Критический реализм во французской литературе 30-40-х годов XIX века

определенную  систему, сколько нашел собственную  манеру  в пылу работы  или

благодаря логике этой работы;  он не задумывался над  тем, чтобы связать свои

повести одну  с другой  и  таким образом  создать целую историю, каждая глава

которой была бы романом, а каждый  роман --  эпохой. Заметив этот недостаток

связи, что,  впрочем, не умаляет значения Шотландца,  я в  то  же время ясно

представил  себе  и  план,  удобный  для  выполнения  моей  работы,  и  самую

возможность  его   осуществления.  Хотя  я  и  был,  так  сказать,  ослеплен

изумительной  плодовитостью Вальтера Скотта, всего  похожего на самого себя и

всегда своеобразного, я не отчаивался,  потому  что  объяснял особенности его

дарования бесконечным  разнообразием человеческой природы.

Случай  -- величайший романист  мира;  чтобы быть плодовитым, нужно его

изучать.  Самим  историком  должно было оказаться  французское  Общество,  мне

оставалось   только   быть  его   секретарем.  Составляя  опись  пороков   и

добродетелей, собирая  наиболее яркие случаи проявления  страстей, изображая

характеры, выбирая  главнейшие события из жизни Общества, создавая типы путем

соединения отдельных  черт много-численных однородных характеров, быть может,

мне  удалось  бы  написать историю,  забытую  столькими историками, -- историю

нравов. Запасшись  основательным терпением и мужеством, я, быть может, доведу

до  конца  книгу о  Франции девятнадцатого века, книгу, на отсутствие которой

мы все сетуем и какой, к  сожалению, не  оставили нам о своей цивилизации ни

Рим, ни Афины, ни Тир, ни Мемфис, ни Персия, ни Индия. Отважный и терпеливый

Монтейль, следуя  примеру аббата  Бартелеми,  пытался создать такую книгу о

Средних веках, но в форме малопривлекательной.

Подобный  труд  был  бы  еще  ничем.  Придерживаясь  такого тщательного

воспроизведения,  писатель мог  бы стать более  или менее точным, более  или

менее  удачливым, терпеливым  или  смелым изобретателем  человеческих  типов,

повествователем  интимных  житейских  драм,  археологом  общественного быта,

счетчиком  профессий, летописцем добра и зла, но, чтобы  заслужить  похвалы,

которых должен добиваться всякий художник, мне нужно было изучить основы или

одну общую  основу этих социальных  явлений, уловить  скрытый смысл  огромного

скопища  типов,  страстей и событий. Словом, начав искать --  я  не говорю:

найдя -- эту основу, этот социальный двигатель, мне следовало поразмыслить о

принципах естества и обнаружить, в чем человеческие Общества  отдаляются или

приближаются  к  вечному  закону,  к  истине,  к красоте.  Несмотря на широту

предпосылок,  которые  могли бы сами по  себе составить целое  произведение,

труд этот, чтобы  быть законченным, нуждался  в заключении.  Изображенное так

Общество должно заключать в себе смысл своего развития.

Суть  писателя,  то,  что  его  делает  писателем  и, не  побоюсь этого

сказать, делает равным государственному деятелю, а  быть может, и выше его --

это определенное мнение о человеческих делах, полная  преданность принципам.

Макиавелли, Гоббс, Боссюэ, Лейбниц, Кант,  Монтескье14 дали знание,  которое

государственные  деятели осуществляют на  практике. "Писатель  должен  иметь

твердые мнения в вопросах морали и политики, он должен считать себя учителем

людей,  ибо  люди не нуждаются  в  наставниках,  чтобы  сомневаться",--сказал

Бональд. Я рано воспринял, как правило, эти великие слова, которые одинаково

являются законом  и  для  писателя-монархиста  и  для писателя-демократа.

Поэтому  если вздумают  упрекать  меня  в  противоречиях,  то  окажется,  что

недобросовестно истолковали какую-либо  мою насмешку или некстати  направили

против меня  слова кого-нибудь из моих героев, что  является  обычным приемом

клеветников. Что же касается внутреннего смысла, души этого произведения, то

вот на каких  принципах оно основывается.

Человек ни  добр, ни зол, он рождается  с инстинктами  и  наклонностями;

Общество  отнюдь не портит его,  как полагал Руссо, а совершенствует, делает

лучшим;  но  стремление  к выгоде  с  своей стороны развивает его дурные

склонности. Христианство, и особенно католичество, как я  показал в "Сельском

враче", представляя собою целостную систему подавления порочных  стремлений

человека, является величайшею основою социального  порядка.

