт передаёт её с помощью слов резнули, связали и плен соответственно:

Взяв нечто  с длинным остриём, / Резнули до колен, / Связали, так, в телегу, прочь, / Точь-в-точь – вор, взятый в плен.

Маршак привычно щедр на олицетворения: нож у него не средство пытки, а её действующее лицо. Становится оправданным использование эпитета  горбатый, так характерно живописующего  палача, его ужасающий облик:

Его свалил горбатый нож / Одним ударом с ног, / И, как бродягу на правёж, / Везут его на ток.

Сравнение зерна с  бродягой также вполне имеет право  на существование, ведь именно этой группе людей стало постепенно уподобляться крестьянство времён Бёрнса.

В восьмой строфе интересно  отметить использование старой формы turned o’er («крутили»). Бальмонт не предлагает стилистического эквивалента этой формы, но в целом, как и всегда, довольно точен в передаче содержания:

 

Швырнули на спину его, / Терзали – да и  как. / И вывесили всем ветрам, / Вертели, так и сяк.

Да простит поэт-земляк мне некую вольность, но фраза  «вывесили всем ветрам» явно режет  слух, ведь слово вывесили по определению  не допускает рядом с собой  форм в дательном падеже. Бальмонтовское «да и как» несёт в себе нечто  просторечное, что не может быть оправдано «народно-стью» стиха Бёрнса. Чего не скажешь о версии Маршака:

Дубасить Джона  принялись / Злодеи поутру, / Потом, подбрасывая  ввысь, / Кружили на ветру.

Маршак ничего не говорит  про спину (оригинал: «они положили его на спину»), при этом упоминает утро. Но процедура обмолачивания и провеивания (а именно о ней идёт речь в этом отрывке) производится именно в это время суток. Смысл не страдает, так какие же могут быть претензии к переводчику Маршаку?

Удивительны интерпретации  девятой строфы, дословный перевод которой выглядит следующим образом:

Они наполнили  тёмную яму / Водой до краёв, / Они  погрузили в неё Джона Ячменное Зерно: / Тони или выплывай.

Бальмонт и Маршак предлагают следующие варианты переводов  соответственно:

Налили ямину водой, / Чтоб он туда нырнул, / Чтоб Джон Ячменное Зерно / И плавал, и тонул.