Обзор русской литературы XVIII века

Антицерковный характер петровских преобразований современникам  был очевиден, и многочисленное черное и белое духовенство относилось к ним враждебно. Преображенский приказ (следственный и карательный  орган петровского времени) работал без устали: среди его дел 20% составляли дела священников и монахов. Однако тогда только в этой среде Петр мог найти гуманитарно образованных людей для пропагандистской деятельности (инженеров, военных, моряков и других специалистов он мог вербовать из иноземцев, а вот писателей — только из соотечественников). Поначалу он думал опреться на ученое малороссийское духовенство, близкое к Европе и менее консервативное, чем московское (с этим и связано преобразование Славяно-греко-латинской академии по образцу Киевской). Однако и Стефан Яворский (1658-1722), назначенный в 1700 г. местоблюстителем патриаршего престола по указке Петра, и свт. Димитрий Туптало (1651-1709), призванный им в 1702 г. на Ростовскую кафедру, обманули ожидания царя. Оба они были талантливыми писателями, представителями украинского барокко, и оба довольно быстро перешли в оппозицию Петру. Стефан Яворский, напр., почти неприкрыто обличал царя за несоблюдение постов, возлагал надежды на царевича Алексея и т.п. Однако Петр продолжал поиски верного человека, который обладал бы даром слова и убеждения и при том послушно проводили бы его линию в церковной среде.

Такой человек  нашелся. Это был Феофан Прокопович (1681-1736) – "человек жуткий", по точной характеристике прот. Георгия Флоровского. "Это был типичный наемник и авантюрист, – таких наемников тогда много бывало на Западе. Он кажется неискренним даже тогда, когда он поверяет свои заветные грезы, когда высказывает свои действительные взгляды. Он пишет всегда  точно проданным пером. Во всем его душевном складе чувствуется нечестность. Вернее назвать его дельцом, а не деятелем. […] Однако Петру лично Феофан был верен и предан почти без лести, и в Реформу вложился весь с увлечением" (Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991. С.89–90).

Феофан учился в Киевской академии, в латинских  школах в Польше, в иезуитской коллегии св. Афанасия в Риме, бежал оттуда, год пробыл в университете в Галле в Германии; с 1705 г. стал  преподавателем в Киевской академии, приветственной речью сумел обратить на себя внимание проезжавшего царя, стал префектом, потом ректором академии. Наконец, в 1716 г. по зову Петра прибыл в С.-Петербург, в 1718 г. стал епископом Псковским (позднее архиепископом, потом митрополитом Новгородским) и идеологом готовящейся церковной реформы.

Проповеди и  трактаты Феофана до смерти Петра  — это всегда точное и талантливое  изложение официальной точки  зрения на предмет. Проповеди Феофана  печатали в государственных типографиях, рассылали по церквам и обязывали священников читать прихожанам, хотя это не столько проповеди, сколько политические выступления, "похвальные слова", панегирики, предвосхищающие тематику и мотивы торжественной оды Ломоносова. Об их светском, "государственном" содержании говорят сами названия: "Слово похвальное о баталии Полтавской" (1709 и 1717),  "Слово о власти и чести царской" (1718), "Слово похвальное о флоте российском" (1720), "Слово о состоявшемся между империей Российскою и короною Шведскою мире" (1722) и др. Политические трактаты Феофана – "Духовный регламент" (1721) и "Правда воли монаршей во определении наследника державы своея" (1722) – написаны по поручению Петра и под его непосредственным руководством. Они посвящены обоснованию неограниченной власти монарха, который призван быть не только политическим, но и духовным лидером страны. "Духовный регламент", полный язвительных нападок на духовенство и каноническое церковное устройство, приобрел силу основного закона, регулировавшего отношения Церкви и государства.

Однако деятельность Феофана не сводится к публицистике. Он, например, автор одной из самых ярких школьных драм. Еще в бытность свою в Киевской академии он написал и поставил на сцене школьного театра "трагедокомедию" "Владимир" (1705). В ней повествуется о борьбе святого князя Владимира, решившего отказаться от "поганства", с корыстными и невежественными жрецами. Подразумевется при этом, конечно, борьба "просвещенного" монарха с "реакционным" духовенством. Т.е. реформы Петра осмыслены как второе крещение Руси.

В начале XVIII в. Феофан был самым крупным стихотворцем, автором "парафразисов" псалмов, элегий, эпиграмм и др. Ему принадлежат первые русские сонеты и стихотворения, написанные октавами. Его "Епиникион, сиречь Песнь победная на пресловутую победу Полтавскую" (1709), изданный на трех языках — русском, польском и латинском, — положил начало многочисленным одам XVIII в. на победы русского оружия. Стихи, посвященные Прутскому походу 1711 г. ("За могилою Рябою…"), близки к народной песне.

