Жизнь и творчества на Кавказе А.С. Пушкина

      После бани и ужина путники еще долго  сидели за самоваром под старой, отягощенной плодами грушей, слушая рассказы атамана о Запорожской  Сечи, о Березани, Очакове и Измаиле, где он воевал в молодые годы под  командой Суворова, когда бежал от помещика-крепостника в спасительную для него Сечь. Конечно, разговор был и о казаках-черноморцах, и обоснованных ими куренных селениях, и о самом  Екатеринодаре, где им предстояло провести очередную жаркую ночь с ее жарой и комарами.

      После ночного отдыха и завтрака в саду Раевские с Пушкиным в сопровождении  атамана Матвеева осмотрели город. В крепости, кроме Воскресного  собора и его внутреннего оборудования и хранимых в нем боевых знамен, их заинтересовали колокола, висевшие на дубовой звоннице напротив главного входа в собор, отлитые из трофейных  турецких пушек, захваченных казаками на острове Березань в 1788 году.

      После осмотра крепостных куреней, бастионов  и Ярмарочной площади, занимавшей всю  северную часть эспаланды (полосы незастроенной земли шириной в 100 саженей), и рассказа Матвеева о проходящих здесь ежегодных ярмарках Пушкин написал позже краткое, но очень емкое четверостишие:

                        Толпятся  средь толпы еврей  сребролюбивый,

                        Под буркою казак, Кавказа  властелин,

                        Болтливый грек и турок молчаливый,

                        И важный перс, и хитрый армянин. 

      После осмотра крепости Раевские вышли  на Ярмарочную площадь, где три раза в год проводились ярмарки. Первым делом на них «рисовались» прасолы, т.е. скупщики скота и лошадей, затем уже купцы, торгующие товарами нужными для хозяйства: сундуками, посудой, решетами, косами и т.д. Иногда с разрешения начальства на ярмарку допускались и горцы, которые на своих скрипучих арбах торговали дарами закубанских лесов. Сбыв свой товар, они закупали промышленные товары, и только после этого направлялись к месту переправы.

      Женщины-казачки  ездят на ярмарки с превеликим удовольствием, чтобы повидать белый  свет, полюбоваться на предметы роскоши  и запастись предметами бесед  на целые месяцы, до следующей ярмарки.

      Бродя с молодежью по городу, Пушкин, будучи человеком наблюдательным, заметил, как на центральной улице Красной, в одном квартале от усадьбы генерала Бурсака, армянские купцы зазывали в свои лавки редких прохожих казаков  и казачек, истошно крича и  страшно вращая глазами, а то и  просто хватая за полы одежды, затаскивая упирающихся в двери лавок, напропалую расхваливая свои товары. Позже казаки рассказывали, что нахичеванские армяне шли следом за обозами казаков идущих к Кубани, и благодаря спекулятивным оборотам закрытым непроницаемой завесой для остального торгового мира, имели всегда доход. Казак же никогда, не то что московский стрелец, не любил и не уважал торгового дела. Точно так же относились к торгашам и закубанские черкесы.

      На  другой день, задолго до наступления  жары, Раевские после прибытия конвоя покинули гостеприимные атаманский дом и тронулись в дальнейший путь, сопровождаемые стаями собак, в  клубах густейшей пыли, которой главная  улица столицы Черномории была весьма богата. На самом деле, улица Красная, хотя и имела такое яркое наименование, ничем не отличалась от обычной улицы любого кубанского селения: те же выбоины, ухабы, отсутствие мощеного полотна и водосточных канав. Вдоль улицы за плетнями и частоколами стеной тянулись пыльные сады, в глубине которых, как бы стыдясь своего затрапезного вида, стояли турлучные и саманные хатки, поставленные на землю без какого-либо фундамента, и своими подслеповатыми «виконцамы» робко выглядывали на свет божий.

