Убить пересмешника

Рассказывали, когда младший  сын Рэдли был подростком, он свёл дружбу с Канингемами из Старого  Сарэма - многолюдным загадочным племенем, обитавшим на севере нашего округа, и впервые за всю историю Мейкомба они сколотили что-то вроде шайки. Они не так уж много буянили, но и этого было довольно, чтобы о  них судил и рядил весь город  и три священника увещевали их с трёх церковных кафедр: они слонялись  возле парикмахерской, по воскресеньям ездили автобусом в Эбботсвил  в кино; ходили на танцульки в известный всему округу игорный притон на берегу Алабамы - гостиницу «Капля росы и приют рыболова» и даже пробовали пить виски. Ни один человек в Мейкомбе не отважился сказать мистеру Рэдли, что его сын связался с дурной компанией.

– Однажды вечером, разойдясь  больше обычного, мальчишки прикатили  на главную площадь задом наперёд  на взятом у кого-то взаймы дрянном фордике, оказали сопротивление почтенному церковному старосте мистеру Коннеру, который пытался их задержать, заперли его во флигеле для присяжных во дворе суда. Весь город решил, что этого им спустить нельзя; мистер Коннер заявил, что узнал всех до одного в лицо и так этого не оставит, - и вот мальчишки предстали перед судом по обвинению в хулиганстве, нарушении общественной тишины и порядка, оскорблении действием и сквернословии в присутствии женщин. Судья спросил мистера Коннера, откуда это последнее обвинение, и мистер Коннер сказал - ребята ругались так громко, что их наверняка слышали все женщины во всём Мейкомбе. Судья решил отправить мальчишек в ремесленное училище штата, куда иной раз посылали подростков просто для того, чтобы у них был кусок хлеба и крыша над головой, это была не тюрьма, и это не считалось позором. Но мистер Рэдли думал иначе. Если судья отпустит Артура, мистер Рэдли уж позаботится, чтоб Артур больше не доставлял хлопот. Зная, что у мистера Рэдли слово не расходится с делом, судья охотно отдал ему сына.

Другие мальчишки поступили  в ремесленное училище и получили лучшее среднее образование, какое  только можно получить в пределах нашего штата; один из них даже окончил  потом высшее техническое училище  в Оберне. Двери дома Рэдли были закрыты наглухо и по воскресеньям и в будни, и целых пятнадцать лет никто больше ни разу не видал  младшего сына мистера Рэдли.

А потом настал день, который  смутно помнил и Джим, когда несколько  человек видели Страшилу Рэдли, - и о нём заговорили. По словам Джима, Аттикус не любил говорить о Рэдли, и, когда Джим про них спрашивал, Аттикус отвечал одно: занимайся своими делами, а в дела Рэдли не суйся, они тебя не касаются, но после того случая, рассказывал Джим, Аттикус покачал головой и сказал: «Гм-гм».

Почти все сведения Джим получил  от нашей соседки мисс Стивени  Кроуфорд, завзятой сплетницы, она-то уж знала всё доподлинно. По её словам, Страшила сидел в гостиной, вырезал  какие-то заметки из «Мейкомб трибюн»  и наклеивал в альбом. В комнату  вошёл мистер Рэдли-старший. Когда  отец проходил мимо, Страшила ткнул  его ножницами в ногу, потом  вытащил ножницы, вытер кровь  о штаны и вновь принялся за свои вырезки.

Миссис Рэдли выбежала на улицу и закричала, что Артур  их всех сейчас убьёт, но, когда прибыл шериф, Страшила всё так же сидел  в гостиной и вырезал что-то из газеты. Ему было тогда тридцать три года.

Мисс Стивени сказала - мистеру Рэдли предложили отправить  Страшилу на время в Таскалузу, это будет ему полезно, но старик сказал - нет, ни один Рэдли в сумасшедшем доме не сидел и сидеть не будет. Страшила не помешанный, просто он иногда бывает раздражительным. Подержать его под замком можно, а судить не за что, никакой он не преступник. Шериф не решился посадить Страшилу в тюрьму вместе с неграми, и его заперли в подвале здания суда.

