Н. Некрасов «Кому на Руси жить хорошо»

Агапа наказать.

Забегали наследники

И жены их – к Агапушке,

И к Климу, и ко мне!

«Спасите нас, голубчики!

Спасите!» Ходят бледные:

«Коли обман откроется,

Пропали мы совсем!»

Пошел бурмистр орудовать!

С Агапом пил до вечера,

Обнявшись, до полуночи

Деревней с ним гулял,

Потом опять с полуночи

Поил его – и пьяного

Привел на барский двор.

Все обошлось любехонько:

Не мог с крылечка сдвинуться

Последыш – так расстроился…

Ну, Климке и лафа!

 

В конюшню плут преступника

Привел, перед крестьянином

Поставил штоф вина:

«Пей да кричи: помилуйте!

Ой, батюшки! ой, матушки!»

Послушался Агап,

Чу, во́пит! Словно музыку,

Последыш стоны слушает;

Чуть мы не рассмеялися,

Как стал он приговаривать:

«Ка-тай его, раз-бой-ника,

Бун-тов-щи-ка… Ка-тай!»

Ни дать ни взять под розгами

Кричал Агап, дурачился,

Пока не допил штоф.

Как из конюшни вынесли

Его мертвецки пьяного

Четыре мужика,

Так барин даже сжалился:

«Сам виноват, Агапушка!» –

Он ласково сказал…

 

«Вишь, тоже добрый! сжалился», –

Заметил Пров, а Влас ему:

– Не зол… да есть пословица:

Хвали траву в стогу,

А барина – в гробу!

Все лучше, кабы Бог его

Прибрал… Уж нет Агапушки…

 

«Как! умер?»

– Да, почтенные:

Почти что в тот же день!

Он к вечеру разохался,

К полуночи попа просил,

К белу свету преставился.

Зарыли и поставили

Животворящий крест…

С чего? Один Бог ведает!

Конечно, мы не тронули

Его не только розгами –

И пальцем. Ну а все ж

Нет-нет – да и подумаешь:

Не будь такой оказии,

Не умер бы Агап!

Мужик сырой, особенный,

Головка непоклончива,

А тут: иди, ложись!

Положим, ладно кончилось,

А все Агап надумался:

Упрешься – мир осердится,

А мир дурак – доймет!

Все разом так подстроилось:

Чуть молодые барыни

Не целовали старого,

Полсотни, чай, подсунули,

А пуще Клим бессовестный,

Сгубил его, анафема,

Винищем!..

Вон от барина

Посол идет: откушали!

Зовет, должно быть, старосту,

Пойду взгляну камедь!

 

III

 

Пошли за Власом странники;

Бабенок тоже несколько

И парней с ними тронулось;

Был полдень, время отдыха,

Так набралось порядочно

Народу – поглазеть.

Все стали в ряд почтительно

Поодаль от господ…

 

За длинным белым столиком,

Уставленным бутылками

И кушаньями разными,

Сидели господа:

На первом месте – старый князь,

Седой, одетый в белое,

Лицо перекошенное

И – разные глаза.

В петлице крестик беленький

(Влас говорит: Георгия

Победоносца крест).

За стулом в белом галстуке

Ипат, дворовый преданный,

Обмахивает мух.

По сторонам помещика

Две молодые барыни:

Одна черноволосая,

Как свекла губы красные,

По яблоку – глаза!

Другая белокурая,

С распущенной косой,

Ай, косонька! как золото

На солнышке горит!

На трех высоких стульчиках

Три мальчика нарядные,

Салфеточки подвязаны

Под горло у детей.

При них старуха нянюшка,

А дальше – челядь разная:

Учительницы, бедные

Дворянки. Против барина –

Гвардейцы черноусые,

Последыша сыны.

 

За каждым стулом девочка,

А то и баба с веткою –

Обмахивает мух.

А под столом мохнатые

Собачки белошерстые.

Барчонки дразнят их…

 

Без шапки перед барином

Стоял бурмистр.

«А скоро ли, –

Спросил помещик, кушая, –

Окончим сенокос?»

 

– Да как теперь прикажете:

У нас по положению

Три дня в неделю барские,

С тягла: работник с лошадью,

Подросток или женщина,

Да полстарухи в день,

Господский срок ⁹⁶ кончается…

 

«Тсс! тсс! – сказал Утятин князь,

Как человек, заметивший,

Что на тончайшей хитрости

Другого изловил. –

Какой такой господский срок?

Откудова ты взял его?»

И на бурмистра верного

Навел пытливо глаз.

 

Бурмистр потупил голову,

– Как приказать изволите!

Два-три денька хорошие,

И сено вашей милости

Все уберем, Бог даст!

Не правда ли, ребятушки?.. –

(Бурмистр воротит к барщине

Широкое лицо.)

За барщину ответила

Проворная Орефьевна,

Бурмистрова кума:

– Вестимо так, Клим Яковлич.

Покуда вёдро держится,

Убрать бы сено барское,

А наше – подождет!

 

«Бабенка, а умней тебя! –

Помещик вдруг осклабился

И начал хохотать. –

Ха-ха! дурак!.. Ха-ха-ха-ха!