Феофану принадлежат  также курсы "Поэтики" (1705) и "Риторики" (1706-1707) на латинском языке. В этих трудах он отстаивал искусство, подчиняющееся строгим правилам, приносящее "услаждение и пользу". В стихах требовал "ясности" и осуждал "темноту" стиля ученой поэзии XVII в. В "Риторике", вслед за античными и новоевропейскими авторами, предлагал различать три стиля: высокий, средний и низкий, закрепляя каждый из них за конкретными жанрами. Эти курсы не были своевременно изданы, но достоверно известно, что, например, Ломоносов изучал их в рукописи.

По своему образованию  и общественному положению (монах, потом архиерей), по кругу ученых интересов (богословских, исторических и др.), по ведущему в его литературном наследии жанру (проповедь) Феофан напоминает церковных писателей допетровских времен, но по духу это вполне светский автор — "ученый наемник", выполняющий государственные заказы, изредка на досуге позволяющий себе чисто литературные занятия для собственного удовольствия. Самым "новым" у него было поэтическое творчество, в котором находятся образцы развившихся позднее классических жанров. Но все-таки это были силлабические вирши, плохо воспринимавшиеся после утверждения силлабо-тоники, и Сумароков в "Эпистоле о стихотворстве" (1748) без обиняков заявил, что Феофан "достойного в стихах не создал ничего". Его имя ассоциировалось с "красноречием", похвальным словом, проповедью, т.е. с жанром, относящимся больше к "старой", чем к новой "изящной" словесности.

Перед новой  словесностью стояла задача размежевания с традицией путем выработки  нового литературного языка, стихосложения и системы жанров, восходящей к античности и принятой в европейских литературах, прежде всего во Франции. В общем эту задачу в 1730-1750-х гг. совместными и последовательными усилиями решили четыре автора – Антиох Дмитриевич Кантемир (1709–1744), Василий Кириллович Тредиаковский (1703–1769), Михаил Васильевич Ломоносов (1711–1765), Александр Петрович Сумароков (1717–1777).

Первый изданный труд Кантемира – "Симфония, или Согласие на богодухновенную книгу псалмов царя и пророка Давида" (1727).  В принципе это еще труд церковного книжника. Но в то же время он переводит стихами 4 сатиры Н.Буало (1727–1729), сочиняет первые пять собственных оригинальных сатир (1729–1731), "песни" (оды), "письма" (стихотворные эпистолы), басни, эпиграммы, начинает оставшуюся незавершенной эпическую поэму "Петрида" (1730). В конце 1730-х – начале 1740-х гг., находясь на должности посланника сначала в Англии, потом во Франции, он переделает свои пять сатир и напишет три новые, переведет 22 послания Горация, 55 стихотворений Анакреонта. Успех ему сопутствовал только в сатирах, но видно стремление освоить жанровую систему классицизма в целом. "Трудный" слог сатир Кантемира, за который его немало упрекали, являлся следствием сознательных усилий по созданию особого поэтического языка, равно далекого и от языка церковной книжности, и от просторечия (некоторые теоретические суждения на этот счет есть в его "Письме Харитона Макентина к приятелю о сложении стихов русских", 1742).

Тредиаковский в предисловии к первой же своей  книге "Езда в остров любви" (1730) заявлял, что писал исключительно  ради угождения своему покровителю  и рассеяния собственной скуки  и стремился обойтись без "глубокословныя славенщизны". В составе прилагавшегося к этому переводному роману оригинального сборника "Стихи на разные случаи" есть стихотворный панегирик, элегия, "стихи похвальные" России Парижу и др., но в основном любовные песенки на русском и французском языках. Вся книга представляла собой учебник галантного обхождения и претендовала на эстетическую значимость (в отличие от любовных виршей петровского времени). В 1734 г. Тредиаковский издает первую "правильную", в подражание Буало, оду ("Ода о сдаче города Гданьска"), в 1735 г. выпускает "Новый и краткий способ к сложению российских стихов", предлагая способ упорядочения силлабических 13-ти и 11-сложников и давая образцы сочиненных по-новому стихов разных жанров. Необходимость такого упорядочения диктовалось необходимостью четче противопоставить стихи прозе.

Тредиаковский выступал как реформатор, небезразличный к опыту предшественников. Ломоносов пошел дальше. В "Письме о правилах российского стихотворства" (1739) он безаппеляционно объявил, что "наше стихотворство только лишь начинается", тем самым игнорируя почти столетнюю традицию силлабической поэзии. Он, в отличие от Тредиаковского, допускал не только двусложные, но и трехсложные и "смешанные" метры (ямбо-анапесты и дактило-хореи),  не только женские рифмы, но еще мужские и дактилические, и советовал придерживаться ямба как размера приличествующего предметам высоким и важным (к письму прилагалась написанная ямбами "Ода… на взятие Хотина 1739 г."). Преобладание "хореических ритмов" в народных песнях и книжной поэзии XVII в., на которые указывал Тредиаковский, думая что "слух наш" к ним "применился", Ломоносова не смущало, поскольку начинать следовало с чистого листа. Пафос бескомпромиссного разрыва с традицией соответствовал духу времени, а сами ломоносовские ямбы звучали совершенно по-новому и были максимально противопоставлены прозе. Проблема стилистического размежевания с церковной книжностью отодвинулась на второй план. Новая литература и силлабо-тоническая поэзия стали почти синонимическими понятиями.