Как Страшилу вновь перевели домой, Джим помнил очень смутно. Мисс Стивени Кроуфорд рассказывала - некоторые члены муниципалитета сказали мистеру Рэдли, что если он не заберёт Страшилу из подвала, тот от сырости зарастёт плесенью и помрет. И потом, не может же Страшила весь век жить на средства округа.

Никто не знал, каким образом  мистеру Рэдли удалось запугать Страшилу так, чтоб он не показывался на люди; Джим думал, что Страшила почти всё время сидит на цепи, прикованный к кровати. Но Аттикус сказал - нет, не в том дело, можно и другими способами превратить человека в привидение.

Помню, изредка мне случалось  видеть, как миссис Рэдли открывает  парадную дверь, подходит к перилам  веранды и поливает свои канны. А  вот мистера Рэдли, когда он шагал  в город и обратно, мы с Джимом видели каждый день. Он был худой, жилистый, глаза какие-то блеклые, даже не поймёшь, какого они цвета. Торчат острые скулы, рот большой, верхняя губа тонкая, а нижняя толстая. Мисс Стивени Кроуфорд говорила, он уж до того прямой и правильный человек, что слушает одного только бога, и мы ей верили, потому что мистер Рэдли был прямой, как громоотвод.

С нами он не разговаривал. Когда  он шёл мимо, мы опускали глаза и  говорили: «Доброе утро, сэр», а он в ответ только покашливал. Его  старший сын жил в Пенсаколе, на рождество он приезжал домой, он был один из немногих, кто на наших  глазах входил в этот дом или выходил  из него. Люди говорили, с того дня, как  мистер Рэдли взял Артура из подвала, дом словно вымер.

А потом настал день, когда  Аттикус сказал - если мы станем шуметь во дворе, он нам задаст, и велел  Кэлпурнии, чтоб мы не смели пикнуть, пока его не будет дома: мистер Рэдли  умирает.

Мистер Рэдли не торопился. Улицу по обе стороны от его  дома перегородили деревянными козлами, тротуар посыпали соломой, все машины и повозки сворачивали в объезд. Доктор Рейнолдс всякий раз, приезжая к больному, оставлял свою машину возле  нас и к дому Рэдли шёл пешком. Мы с Джимом целыми днями ходили по двору на цыпочках. Наконец козлы  убрали, и мы с крыльца смотрели, как мистер Рэдли отправился мимо нашего дома в последний путь.

– Вот хоронят самого подлого  человека на свете, - проворчала себе под  нос Кэлпурния и задумчиво  сплюнула.

Мы посмотрели на неё во всё глаза: Кэлпурния не часто  позволяла себе вслух судить о  белых.

Все соседи думали - когда  мистер Рэдли отправится на тот свет, Страшила выйдет на свет божий, но они  ошибались: из Пенсаколы вернулся старший  брат Страшилы и занял место отца. Разница была только в возрасте. Джим сказал - мистер Натан Рздли тоже «скупает хлопок». Однако мистер Натан отвечал нам, когда мы с ним здоровались, и иногда он возвращался из города с журналом в руках.

Чем больше мы рассказывали Диллу про семейство Рэдли, тем  больше ему хотелось знать, тем дольше он простаивал на углу в обнимку  с фонарным столбом и тем дольше раздумывал.

– Интересно, что он там  делает, - бормотал он. - Вот возьмёт  сейчас и высунется из-за двери.

– Он по ночам выходит, когда  темно, - сказал Джим. - Мисс Стивени  Кроуфорд говорит, раз она проснулась среди ночи, а он смотрит на неё в окошко… смотрит, а сам похож на мертвеца, голова точь-в-точь как череп. Дилл, а ты его не слыхал? Ты ночью не просыпался? Он ходит вот так, - и Джим зашаркал ногами по гравию. - Думаешь, почему мисс Рейчел так запирает на ночь все двери? Я сам утром сколько раз видал у нас на задворках его следы, а раз ночью слышим - он скребется в окно у заднего крыльца, Аттикус вышел, а его уже нет.

