Поэзия военных лет

Бывший поэт-узник Гр. Люшнин, теперь член Союза писателей и известный детский поэт, находясь в тюремной камере, писал:

Мне негде вывести строку

О горькой жизни плена:

Вокруг от пола к потолку

Исписанные стены.

Вот кто-то начинал с угла,

Свободу карауля,

Ему сквозь узкий глаз стекла

Вошла в затылок пуля.

И расписался кровью он,

Друзей окинув взглядом.

И я среди таких имен

Свое поставил рядом.

 

Стихи узников концлагерей не разнообразны по своей тематике, что и понятно, но они удивительно целеустремленны: «одной лишь думы власть» владела их авторами -- любовь к Родине.

 

Сквозь фронт, сквозь тысячу смертей,

Сквозь Дантов ад концлагерей,

Сквозь море крови, горя, слез

Я образ Родины пронес.

Как путеводная звезда,

Сиял он предо мной всегда.

 

Широко известным среди заключенных было и прекрасное стихотворение, написанное в Заксенхаузене:

 

Я вернусь еще к тебе, Россия,

Чтоб услышать шум твоих лесов,

Чтоб увидеть реки голубые,

Чтоб идти тропой моих отцов.

Я, как сын, люблю тебя, Россия,

Я люблю тебя еще сильней,

Милые просторы голубые

И безбрежность всех твоих морей!

Я вернусь еще к тебе, Россия,

Чтоб услышать шум твоих лесов,

Чтоб увидеть реки голубые,

Чтоб идти тропой моих отцов.

 

Об этом стихотворении А. Абрамов в своей книге «Лирика и эпос Великой Отечественной войны» справедливо писал: «Некоторая традиционность формы и просто не отточенность стихотворения могут сегодня скрадывать от нас остроту мысли поэта-узника. Между тем он проницательно говорит о преемственности дела героев Октября в делах героев войны с фашизмом, выражает идею, близкую к той, которой жили и другие поэты...»

Идеи патриотизма, ненависти к захватчикам, вера в победу, дух интернационального антифашистского братства и гуманизм - вот что объединяло «стихи за колючей проволокой» со всей советской поэзией.

С ходом войны стала все яснее вырисовываться еще одна характерная особенность лирики тех лет: она все чаще и охотнее стала вбирать в себя большой и напряженный мир философских раздумий, все чаще стала прибегать к таким приемам лирической типизации, которые приближались к символу или аллегории. Все меньше становится, по сравнению с начальным периодом войны, фактографических, информационных стихов, все более заметную роль приобретает философская интонация и символ как результат углубленного осмысления жизни. Черточки и детали фронтового, окопного быта, штрихи поведения человека на войне все чаще используются поэтами не только как выразительные средства поэтической живописи или графики, но и как самостоятельные, наполненные философским содержанием образы-понятия. Характерно в этом отношении видоизменение лирики А. Недогонова. Его «окопные» стихи, ранее несколько замкнутые в пределах солдатского быта, отныне смело включают в себя и дальний, но все отчетливее видимый поэту контур Победы и еще более отдаленный послевоенный солнечный мирный день. В одном из стихотворений он снова описывает окоп, но как?

 

Взглянул солдат вокруг окопа:

в траве земля, в дыму трава.

Пред гребнем бруствера -- Европа,

за гранью траверза -- Москва.

 

В этом же стихотворении убитый сапер лежит у него

 

мертвой головою --

на Москву,

сердцем отгремевшим --

на потомков.

 

Даже любовная, интимная лирика начинает удивительно естественно сочетать в себе детали грубого, кровавого солдатского быта с высокой торжественной патетикой, которая позволяет читателю видеть не только «ближнее», но и «дальнее»: страну, историю, победу.

Все настойчивее, шире, звонче и выше звучит в поэзии голос жизни и любви.

 

любви серебряное горло,

Лебединый голос у любви...

Вижу - руки ты ко мне простерла,

И зовешь... Не надо, не зови.

Дай забыться хоть на миг единый,

Снов моих заветных не тревожь.

Разве чем-нибудь на лебединый

Голос мой натруженный похож?

Разве ты не чувствуешь, что дымом

Я пропах у роковой черты?

