Вечные образы в мировой литературе

Итак, Гамлет решает повременить с актом мести, благо-родно щадя короля. Но тогда как объяснить то, что Гамлет без раздумий протыкает Полония, прячущегося за гобеленами в комнате королевы-матери? Все намного сложнее. Его душа находится в постоянном движении. Хотя король был бы также беззащитен за шторами, как и в момент молитвы, Гамлет так возбужден, шанс приходит к нему так неожиданно, что у него нет времени обдумать его как следует.

Брэдли не согласен с мнением Гёте, который видел  Гам-лета неспособным к решительным действиям. Он считает, что к «сентиментальному» принцу можно чувствовать лишь сожа-ление и, таким образом, он может быть кем угодно, но не геро-ем. Но этот человек — «героическая натура». Во всяком случае, это было бы, по мнению Брэдли, более справедливо.

Брэдли ставит вопрос: стоит ли нам надеяться  на то, что, даже если Гамлет уверится в  справедливости слов Призрака, он будет  ближе к акту мести? После беседы с Офелией становится ясно, что  промедление грозит еще большей  опасностью для не-го. Но Клавдий уверен, что Гамлет сошел с ума, причем, по его мнению, не из-за любви. Он слышит яростную угрозу, под-слушивая разговор Гамлета и Офелии:

I say we will have no moe marriage.

Those that are married already —

all but one – shall live.

The rest shall keep as they are.

 (III, I, 149–151)  

Никаких свадеб. Кто  уже в браке,

дай бог здоровья всем, кроме одного.

Остальные пусть  обходятся по-прежнему.

И растущая тревога  короля становится понятна. Он без промедления  посылает Гамлета в Англию. Тот  не отказывается ехать, так как считает, что не может этого сделать, пока открыто не обвинит злодея в убийстве отца. Но по дороге он встречает Фортинбраса, и ему становится стыдно:

How all occasions do inform against me

And spur my dull revenge! What is a man,

If his chief good and market of his time

Be but to sleep and feed? A beast, no more.  

(IV, IV, 32–35) 

Все мне уликой служит, все торопит 

Ускорить месть. Не велика цена

Того, единственные чьи желания 

Еда да сон. Он зверь  — не человек.

Каким же человеком  он возвращается? Брэдли пишет, что  изменения есть, но не кардинальные. Теперь он осознает свою силу, уже нет  усталости от жизни и стремления к смерти, которые буквально пронизывают  весь первый монолог.

Таким образом, Брэдли склонен полагать, что Шекспир  хотел показать нам Гамлета, пребывающего в состоянии меланхолии, и дать нам почувствовать, что изменения  пришли слишком поздно. В ней он и видит причину поведения  принца, которого считал «единственным  из его [Шекспира — авт.] трагических  героев, которого тот не позволил увидеть  в момент, когда жизнь улыбнется  ему»[31] . Также представляется интересной точка зрения Брэдли о взаимоотношениях Гамлета с матерью. Критик считает, что принц не хочет убедиться  в молчаливом согласии Гертруды, он желает спасти ее душу. Хотя он ненавидит своего дядю, осознает обязанность наказать преступника, его сознание не поглощено этой идеей всецело и полностью. Но он в ужасе от падения своей матери и хочет вытащить ее из этой ямы грехопадения, тем более что Призрак просит его пощадить Гертруду.

Противоречивость  вышеупомянутых концепций вызвала  бурную реакцию некоторых критиков, которые утверждали, что «слабость» Гамлета всего лишь выдумка сентиментальной  критики.

Американский  исследователь Э. Столл (E. Stoll) вообще заявил, что «трудности, по-видимому, объясняются двумя по-спешными плохо напечатанными переделками и сложными те-атральными условиями того времени»[32]. Критик Дж. М. Робертсон (J. M. Robertson) пошел еще дальше, сказав, что у Шекспира образ героя и сюжет не согласуются из-за ус-ловий, которые драматург должен был непременно учитывать. Т. С. Элиот (T. S. Eliot) соглашался с Робертсоном, считая «Гамлета» явной неудачей драматурга, т. к. в нем отсутствует соответствие внешних событий и оказываемого эффекта на зрителя или читателя. Шекспир, согласно Элиоту, не сумел найти нужного хода событий, который бы помог нам более четко осознать всю глубину конфликта. Напротив, в пьесе слишком много «лишнего», которое еще больше запутывает и сбивает с толку [33] .