Дурак! дурак! дурак!

Придумали: господский срок!

Ха-ха… дурак! ха-ха-ха-ха!

Господский срок – вся жизнь  раба!

Забыли, что ли, вы:

Я Божиею милостью,

И древней царской грамотой,

И родом и заслугами

Над вами господин!..»

 

Влас наземь опускается.

«Что так?» – спросили странники.

– Да отдохну пока!

Теперь не скоро князюшка

Сойдет с коня любимого!

С тех пор, как слух прошел,

Что воля нам готовится,

У князя речь одна:

Что мужику у барина

До светопреставления

Зажату быть в горсти!..

 

И точно: час без малого

Последыш говорил!

Язык его не слушался:

Старик слюною брызгался,

Шипел! И так расстроился,

Что правый глаз задергало,

А левый вдруг расширился

И – круглый, как у филина, –

Вертелся колесом.

Права свои дворянские,

Веками освященные,

Заслуги, имя древнее

Помещик поминал,

Царевым гневом, Божиим

Грозил крестьянам, ежели

Взбунтуются они,

И накрепко приказывал,

Чтоб пустяков не думала,

Не баловалась вотчина,

А слушалась господ!

 

«Отцы! – сказал Клим Яковлич,

С каким-то визгом в голосе,

Как будто вся утроба в нем,

При мысли о помещиках,

Заликовала вдруг. –

Кого же нам и слушаться?

Кого любить? надеяться

Крестьянству на кого?

Бедами упиваемся,

Слезами умываемся,

Куда нам бунтовать?

Все ваше, все господское –

Домишки наши ветхие,

И животишки хворые,

И сами – ваши мы!

Зерно, что в землю брошено,

И овощь огородная,

И волос на нечесаной

Мужицкой голове –

Все ваше, все господское!

В могилках наши прадеды,

На печках деды старые

И в зыбках дети малые –

Все ваше, все господское!

А мы, как рыба в неводе,

Хозяева в дому!»

 

Бурмистра речь покорная

Понравилась помещику:

Здоровый глаз на старосту

Глядел с благоволением,

А левый успокоился:

Как месяц в небе стал!

Налив рукою собственной

Стакан вина заморского,

«Пей!» – барин говорит.

Вино на солнце искрится,

Густое, маслянистое.

Клим выпил, не поморщился

И вновь сказал: «Отцы!

Живем за вашей милостью,

Как у Христа за пазухой:

Попробуй-ка без барина

Крестьянин так пожить!

(И снова, плут естественный,

Глотнул вина заморского.)

Куда нам без господ?

Бояре – кипарисовы,

Стоят, не гнут головушки!

Над ними – царь один!

А мужики вязовые –

И гнутся-то, и тянутся,

Скрипят! Где мат крестьянину,

Там барину сполагоря:

Под мужиком лед ломится,

Под барином трещит!

Отцы! руководители!

Не будь у нас помещиков,

Не наготовим хлебушка,

Не запасем травы!

Хранители! радетели!

И мир давно бы рушился

Без разума господского,

Без нашей простоты!

Вам на роду написано

Блюсти крестьянство глупое,

А нам работать, слушаться,

Молиться за господ!»

 

Дворовый, что у барина

Стоял за стулом с веткою,

Вдруг всхлипнул! Слезы катятся

По старому лицу.

«Помолимся же Господу

За долголетье барина!» –

Сказал холуй чувствительный

И стал креститься дряхлою,

Дрожащею рукой.

Гвардейцы черноусые

Кисленько как-то глянули

На верного слугу;

Однако – делать нечего! –

Фуражки сняли, крестятся.

Перекрестились барыни.

Перекрестилась нянюшка,

Перекрестился Клим…

 

Да и мигнул Орефьевне:

И бабы, что протискались

Поближе к господам,

Креститься тоже начали,

Одна так даже всхлипнула

Вподобие дворового.

(«Урчи! вдова Терентьевна!

Старуха полоумная!» –

Сказал сердито Влас.)

Из тучи солнце красное

Вдруг выглянуло; музыка

Протяжная и тихая

Послышалась с реки…

 

Помещик так растрогался,

Что правый глаз заплаканный

Ему платочком вытерла

Сноха с косой распущенной

И чмокнула старинушку

В здоровый этот глаз.

«Вот! – молвил он торжественно

Сынам своим наследникам

И молодым снохам. –

Желал бы я, чтоб видели

Шуты, врали столичные,

Что обзывают дикими

Крепостниками нас,

Чтоб видели, чтоб слышали…»

 

Тут случай неожиданный

Нарушил речь господскую:

Один мужик не выдержал –

Как захохочет вдруг!

 

Задергало Последыша.

Вскочил, лицом уставился

Вперед! Как рысь, высматривал

Добычу. Левый глаз

Заколесил… «Сы-скать его!

Сы-скать бун-тов-щи-ка!»

 

Бурмистр в толпу отправился;

Не ищет виноватого,

А думает: как быть?

Пришел в ряды последние,

Где были наши странники,

И ласково сказал:

«Вы люди чужестранные,

Что с вами он поделает?