Что с таким суровым, нелюдимым

Будешь делать, ласковая, ты?

Но опять мне в грохоте и вое

Голос твой звучит, как наяву:

«Ты такой мне стал дороже вдвое,

Я тебя такого и зову»

 

Это - Николай Рыленков, 1944 год. Но сходное писали многие. Любовная лирика не только завоевывала в военной поэзии свое положение, но одновременно и как бы укрупнялась, так как постоянно соотносилась, не могла не соотноситься с войной, неотступно напоминавшей человеку об игре жизни и смерти, о цене победы и человеческого счастья, от победы -- общей победы -- неотделимого.

 

У погодков моих нет ни жен, ни стихов, ни покоя, -

только сила и юность. А когда возвратимся с войны,

все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое,

что отцами-солдатами будут гордиться сыны,… -

 

писал С. Гудзенко.

Потому-то настоящее -- сегодняшнее военное настоящее (как у М. Дудина его знаменитый «трехсотпятидесятый день войны» в стихотворении «Соловьи») представлялось особо многозначительным, как бы вдвойне подлинным: ведь в нем, будучи полностью от него зависимым, жило и нетерпеливо заявляло о себе завтрашнее будущее. Как никогда текущий, пестрый, горящий, смертельный военный день представлялся частичкой творимого эпоса.

 

Конец февраля.

Как занавески,

синеет небо в пробоинах стен.

Немцам стрелки на перекрестках

Дорогу указывают в плен.

Это история.

Это память…

 

Усилившееся внимание поэзии к большому понятию времени -- к будущему и к прошлому - свидетельствовало о стремлении понять в общей цепи исторических перемен свое настоящее. Что такое сегодняшняя война? Эпизод ли она в пестрой веренице бесконечных исторических событий, или она действительно великая война, тот «последний и решительный бой», о котором пелось в гимне? Первый же год показал, что враг, с которым пришлось воевать советскому народу, это не только враг какой-либо одной нации или нескольких народов, это -- трагедия всего человечества. Из ощущения величия развернувшейся битвы и родилась лирика укрупненного зрения, учащенного исторического дыхания, широких символов и патетики. Даже личная судьба и возможная гибель многими начала ощущаться в свете великой исторической миссии, выпавшей на долю народа. Отсюда трагедийно-патетическая, но внутренне оптимистическая интонация так называемой личной лирики в поэзии второй половины Великой Отечественной войны. Пожалуй, никогда со времен Вл. Маяковского наша поэзия не разговаривала с такой величавой открытостью и прямотою с Вечностью, Историей, Народом. Гражданский и воинский долг, жизнь, смерть и бессмертие, назначение и роль человека в судьбе Отечества -- вот что выходит сейчас на первое место и принимает весьма своеобразное звучание.

Широко распространенной поэтической идеей, которую можно проследить во множестве вариантов чуть ли не у всех поэтов этого времени, становится мысль о неистребимости и необычайной протяженности единичной человеческой жизни, если брать ее в совокупности с народом и национальной историей. Индивидуальная судьба, оборванная войной и исчезающая навечно, вместе с тем является в жизни своего народа тем связующим светоносным звеном, что сближает оба берега истории. Не всем суждено переплыть эту трагическую реку крови, но погибшие жизни, в конце концов, соединят обе земные тверди для будущей счастливой пашни.

Естественно, что ощущение почти зримой связи времен, вдруг протянувшейся через человеческие души потомков воинов Куликова и Бородина, родило в лирике военных лет широкую волну исторических воспоминаний и ассоциаций. Солдат Великой Отечественной войны, сражающийся на древней Непрядве, лежащий в маскхалате на льду Чудского озера, наводящий понтоны через Дон и умирающий у петровского Орешка, не мог не почувствовать своей кровной связи с большой биографией Отечества. Литература отвечала этой потребности великолепными историческими экскурсами А. Толстого в прозе и многочисленными лирическими стихотворными медитациями на исторические темы, всегда тесно сопряженными в потоке лирического высказывания с современностью. Можно сказать, что ощущение далекого прошлого, обострившееся в годы Великой Отечественной войны, постепенно обрело в лирике этих лет определенную полнозвучность и широту -- в особенности в превосходных исторических стихотворениях Д. Кедрина, поэмах В. Луговского, в лирике и поэмах Л. Мартынова.