      Вскоре  улица вывела путников к главным  воротам города, охраняемым вооруженными казаками (ныне здесь перекресток  улиц Красной и Длинной). Здесь  же с дозорной вышки дежурный казак  всматривался в бескрайние степи, примыкавшие  с севера к оборонительному валу города, который тянулся от Кубани до Малого Карасуна. Отсюда начинался Большой Таманский почтовый шлях, который, оставив по левую руку первое городское кладбище с деревянной церквушкой Св. Фомы, резко поворачивая на запад, шел параллельно городскому валу Екатеринодара.

      Перед глазами путников открылась довольно интересная панорама: правее Ростовского  тракта, на некотором расстоянии от окраины города, стояло боле десятка  ветряных мельниц на кирпичных основаниях. Некоторые из них, ловя легкий восточный  ветерок, как какие-то неведомые  великаны, медленно, словно нехотя, махали своими решетчатыми крыльями, словно прощались от именно города с путниками.

      В степи по дороге навстречу Раевским медленно двигался «валок», т.е. обоз чумаков, возчиков товаров и одновременно торговцев ими. Чумацкие обозы связывали  Черноморию с южными губерниями России, доставляя туда соль, нефть, рыбу, а оттуда хлеб, лес, промышленные товары и ткани.

      Пушкин  с интересом всматривался в лица чумаков, людей в большинстве  своем пожилых, одетых в полотняные штаны и рубахи, пропитанные в  целях профилактики дегтем, так как  холера и чума бывали частыми гостями  в степях юга России и Черномории. Прошло несколько минут – и последний чумацкий воз остался позади в облаках густейшей пыли, а перед Раевскими открылись просторы кубанской степи, кое-где украшенной островками уже спеющего терновника.

      Если  раньше дорога, по которой ехали  Раевские от Прочного Окопа до Изрядного  Источника и от Редутского кордона до Андреевского кордона, проходила вдоль кордонных линий: Кавказской и Черноморской, то отсюда согласно маршруту она пошла от линии правее – прямо на Темрюк и далее на Тамань, оставив позади следующие казачьи селения и кордонные укрепления: 

      «От Редутского кордона

   до  Николаевско-Редутской батарейки – 1 ½ версты

   до  поста Изрядного  – 2 ½ версты

   до  Вознесенской батарейки  – 2 версты

   до  поста Воронежского – 2 ½ версты

   до  Ново-Троицкой батарейки  – 3 ½ версты

   до  поста Подмогильного – 3 ½ версты

   до  поста Константиновского  – 6 верст

   до  поста Александровского – 5 верст

   до  поста Мало-Лагерного  – 7 верст

   до  поста Павловского  – 6 верст

   до  пикета № 18 – 4 версты

   до  поста Велико-Марьянского – 8 верст

   до  поста Главно-Екатеринодарского – 5 верст

   до  поста Байдачного – 2 ½ версты

   до  поста Подгороднего – 6 верст

   до  поста Александровского – 1 ½ версты

   до  Александровской  батарейки – 1 ½  версты

   до  Тенгинской батарейки – 1 ½ версты

   до  Елизаветинской батарейки  – 2 версты

   до  пикета Могильного – 2 версты

   до  Елизаветинско-Николаевской батарейки – 2 версты

   до  поста Елизаветинского  – 3 версты

   до  поста Велико-Лагерного  – 5 верст

   до  поста Елинского – 4 версты

   до  Елинской батарейки – 3 версты

   до  поста Марьянского – 2 версты

   до  Громкой батарейки  – 1 верста

   до 1-й Марьянской батарейки – 2 версты

   до 2-й Марьянской батарейки – 2 версты

   до  Трусовой батарейки  – 2 версты

   до  поста Ново-Екатерининского  – 5 верст

   до  Ново-Екатерининской батарейки – 10 верст

   до  поста Ольгинского – 8 верст

   до  Тиховской батарейки – 6 верст

   до  Суровой батарейки  – 2 версты

   до  поста Славянского  – 9 верст

   до  поста Ерковского – 2 ½ версты

   до  поста Копильского – 1 ½ версты

   до  поста Протоцкого – 12 ½ версты

   до  поста Петровского  – 8 верст

   до  поста Емануиловского – 10 верст

   до  поста Старо-Редутского – 4 версты

   до  поста Ново-Редутского – 7 верст

   до  поста Андреевского – 6 верст». 