Подите кто-нибудь!»

Замялись наши странники,

Желательно бы выручить

Несчастных вахлаков,

Да барин глуп: судись потом,

Как влепит сотню добрую

При всем честном миру!

«Иди-ка ты, Романушка! –

Сказали братья Губины. –

Иди! ты любишь бар!»

– Нет, сами вы попробуйте! –

И стали наши странники

Друг дружку посылать.

Клим плюнул: «Ну-ка, Власушка,

Придумай, что тут сделаем?

А я устал; мне мочи нет!»

 

– Ну да и врал же ты! –

 

«Эх, Влас Ильич! где враки-то? –

Сказал бурмистр с досадою. –

Не в их руках мы, что ль?..

Придет пора последняя:

Заедем все в ухаб ⁹⁷,

Не выедем никак,

В кромешный ад провалимся,

Так ждет и там крестьянина

Работа на господ!»

 

– Что ж там-то будет, Климушка?

 

«А будет, что назначено:

Они в котле кипеть,

А мы дрова подкладывать!»

 

(Смеются мужики.)

 

Пришли сыны Последыша:

«Эх! Клим-чудак! до смеху ли?

Старик прислал нас; сердится,

Что долго нет виновного…

Да кто у вас сплошал?»

 

– А кто сплошал, и надо бы

Того тащить к помещику,

Да все испортит он!

Мужик богатый… Питерщик…

Вишь, принесла нелегкая

Домой его на грех!

Порядки наши чудные

Ему пока в диковину,

Так смех и разобрал!

А мы теперь расхлебывай! –

«Ну… вы его не трогайте,

А лучше киньте жеребий.

Заплатим мы: вот пять рублей…»

 

– Нет! разбегутся все…

 

«Ну, так скажите барину,

Что виноватый спрятался».

– А завтра как? Забыли вы

Агапа неповинного?

 

«Что ж делать?.. Вот беда!»

 

– Давай сюда бумажку ту!

Постойте! я вас выручу!

Вдруг объявила бойкая

Бурмистрова кума

И побежала к барину,

Бух в ноги: – Красно солнышко!

Прости, не погуби!

Сыночек мой единственный,

Сыночек надурил!

Господь его без разуму

Пустил на свет! Глупешенек:

Идет из бани – чешется!

Лаптишком, вместо ковшика,

Напиться норовит!

Работать не работает,

Знай скалит зубы белые,

Смешлив… так Бог родил!

В дому-то мало радости:

Избенка развалилася,

Случается, есть нечего –

Смеется дурачок!

Подаст ли кто копеечку,

Ударит ли по темени –

Смеется дурачок!

Смешлив… что с ним поделаешь?

Из дурака, родименький,

И горе смехом прет!

 

Такая баба ловкая!

Орет, как на девишнике,

Цалует ноги барину.

«Ну, Бог с тобой! Иди! –

Сказал Последыш ласково. –

Я не сержусь на глупого,

Я сам над ним смеюсь!»

«Какой ты добрый!» – молвила

Сноха черноволосая

И старика погладила

По белой голове.

Гвардейцы черноусые

Словечко тоже вставили:

Где ж дурню деревенскому

Понять слова господские,

Особенно Последыша

Столь умные слова?

А Клим полой суконною

Отер глаза бесстыжие

И пробурчал: «Отцы!

Отцы! сыны атечества!

Умеют наказать,

Умеют и помиловать!»

 

Повеселел старик!

Спросил вина шипучего.

Высоко пробки прянули,

Попадали на баб.

С испугу бабы визгнули,

Шарахнулись. Старинушка

Захохотал! За ним

Захохотали барыни.

За ними – их мужья,

Потом дворецкий преданный,

Потом кормилки, нянюшки,

А там – и весь народ!

Пошло веселье! Барыни,

По приказанью барина,

Крестьянам поднесли,

Подросткам дали пряников,

Девицам сладкой водочки,

А бабы тоже выпили

По рюмке простяку…

Последыш пил да чокался,

Красивых снох пощипывал.

( – Вот так-то! чем бы старому

Лекарство пить, – заметил Влас, –

Он пьет вино стаканами.

Давно уж меру всякую

Как в гневе, так и в радости

Последыш потерял.)

 

Гремит на Волге музыка.

Поют и пляшут девицы –

Ну, словом, пир горой!

К девицам присоседиться

Хотел старик, встал на ноги

И чуть не полетел!

Сын поддержал родителя.

Старик стоял: притопывал,

Присвистывал, прищелкивал,

А глаз свое выделывал –

Вертелся колесом!

 

«А вы что ж не танцуете? –

Сказал Последыш барыням

И молодым сынам. –

Танцуйте!» Делать нечего!

Прошлись они под музыку.

Старик их осмеял!

Качаясь, как на палубе

В погоду непокойную,

Представил он, как тешились

В его-то времена!

«Спой, Люба!» Не хотелося

Петь белокурой барыне,

Да старый так пристал!

 

Чудесно спела барыня!

Ласкала слух та песенка,

Негромкая и нежная,