Тредиаковский в итоге принял идеи Ломоносова, в 1752 г. выпустил целый трактат по силлабо-тонической версификации ("Способ к сложению российских стихов, против изданного в 1735 годе исправленный и умноженный") и на практике добросовестно экспериментировал с разными метрами и размерами. Ломоносов же на практике писал почти исключительно ямбами, единственно, по его мнению, пригодными в высоких жанрах (его классификация высоких, "посредственных" и низких жанров и "штилей" изложена в "Предисловии о пользе книг церковных в российском языке", 1757).

Тредиаковский и Ломоносов, обучавшиеся в Славяно-греко-латинской  академии, были многими нитями связаны  с допетровской книжностью и церковной  ученостью. Сумароков, дворянин, воспитанник Сухопутного шляхетского кадетского корпуса, чуждался ее. Его литературные познания, симпатии и интересы были связаны с французским классицизмом. Ведущим во Франции жанром была трагедия, и в творчестве Сумарокова она стала главным жанром. Здесь его приоритет был неоспорим. Первые русские классические трагедии принадлежит ему: "Хорев" (1747), "Гамлет" (1747),"Синав и Трувор" (1750) и др. Сумарокову принадлежат и первые комедии – "Тресотинус", "Чудовищи" (обе 1750) и др. Правда, это были "низкие" комедии, написанные прозой и являвшиеся памфлетом на лица (в названных комедиях высмеивается Тредиаковский). Т.о. на титулы "северного Расина" и "русского Мольера" Сумароков претендовал по праву, и в 1756 г. именно он будет назначен первым директором первого в России постоянного театра, созданного Ф.Г.Волковым.

Но статусом драматурга и театрального деятеля  Сумароков не мог удовольствоваться. Он претендовал на первенствующее и  руководящее положение в литературе (к немалому раздражению старших  собратьев по перу). Его "Две эпистолы" (1748) – "О русском языке" и "О стихотворстве" – должны были получить статус, аналогичный статусу "Поэтического искусства" Буало в литературе французского классицизма (в 1774 г. их сокращенный вариант выйдет под заглавием "Наставление хотящим быти писателями"). Амбициями Сумарокова объясняется и жанровый универсализм его творчества. Он испытал свои силы почти во всех классических жанрах (только эпопея ему не далась). Как автор дидактических эпистол о стихотворстве и стихотворных сатир он был "русским Буало", как автор "притч" (т.е. басен) – "русским Лафонтеном" и т.д.

Однако Сумароков  преследовал не столько эстетические, сколько воспитательные цели. Он мечтал быть наставником дворянства и советником "просвещенного монарха" (подобно  Вольтеру при Фридрихе II). Свою литературню деятельность он рассматривал как общественно полезную. Его трагедии были школой гражданской добродетели для монарха и подданных, в комедиях, сатирах и притчах бичевались пороки (рифма "Сумароков – бич пороков" вообще стала общепринятой), элегии и эклоги учили "верности и нежности", духовные оды (Сумароков переложил всю Псалтирь) и философические стихотворения наставляли в разумных понятиях о религии, в "Двух эпистолах" предлагались правила стихотворства и т.д. Кроме того, Сумароков стал издателем первого в России литературного журнала – "Трудолюбивая пчела" (1759) (это был и первый частный журнал).

Вообще-то, воспитание публики на разумных началах было одной из задач и европейского классицизма, но у Сумарокова она  встала на первое место. В его трагедиях, например, мы найдем не тонкости внутренних переживаний, как у Расина, не "борьбу долга и чувства", а наглядные примеры дурного и правильного поведения в сложных ситуациях.

В целом литературе русского классицизма свойственен  пафос именно государственного служения (что роднит ее со словесностью петровского времени). Воспитание "частных" добродетелей в гражданине был второй ее задачей, а первой – пропаганда достижений "сотворенного" Петром "регулярного государства" и обличение его противников. Потому и начинается эта новая литература с сатир и од. Кантемир высмеивает поборников старины, Ломоносов восхищается успехами новой России. Отстаивают они одно дело – "дело Петра". Торжественная ода живет "восторгом" перед несомненным величием государства и надеждой на умножение его славы в будущем. Ода, согласно ломоносовской "Риторике", средство "преклонять", а не "убеждать". Она сродни похвальному слову, панегирической проповеди. Публично читаемая по торжественным случаям в огромных залах, в особой театрализованной обстановке императорского двора, ода должна "греметь" и поражать воображение. Она лучше всего могла прославить "дело Петра" и величие империи, наилучшим образом соответствовала пропагандистским целям. Потому именно торжественная ода (а не трагедия, как во Франции, или эпическая поэма) стала главным жанром в русской литературе XVIII века. В этом – одна из отличительных особенностей "русского классицизма". Другие коренятся в демонстративно им отвергаемой древнерусской, т.е. церковной традиции (что и делает "русский классицизм" органичным явлением русской культуры).