– Вот бы поглядеть, какой  он, - сказал Дилл.

Джим нарисовал довольно похожий портрет Страшилы: ростом Страшила, судя по следам, около шести с половиной футов; ест он сырых белок и всех кошек, какие только попадутся, вот почему руки у него всегда в крови - ведь кто ест животных сырыми, тому век не отмыть рук. У него длинный кривой шрам через всё лицо; зубы желтые, гнилые; он пучеглазый и слюнявый.

– Давайте выманим его  из дому, - сказал Дилл. - Я хочу на него поглядеть.

Джим сказал:

– Что ж, если тебе жизнь  надоела, поди и постучи к ним в парадную дверь, только и всего.

Наш первый налёт состоялся, только когда Дилл поспорил с Джимом на книжку «Серое привидение» против двух выпусков «Тома Свифта», что  Джим не посмеет сунуться в ворота Рэдли. Джим был такой - если его раздразнить, нипочём не отступит.

Джим думал три дня. Наверно, честь ему была дороже жизни, потому что Дилл его донял очень  легко.

– Ты трусишь, - сказал он в  первый же день.

– Не трушу, просто невежливо  ломиться в чужой дом.

Назавтра Дилл сказал:

– Ты трусишь, тебе к ним  во двор одной ногой и то не ступить.

Джим возразил, что он ведь сколько лет каждый день ходит в школу мимо Рэдли.

– Не ходишь, а бегом бегаешь, - сказала я.

Но на третий день Дилл добил  его: он сказал Джиму, что в Меридиане  люди похрабрее мейкомбских, он сроду не видал таких трусов, как в Мейкомбе.

Услыхав такие слова, Джим прошагал по улице до самого угла, прислонился  к фонарному столбу и уставился  на калитку, которая нелепо болталась  на самодельной петле.

– Надеюсь, ты и сам понимаешь, Дилл Харрис, что он всех нас прикончит, - сказал Джим, когда мы подошли к  нему. - Он выцарапает тебе глаза, и тогда  не говори, что это я виноват. Помни, ты сам это затеял.

– А ты всё равно трусишь, - кротко сказал Дилл.

Джим попросил Дилла усвоить  раз и навсегда, что ничего он не трусит.

– Просто я никак не придумаю, как бы его выманить, чтоб он нас  не поймал.

И потом, Джим обязан помнить  о своей младшей сестре.

Как только он это сказал, я поняла - он и вправду боится. Когда я один раз сказала, что  ему слабо спрыгнуть с крыши, он тоже вспомнил о своей младшей  сестре, «Если я разобьюсь насмерть, что будет с тобой?» - спросил  он тогда.

Прыгнул с крыши, но не разбился, и больше не вспоминал, что он в  ответе за свою младшую сестру, пока не оказался перед воротами Рэдли.

– Что, слабо тебе? Хочешь на попятный? - сказал Дилл. - Тогда, конечно…

– Дилл, такие вещи надо делать подумавши, - сказал Джим. - Дай минуту подумать… это всё равно как заставить черепаху высунуть голову…

– А как ты её заставишь? - поинтересовался Дилл.

– Надо зажечь у неё под  пузом спичку.

Я сказала - если Джим подожжет дом Рэдли, я скажу Аттикусу.

Дилл сказал - поджигать  черепаху гнусно.

– Ничего не гнусно, надо же её заставить, и ведь это не то что кинуть её в огонь, - проворчал Джим.

– А почём ты знаешь, что  от спички ей не больно?

– Дурак, черепахи ничего не чувствуют, - сказал Джим.

– А ты что, сам был черепахой?