Элиота, прежде всего, в пьесах Шекспира — кроме, как полагают исследователи, изучающие  наследие обоих авторов, «Кориолана», — не устраивало то, как Шекспир, в силу влияния своей эпохи, если и не утратил христианское мировоззрение, то несколько ушел от до-ренессансного его варианта. Элиот отдавал предпочтение Данте, творчество которого во многом построено на философии Фомы Аквинского, тогда как у Шекспира все словно соткано из разнообразных идей философов Античности и Ренессанса [34].

В течение всей своей творческой жизни известный  англо-американский поэт пытался преодолеть влияние своего относительно далекого по временным рамкам предшественника. Но, несмотря на столь нелестные  высказывания не только о трагедии «Гамлет», но, по существу, о большей  части творчества драматурга, он так  и не сумел осуществить столь  желаемого, причем зачастую сам это  подспудно признавая. Так, в одном  из писем Лоренсу Дареллу Элиот писал: «Шекспиру повезло со временем, а нам — нет» [35]. В этих словах остро ощущается вся боль Элиота, которая, если, быть может, — учитывая, что он был убежденным христианином, — и не переросла в «чёрную» зависть, то уж в «белую» скорее всего.

Джон Довер Уильсон (John Dover Wilson) также выделяет эту проблему как основную. «Сюжет представляет собой интерес первую половину пьесы, характер — второй» [36] . Он полагает, что во времена Елизаветы такое бездействие было проявлением «безумия или невероятной глупости» [37] . Шекспир, по его мнению, не хотел давать какое-либо объяснение подобного воздействия Гамлета, все, что он сделал — выставил напоказ эту проблему, дабы мы имели возможность рассмотреть ее со всех сторон и сделать свое собственное заключение. Все попытки интерпретации пьесы с позиций бихевиоризма он считает недостаточными.

Не последнюю  роль в развитии всей мировой критиче-ской мысли в целом и шекспироведения в частности сыграл Зигмунд Фрейд (Sigmund Freud), работы которого стали толчком для рождения целого течения в литературоведении — т. н. психоанализа (psychoanalytic criticisms). Фрейд довольно часто использовал литературные произведения как источники примеров для своих научных открытий, и его решение несложно понять, т. к. лучшего поля для размышлений над человеческой природой трудно себе представить, а анализируемые литературные герои зачастую являются более живыми и понятными, чем реальные люди. Не зря для открытого им «эдипового комплекса» он взял имя героя трагедии Софокла. Не обошел он стороной и шекспировского «Гамлета», назвав одну из глав в своей широко известной книге «Толкование сновидений» «Царь Эдип и Гамлет».

В ней Фрейд  заключает, что попытки разобраться  в характере поведения Гамлета  практически ни к чему не привели. По его мнению, ни трактовка Гёте — о том, что действия принца «парализуются  преувеличенным развитием мышле-ния»[38] — ни точки зрения, видящие поведение героя как проявление его слабости, причины которой кроются в его склонности к неврастении, не могут удовлетворить. В свою очередь, он предлагает свое видение проблемы. Сравнивая Гамлета с Эдипом, Фрейд считает, что «Гамлет способен на все, только не на месть человеку, воплотившему для него осуществление его вытесненных детских желаний»[39].

Таким образом, по Фрейду, Гамлет не мстит Клавдию  из-за того, что осознает, что его  враг ничем не хуже его самого. Отсюда также и «сексуальное отвращение»  по отношению к Офелии.

Все эти догадки  Фрейда также являются более чем  спорными.

В результате, на наш взгляд, в западноевропейском куль-турном сознании не сложилось (да и не могло сложиться) единой устоявшейся точки зрения на проблему «Гамлета». Существуют лишь бесчисленные предположения, зачастую без ко-кретного обоснования и подкрепления, несмотря на бесконечные попытки.