Фонетические особенности звучания баллад Роберта Бёрнса

Он был в  колодец погружён / На сумрачное  дно, / Но и в воде не тонет Джон / Ячменное Зерно.

Как видим, «дна» в  оригинале нет. Но, что парадоксально, оно присутствует практически во всех известных переводах (Багрицкий: «пошёл на дно, на дно», Михайлов: «и угодил на дно»). Откуда такой интерес к этому слову? Отвечая на этот вопрос, можно лишь строить предположения. Скорее всего, фонетическая сила притянула дно к зерну. «Русская рифма переиграла оригинал» [2]. Но ничего преступного в этом нет, ведь ни один колодец (pit) без дна не обходится.

Интересна третья строка строфы в переводе Маршака. Она становится чем-то вроде реминисценции из народных сказок («и в воде не тонет, и в  огне не горит»), в очередной раз «героизируя» образ Джона.

Перевода следующей  строфы («Они швырнули его на землю, / Чтобы причинить ему дальнейшие страдания, / И до тех пор, пока он проявлял признаки жизни, / Они бросали  его взад и вперёд») Маршак не предлагает. Вероятно, строфа показалась ему уж очень жестокой, а описываемые в ней события – слишком безнадёжными для Джона, коего прототипом является шотландский крестьянин. А вот Бальмонт переводит её следующим образом:

Опять – на землю, вновь – терзать, / Умножилась беда: / Чуть знаки жизни он явил, / Туда его, сюда.

Строка «туда его, сюда», хоть и соответствует оригиналу  по смыслу, но несколько грубовата  на фоне вполне литературного словосочетания «знаки жизни».

Если седьмая строфа была кульминацией стихотворения, то кульминацией всех мытарств явно становится одиннадцатая строфа:

Они высушили над обжигающим огнём / Его костный  мозг, / А мельник обошёлся с ним  хуже всех: / Он раздавил его между  двух камней.

Бальмонт настолько  близок к оригиналу, что его вариант даже не нуждается в цитировании. А вот Маршак опять позволяет себе некоторые вольности:

Не пощадив  его костей, / Швырнули их в костёр, / А сердце мельник меж камней / Безжалостно растёр.

Мельник у Маршака  явно приобретает черты палача. Этому  способствует эмоционально окрашенная лексика: швырнули, безжалостно. Всё это вполне уместно, если вспомнить о гнёте, которому подвергался шотландский народ.

 

Приготовление напитка  завершено, начинается его применение. Люди «взяли кровь его сердца / и  пили её по кругу. / И чем больше и больше они пили, / Тем большая радость охватывала их».

Переводя эту строфу, Маршак ничего не говорит напрямую о круге:

Бушует кровь  его в котле, / Под обручем бурлит, / Вскипает в кружках на столе / И  души веселит.

Но само слово котёл  вызывает ассоциацию с круглой формой, к тому же имеет место быть слово обруч. То есть идея единения сохраняется. Бальмонт же, переводя строфу, обращается именно к определению круговая.

Двенадцатая строфа представляет собой своеобразные поминки Джона.

Бёрнс определяет его как bold hero (смелый герой), и почти такую же формулировку приводит, как и следовало ожидать, Бальмонт. Маршак же заменяет «геройство» более обобщённым словом «молодец», совмещая таким образом силу Джона – духовную и физическую.

Две заключительные строфы – кода стихотворения – в смысловом отношении как бы обращены к будущему :

Это заставит человека забыть горе, / Это вызовет  в нём прилив радости, / От этого  запоёт сердце вдовы, / Хотя слёзы были на её глазах. // Так давайте же выпьем за Джона Ячменное Зерно, / Каждый человек – кружку в руку; / И пусть великое потомство Джона / Никогда не потерпит неудачу в старой Шотландии!

Эти строки как бы теряют смысловую отнесённость к королям, к легенде в целом. Они становятся своеобразным завещанием Джона, причём завещание это составлено в пользу всех читателей Бёрнса.

Любопытно, что Маршак вообще не упоминает Шотландию в  своём варианте перевода:

Так пусть  же до конца времён / Не высыхает дно / В бочонке, где клокочет Джон / Ячменное Зерно!

Можно заключить, что это четверостишие имеет отношение не к потомству Шотландии, а конкретно к напитку, если не принимать во внимание, что под этим бочонком, местообиталищем Джона, автор может подразумевать ту самую Шотландию (да не покажется внимательному редактору эта метафора чересчур надуманной).

Версия Бальмонта сохраняет  в финальной строке имя страны, что вполне логично и патриотично (разумеется, в этом случае передаётся в первую очередь патриотизм автора оригинала):

Так выпьем дружно. Славься, Джон / Ячменное Зерно. / Его ж потомство – да живёт / В Шотландии оно.

    Вместе с выше сказанным нельзя не отметить, что автор перевода чересчур старательно стремится к точной передаче лексики. Погоня за оригиналом выливается в такие неприятные особенности стиха, как потеря поэтической стройности: местоимение оно, конечно, личное, но род его кажется уж слишком средним для каданса такого стихотворения.