– Ну, знаешь, Дилл!… А  теперь не мешай, дай подумать… Может, если мы начнём кидаться камнями…

Джим думал так долго, что Дилл, вздохнув, пошёл на уступки.

– Ладно, не слабо, ты только подойти к дому, дотронься рукой - и «Серое привидение» твоё.

Джим оживился:

– Дотронусь - и всё?

Дилл кивнул.

– Значит, всё? - повторил Джим. - Смотри, а то я дотронусь, а ты сразу станешь орать - не по правилам!

– Говорят тебе, это всё, - сказал Дилл. - Он, наверно, как увидит тебя во дворе, сразу выскочит, тут  мы с Глазастиком накинемся на него, схватим и объясним, что  мы ему ничего плохого не сделаем.

Мы перешли через улицу  и остановились у ворот Рэдли.

– Ну, валяй, - сказал Дилл. - Мы с Глазастиком тут.

– Сейчас, - сказал Джим. - Не торопи меня.

Он зашагал вдоль забора до угла, потом обратно - видно, изучал несложную обстановку и решал, как  лучше проникнуть во двор; при этом он хмурился и чесал в затылке.

Я смотрела, смотрела на него - и фыркнула.

Джим рывком распахнул  калитку, кинулся к дому, хлопнул  ладонью по стене и помчался обратно  мимо нас, даже не обернулся поглядеть, что толку от его набега. Мы с  Диллом мчались за ним по пятам. Благополучно добежали до нашей веранды и, пыхтя  и еле переводя дух, оглянулись.

Старый дом стоял по-прежнему хмурый и унылый, но вдруг нам  показалось, что в одном окне шевельнулась штора. Хлоп. Лёгкое, чуть заметное движение - и дом снова замер.

 

2

 

В начале сентября Дилл попрощался с нами и уехал к себе в Меридиан. Мы проводили его на пятичасовой  автобус, и я ужасно скучала, но потом  сообразила - через неделю мне в  школу! Ещё ничего в жизни я  не ждала с таким нетерпением. Зимой я часами просиживала в  нашем домике на платане, глядя на школьный двор, подсматривала за школьниками  в бинокль Джима, изучила все  их игры, не спускала глаз с красной  куртки Джима, когда ребята играли в  жмурки или в салки, втайне делила все их радости и неудачи. И  ужасно хотела быть с ними вместе.

В первый день Джим снизошёл до того, что сам отвёл меня в  школу, обычно это делают родители, но Аттикус сказал - Джим с удовольствием  покажет мне мой класс. Наверно, тут совершилась выгодная сделка: когда мы рысцой огибали угол дома Рэдли, я услыхала необычный звук - в кармане у Джима позвякивали  монетки. Перед школьным двором мы замедлили  шаг, и Джим стал мне толковать, чтоб в школе я к нему не приставала, не просила разыграть главу «Тарзан  и люди-муравьи», не докучала намеками на его личную жизнь и не ходила за ним хвостом в переменки. Моё  место в первом классе, а место  Джима - в пятом. Короче говоря, чтоб я не путалась у него под ногами.

– Что ж, нам с тобой  больше нельзя играть вместе? - спросила я.

– Дома мы будем жить, как  жили, - сказал Джим. - Но, понимаешь, в  школе не то, что дома.

Так оно и оказалось. В  первое же утро наша учительница мисс Кэролайн Фишер вызвала меня и  перед всем классом отлупила линейкой по ладони, а потом поставила в  угол до большой перемены.

Мисс Кэролайн была молодая - двадцать один, не больше. Волосы тёмно-рыжие, щеки розовые и тёмно-красный  лак на ногтях. И лакированные туфельки на высоком каблуке, и красное  платье в белую полоску. Она была очень похожа на мятную конфетку, и  пахло от неё конфеткой. Она снимала  верхнюю комнату у мисс Моди Эткинсон, напротив нас, и, когда мисс Моди нас  с ней познакомила, Джим потом  несколько дней ходил, как в тумане.