'Внимательное  рассматривание картины Общества, списанной, так  сказать,

с живого  образца,  со  все;-.: его добром и злом, учит, что если мысль или

страсть, которая  вмещает и мысль и чувство, -- явления социальные,  то в то

же  время они и разрушительны.  В этом смысле жизнь социальная  походит на

жизнь  человека.   Народы  можно  сделать  долговечными  только  укротив  их

жизненный  порыв. Просвещение, или,  лучше  сказать,  воспитание при  помощи

религиозных  учреждений,  является  для народов  великой  основой  их бытия,

единственным  средством уменьшить количество зла и увеличить количество добра

в любом  Обществе. Мысль  -- источник  добра и зла -- может быть  воспитана,

укрощена  и направлена только  религией. Единственно возможная религия --

христианство  (смотри в "Луи Ламбере"  письмо,  написанное  из  Парижа,  где

молодой философ-мистик объясняет по поводу  учения Сведенборга, что с самого

начала  мира  была  всегда  только   одна  религия).  Христианство   создало

современные народы, оно  их будет хранить. Отсюда же, без сомнения, вытекает

необходимость монархического принципа.  Католичество и королевская власть --

близнецы. Что  же касается того, до  какой степени  они должны быть ограничены

учреждениями, чтобы  не развиться в абсолютную власть, то каждый  согласится,

что это краткое  предисловие не следует  превращать  в  политический трактат.

Поэтому  я  не могу касаться  здесь ни  религиозных,  ни политических распрей

нашего времени. Я пишу при свете двух вечных истин: религии и  монархии,  --

необходимость той и другой подтверждается современными  событиями, и  каждый

писатель,  обладающий здравым смыслом, должен  пытаться вести нашу страну по

направлению   к  ним.   Не  будучи   врагом  избирательной   системы,  этого

превосходного  принципа  созидания законов, я  отвергаю ее  как  единственное

социальное  средство, и в особенности  если она так плохо организована, как

теперь, когда  она не представляет имеющих столь  значительный вес меньшинств,

о   духовной  жизни   и   интересах  которых   подумало   бы   монархическое

правительство.  Избирательная  система, распространенная на всех, приводит к

управлению  масс, единственному,  ни  в чем  не ответственному,  чья  тирания

безгранична, так  как она называется  законом. В  связи с  этим я рассматриваю

как подлинную  основу Общества семью, а не индивид. В этом  отношении я, хоть

и рискую прослыть отсталым, примыкаю к Боссюэ и Бональду, а не к современным

новаторам. Избирательная  система стала единственным  социальным средством, и

если я сам  прибегаю к ней,  в этом нет  ни малейшего противоречия между  моей

мыслью и поступками. Допустим, инженер  заявляет, что  такой-то мост  грозит

обвалом, что  им пользоваться опасно, и  все же  он сам  идет по  нему, когда

этот  мост  является  единственной  дорогою  в город.  Наполеон  изумительно

приспособил  избирательную  систему  к  духу  нашей  страны.  Поэтому  самые

незначительные   депутаты  его   законодательного   корпуса   стали   самыми

выдающимися  ораторами  палаты  при  Реставрации.  Ни  одна палата не  может

сравниться по своему составу с Законодательным  корпусом, --  следовательно,

избирательная система Империи, бесспорно, самая  лучшая.

Некоторые  найдут  это  заявление  высокомерным  и  хвастливым.   Будут

осуждать романиста  за то, что он хочет быть историком, потребуют разъяснения

его политических взглядов. Я повинуюсь здесь долгу -- вот  весь ответ. Труд,

начатый  мною, будет  столь же обширен, как история:  я  должен изложить его

смысл, пока еще  неясный, общие начала и нравственную цель.

По  необходимости  принужденный изъять предисловия,  напечатанные в свое

время  в  ответ  случайным критикам,  я  хочу  остановиться только  на одном

замечании.

Писатели,  имеющие  какую-нибудь  цель,  будь то возвращение  к  идеалам

прошлого (именно потому, что эти идеалы вечны), всегда должны расчищать себе

почву. А между  тем всякий, кто вносит свою часть  в царство идей, всякий, кто

отмечает  какое-либо  заблуждение,  всякий,  кто  указывает  на нечто дурное,

чтобы оно было  искоренено,--тот неизменно слывет  безнравственным. Впрочем,

упрек  в безнравственности, которого не удалось  избежать ни  одному смелому

писателю,--  последнее, что остается сделать, когда ничего другого  не могут

сказать автору. Если вы правдивы в изображении, если, работая денно и нощно,

вы начинаете  писать языком небывалым по трудности, тогда вам в лицо бросают

упрек   в   безнравственности.  Сократ   был   безнравствен,   Христос   был

безнравствен, обоих  преследовали  во имя  социального  строя,  который  они

подрывали или  улучшали.  Когда кого-нибудь хотят  изничтожить, его обвиняют в

безнравственности. Этот способ действия, свойственный партиям, позорит всех,

кто к  нему  прибегает. Лютер и Кальвин прекрасно  знали,  что  делают, когда

пользовались,  как  щитом,   затронутыми  материальными  интересами.  И  они

благополучно  прожили всю жизнь.

Когда дается точное изображение всего Общества, описываются  его великие

потрясения, случается --  и  это  неизбежно, -- что  произведение  открывает

больше зла, чем  добра, и какая-то часть картины  представляет людей порочных;

тогда критика  начинает вопить о безнравственности, не замечая назидательного

примера  в  другой части,  долженствующей  создать  полную противоположность

первой. Поскольку  критика не знала общего плана,  я прощал  ей, и тем более

охотно, что  критике  так же нельзя помешать,  как нельзя человеку  помешать

видеть, изъясняться  и судить.  Кроме этого, время  беспристрастного отношения