• Заключение

Прежде чем подвести черту в «споре» двух переводчиков, хотелось бы выяснить мнение критиков об общем характере творчества Бёрнса и узнать, что же говорит о нём сам объект полемики. А говорит он очень немного, как и положено настоящему художнику слова. Лишь сравнивает себя с «эоловой арфой, играющей при малейшем движении ветерка» ³. Карлейл, самый знаменитый критик Бёрнса, был более многословен. Объясняя народность творче-ства поэта, он подчёркивает тот факт его биографии, что Роберт остался бы на всю жизнь пахарем, «будь он немного побогаче». Что ж, «если не был бы я поэтом, то, наверно…», стал бы шотландским крестьянином. Возможно, им-то в душе и остался наш мэтр. И лучший переводчик – не тот, кто переведёт поэзию, а тот, кто переведёт поэта. Дух поэзии важнее буквы, и самый точный перевод едва ли станет удачным. Не столь важно перевести «oath» клятвой – важно, чтобы перевод играл «при малейшем движении ветерка». Не станем поэтому вслед за В.Я. Брюсовым утверждать, что Бальмонт «из плохих переводчиков – худший», но несравнимо более литературной и художественной нам кажется версия Маршака. Да и не в художественности дело, а, скорее, в том, что именно Маршак погружает нас в атмосферу настоящей Шотландии, не просто Шотландии – Шотландии Бёрнса. Адресат же стихотворения – носитель непременно русской ментальности. И как тут не согласиться с высказыванием русского писателя Александра Твардовского: «Маршак сделал Бёрнса русским, оставив его шотландцем».

 

 

Список литературы

1. «Вопросы литературы» 1998, №6, А. Смирнов, «Ячменное “Я”».
2. http://www.robertburns.org/works/27.shtml — сайт «Welcome to Burn's country».
3. Альманах «Солнечная пряжа», 2009г., выпуск №4, «Читаем Бальмонта»

• Приложение

 

Роберт Бернс Джон Ячменное Зерно Баллада   Трех королей разгневал он И было решено, Что навсегда погибнет Джон Ячменное Зерно.   Велели выкопать сохой Могилу короли, Чтоб славный Джон, боец лихой, Не вышел из земли.   Травой покрылся горный склон, В ручьях воды полно... А из земли выходит Джон Ячменное Зерно   Все так же буен и упрям С пригорка в летний зной Грозит он копьями врагам, Качая головой.   Но осень трезвая идет. И, тяжко нагружен, Поник под бременем забот, Согнулся старый Джон.   Настало время помирать - Зима недалека. И тут-то недруги опять Взялись за старика.   Его свалил горбатый нож Одним ударом с ног, И как бродягу на правеж, Везут его на ток.   Дубасить Джона принялись Злодеи поутру. Потом, подбрасывая ввысь, Кружили на ветру.   Он был в колодец погружен, На сумрачное дно. Но и в воде не тонет  Джон Ячменное Зерно!             Не пощадив его костей, Швырнули их в костер. А сердце мельник меж камней Безжалостно растер.   Бушует кровь в его котле, Под обручем бурлит, Вскипает в кружках на столе И души веселит.   Недаром был покойный Джон При жизни молодец, - Отвагу подымает он Со дна людских сердец.   Он гонит вон из головы Докучный рой забот. За кружкой сердце у вдовы От радости поет...   Так пусть же до конца времен Не высыхает дно В бочонке, где клокочет Джон Ячменное Зерно!

There was three kings into the east,  Three kings both great and high,  And they hae sworn a solemn oath  John Barleycorn should die.    They took a plough and plough'd him down,  Put clods upon his head,  And they hae sworn a solemn oath  John Barleycorn was dead.      But the cheerful Spring came kindly on,  And show'rs began to fall;  John Barleycorn got up again,  And sore surpris'd them all.    The sultry suns of Summer came,  And he grew thick and strong;  His head weel arm'd wi' pointed spears,  That no one should him wrong.    The sober Autumn enter'd mild,  When he grew wan and pale;  His bending joints and drooping head  Show'd he began to fail.    His colour sicken'd more and more,  He faded into age;  And then his enemies began  To show their deadly rage.    They've taen a weapon, long and sharp,  And cut him by the knee;  Then tied him fast upon a cart,  Like a rogue for forgerie.    They laid him down upon his back,  And cudgell'd him full sore;  They hung him up before the storm,  And turned him o'er and o'er.    They filled up a darksome pit  With water to the brim;  They heaved in John Barleycorn,  There let him sink or swim.    They laid him out upon the floor,  To work him farther woe;  And still, as signs of life appear'd,  They toss'd him to and fro.    They wasted, o'er a scorching flame,  The marrow of his bones;  But a miller us'd him worst of all,  For he crush'd him between two stones.    And they hae taen his very heart's blood,  And drank it round and round;  And still the more and more they drank,  Their joy did more abound.    John Barleycorn was a hero bold,  Of noble enterprise;  For if you do but taste his blood,  'Twill make your courage rise.    'Twill make a man forget his woe;  'Twill heighten all his joy;  'Twill make the widow's heart to sing,  Tho' the tear were in her eye.    Then let us toast John Barleycorn,  Each man a glass in hand;  And may his great posterity  Ne'er fail in old Scotland!

 

1 Эти строки Роберта Бёрнса, посвящённые его любимому поэту Фергюссону, высечены на надгробии последнего.

2 Смирнов А. Ячменное «Я» // Вопросы литературы. 1998. № 6.

1 Роберт Б е р н с, Стихотворения, М., 1982, с. 585.

3 См.: http://dic.academic.ru/dic.nsf/brokgauz/4334