Ощущение своего времени как звена историй, тяга к крупномасштабности, укрупненность поэтического зрения, насыщенность лирики философскими и историческими образами-понятиями -- все это было в родстве с исподволь зарождавшейся и оформлявшейся поэзией лироэпического и эпического облика и склада.

 

 

СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

 

Абрамов А. Указ. соч., с. 111.

Азаров Во. Ленинграду. Л., 1942.

Берггольц Ольга. Собр. соч.: В 3-х т. Л., 1973, т. 2.

Брежнев Л. И. Великий подвиг советского народа. М., 1975.

Бровка Петрусь. К родным берегам. М., 1943.

Ветров Д. Дорога в Молдавию. 1941--1943. Кишинев, 1946.

В кн.: Стихи за колючей проволокой: Блокнот, найденный в Заксенхаузене. М., 1959

Гудзенко С. Указ. соч.

Друнина Юлия. Качается рожь несжатая... -- В кн.: Поэзия в бою: Стихи о Великой Отечественной войне. М., 1959.

Дудин Михаил. Стихи. М., 196.

Железнов Павел. Жди победу! -- Красноармейская правда: Газ-Зап. фронта. 1942, 10 дек., № 341 (6562).

Исаковский М. Соч.: В 2-х т. 1941--1950. М., 1951, т. 2.

История русской советской литературы. М., 1963, т. 2

Кедрин Дмитрий. Избр. произведения. Л., 1974

К о ч н е в М. Объятия земли. Иваново, 1943

Лебедев-Кумач Вас. Песни и стихотворения. М., 1960

Люшнин Гр. Не расстрелянная песня: Стихи. М., 1974

Маяковский Владимир. Полн. собр. соч.: В 13-ти т. М., 1958, т. 10

Михайлов Ал. Три эмблемы: Из заметок о поэзии военных лет.-- Наш современник, 1977, № 5.

Москвин Н. Партизанскими тропами. Цит. до статье: Ситковецкая Майя. Звучит как гимн.--В кн.: Когда пушки гремели, 1941--1945. М., 1973.

Наровчатов С. Поэзия в движении: Статьи. М., 1966

Недогонов Алексей. Лирика (1938--1948). М., 1949

Орлов Сергей. Стихотворения. Л., 1968

Пришелец Антон. Поход: Стихи. М., 1945

Прокофьев А. Ольга. -- Красная звезда, 1942

Рыленков Николай. Стихотворения, М., 1964

Светлов М. Стихотворения и поэмы. Л., 1966

Симонов Константин, Стихотворения и поэмы. Л., 1982

Ситковецкая Майя. Указ. соч., с. 92.

См. кн.: Вспоминают друзья. Л., 1977, с. 117.

Советские писатели на фронтах Великой Отечественной воины. - В кн.: Литературное наследство; М., 1966, т.78, кн. 1

С п и в а к И. Указ. соч

Сурков Алексей. Большая война. М., 1942, с. 6.

Сурков Алексей. Подошла война к Подмосковью...-- В кн.; Присягаем Победой: Стихи о Великой Отечественной войне. М., 1975

Сурков Алексеи. Стихи о ненависти. М., 1943

Сурков Алексей. Фронтовая тетрадь, М., 1941

Тихонов Н. В дни испытаний. -- В кн.: С пером и автоматом: Писатели, журналисты Ленинграда в годы блокады. Л., 1964

Твардовский А. Василий Теркин: Книга про бойца. М., 1973

Твардовский А. Смоленщина: Стихи. М., 1943

Твардовский А. Собр. соч. в 6-ти т., т. 2

Цит. по кн.: Когда пушки гремели. 1941--1945.

Цит. по кн.: Шилова А. В. Александров: Очерк жизни и деятельности. М., 1955.

Чепуров А. Рассвет, -- В кн.: Победа: Поэты о подвиге Ленинграда в Великой Отечественной войне. Л., 1970

Шолохов Михаил. Собр. соч.: В 8-и т. М., 1960, т. 8

Шубин Павел. Изба у дороги: Из литературного наследия. -- Новый мир, 1975, № 6

Яшин Александр. Стихотворения. М., 1958

Размещено на