Литература Ветхого Завета

  Второй  выход — слепо верить в то, что добродетель всегда награждается, а порок всегда наказывается, и, следовательно, принять свою муку как возмездие за какую-то неведомую вину — рекомендуют трое друзей Иова. Жалобы Иова — приговор всему духовному миру, стоящему за ними, той самодовольной мудрости, которая разучилась ставить себя самое под вопрос. Диалог проходит три круга, каждый из которых построен симметрично (речь Иова — ответ Элифаза — речь Иова — ответ Билдада — речь Иова — ответ Цофара). Затем Иов в формах судебной присяги заявляет о своей невиновности, тем самым требуя на суд самого бога. Появляется еще один собеседник по имени Елиуй. Основная идея Елуйа страдание надо рассматривать не столько как возмездие в юридическом смысле слова, сколько как целительное и очищающее средство, при помощи которого бог врачует тайные недуги человеческого духа и обостряет внутреннюю чуткость человека, его «слух». Бог вступает в спор, но он не дает растолкование. Обращенные к Иову вопросы направлены на то, чтобы насильственно расширить его кругозор и принудить его к экстатическому изумлению перед тайнами мира, которое перекрыло бы его личную обиду. Но окончательно выявляется несостоятельность человеческой меры при описании двух чудо-зверей — Бегемота и Левиафана. Оба они имеют конкретные черты реальных животных (гиппопотама, которого и мы называем еврейским словом «бегемот», и нильского крокодила), но их образы перерастают в мифологические символы первозданного неукрощенного хаоса. Яхве принуждает Иова взглянуть на мощь первобытного хаоса так, как смотрит он сам. Его речь грозна, и все же в ней есть нечто от доверительности ребенка, показывающего свою любимую игрушку. Бытие широко, очень широко: в его горизонте наряду с человеком находится место для разгула сил Бегемота и Левиафана.

  Ни  на один из своих вопросов Иов не получил ответа. Но в его душе наступает катарсис, не поддающийся рассудочному разъяснению. Его воля не сломлена, но он по доброй воле отступается от своего бунта. Яхве перестал для него быть бессмысленной прописной истиной и стал живым образом, загадочным, как все живое. Именно это для Иова важнее всего — что он знает о Яхве не с чужих слов, а видит сам.

 Общность идей пророческой литературы и дидактики Гесиода, Солона, Феогнида. Риторика пророков и ораторское искусство древних греков.

В истории человечества, рассказанной Гесиодом, можно найти общие черты с Ветхим Заветом ( пророк Даниил толкование сна царя Вавилона). Историю человечество Гесиод рассказывает преследуя ту же самую дидактическую цель. Честно прожившие свою жизнь люди золотого века по воле Зевса после смерти превратились в добрых демонов, которые ходят по поверхности земли; имевшие грехи люди серебряного поколения стали подземными демонами, а бесчестно жившее медное поколение погибло. Гесиод порицает войны, раздоры, распри, в изображаемых им золотом и серебряном веках, помнящих, по-видимому, доиндоевропейские времена, нет войн, а пришедшее в мир с войнами медное поколение не заслуживает у поэта ни одного хорошего слова.

Сборник стихов Феогнида –этот сборник «катехизисом языческой аристократической морали». От начала времен в Греции констатировали, что боги сплошь и рядом мстят за вину различных злодеев не им самим, а их ничего плохого не совершавшим потомкам. В VI в. Феогнид и Солон одинаково отмечают эту манеру богов, одинаково о ней сожалеют и одинаково рассматривают этих потомков как невинные жертвы. Он коротко обращается к богам, указывает им, что каждый должен отвечать только за свои дела, что манера богов притеснять безвинных или даже просто попускать их притеснение является верхом безобразия; прибавляет, что этак невозможно будет богов уважать – и спокойно идет дальше (при этом он полностью признает, что и его судьба, и судьбы прочих полностью зависят от переменчивой воли богов, и относится ко всей этой ситуации без всякого надрыва или богоборчества). 
 

5. Поэтика философского скепсиса в «Книге Экклезиаста или Проповедника» в свете гибели Первого царства. Ее влияние на европейскую литературу.

Экклезиаст  – это памятник протеста против ортодоксальной «премудрости»

Поражает резкий контраст между тональностью книги и другими библ. писаниями. "Ее безысходный пессимизм отражает время, когда многие стали разочаровываться в необычайных ожиданиях и обетованиях, когда противоположность ожидавшегося величия и действительного унижения становилась нестерпимой, и единственным утешением, кроме обычных утех жизни, оставалось полагать, что жалкое состояние своего народа — удел всего человечества" (*Тураев). Аналогии Е. К. существовали как в древневост., так и в антич. лит-ре, но эта библ. книга написана не в подражание каким-либо образцам, а явилась плодом глубоко личного опыта автора. Почему же такая исполненная скепсиса книга была включена в *канон? Ее следует рассматривать не изолированно, а во всем контексте Свящ. Писания. Пессимизм Е. К. вел к переоценке земных чаяний. В диалектике свящ. истории такой этап был необходим. Он служил как бы переходом от старого представления о посмертии к новым откровениям о Воскресении и жизни будущего века. Е. К. указывала на тупик, в к-ром неизбежно оказывается человек, лишенный веры в бессмертие. "Екклесиаст — пессимист, но, несмотря на это, религиозное свидетельство его чрезвычайно ценно. Это произнесенный суд не только над ветхозаветным состоянием человека, но и суд над чисто природным человеческим идеалом" (*Князев). 

  Скепсис Экклесиаста  столь тотален, столь остро ощущение зла, наводнившего землю, что мудрец завидует мертвым или совсем не рождавшимся: «…благо тому, кто совсем не жил, // Кто не видел злого дела, что творится под солнцем» (4:3; С.48). Тоска Экклесиаста проистекает из утраты осмысленности мира. Именно поэтому его скепсис, полагает С.С. Аверинцев, «есть именно иудейский, а отнюдь не эллинский скепсис; автор книги мучительно сомневается, а значит, остро нуждается не в мировой гармонии, но в мировом смысле. Его тоска — как бы подтверждение от противного той идеи поступательного, целесообразного движения, которая так важна и характерна для древнееврейской литературы в целом. Постольку он остается верным ее духу» (Аверинцев С.С. Древнееврейская литература… С.296).

  Через смыслоутраты Экклесиаст на наших глазах пытается пробиться к смыслу бытия и  утверждает принципиальную непознаваемость мира. Ведь чем больше человек его познает, тем больше тайн и загадок (мысль, столь дорогая и понятная человеку эпохи барокко). Именно поэтому знание — гордый и одновременно горький удел человека — «Ибо от многой мудрости много скорби, // И умножающий знанье печаль умножает» (1:18; С.43). С идеей иррациональности бытия связана идея неизъяснимости Бога, неисповедимости Его путей.