      Далее дорога пошла вдоль Таманского залива, в волнах которого были видны огромные стаи белокрылых чаек, а вдали –  кривые паруса казачьих лодок, стремящихся  укрыться от надвигающегося шторма. Здесь  все веяло прошлым. Справа, у берега залива, под песчаными холмами  виднелись остатки некогда цветущего  города Боспорского царства – Фанагории. Слева вдоль дороги тянулась цепь могильных курганов, хранителей тайн некогда живших здесь народов. Часа через два пути справа от дороги показались серые валы Фанагорийской крепости, построенной А.В. Суворовым в 1795 года для защиты казаков-переселенцев со стороны турецкой Анапы. С высоких валов в сторону моря и окрестных холмов грозно смотрели пушки.

      Переночевав в крепости в отведенных квартирах, Раевские узнали, что на море штормит  и судна, способного взять на борт их экипажи, пока в Тамани нет. И тогда, после ночлега и завтрака, не теряя  времени, они, особенно молодежь, изъявили желание осмотреть крепость и  городок Тамань, домишки которого белели в двух верстах южнее у берега Таманского залива.

      Поднявшись  на звонницу, чтобы осмотреть колокола, Пушкин, глядя за городской оборонительный вал в степь, представлял, как  где-то там, за горизонтом, местный князь  Мстислав Тмутараканский победил в единоборстве закубанского князя Редедю перед полками касожскими. И ранее и позже земля таманская многие века содрогалась под топотом конских копыт, и народы многие устилали ее своими костями, уступая эти степи и холмы более сильным народам, умеющим сражаться, как в конном, так и пешем строю. Жизнь никогда не замирала на этих, казалось бы, бесплодных землях.

      Впоследствии  Пушкин попытается в стихотворной форме  обработать легенду о Мстиславе  Удалом и Редеде и даже составить план этой работы, ибо интерес к истории России у него стал проявляться еще с детских лет, а с годами интерес этот только усилился. Несмотря на молодость, Пушкин уже хорошо знал историю государства Российского, его драмы и трагедии. Его «История Пугачева», наброски к «Истории Петра Первого» и ныне не утратили своей научной ценности. А после посещения Кубани, и особенно Тамани, он замыслил написать биографию великого русича – Александра Васильевича Суворова. Однако, что-то ему помешало. Напомню, что Пушкин попал на Тамань, да и вообще на юг России, в тот период, когда в России начались раскопки городищ и курганов, а в Причерноморье и некрополей античных городов-колоний. В те годы возникли и первые археологические музеи, куда попали на хранение такие бесценные богатства древнего мира, как находки в кургане Куль-оба под Керчью и клад древнерусских изделий из Старой Рязани. Все это вызвало определенный общественный резонанс, который, конечно, коснулся и поэта, ибо мы точно знаем, что памятники древности на Кавказе и в Крыму он осматривал.

      Исследования  русской культуры особенно плодотворны  стали после победы в Отечественной  войне 1812 года. Это был период, когда, в результаты подъема национального  сознания, как писал сам Пушкин: «…все, даже светские женщины, бросились  читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную».

      Итак, солнечная Кубань и болотисто-полынная Тамань остались позади. Несмотря на молодость  и поэтическую восторженность, поэт заметил, что в среде казачества, которое многие просвещенные люди России представляли каким-то военно-монашеским орденом, существует эксплуатация человека человеком, и здесь, среди «вольного» казачества, жили истина и несправедливость, добро и зло стояли друг против друга.  Бедному человеку, простому труженику было плохо на берегах «вольной» Кубани, и тут для трудового человека не было свободной жизни от гнета эксплуататоров. Поэтому через год поэт и воскликнул: «Прости, священная свобода!» …ибо не было ее среди некогда вольнолюбивого казачества.

      А на Тамань наконец-то пришел тот час, когда море несколько успокоилось. Большая канонерская лодка прибыла  к берегам Тамани и на нее были погружены экипажи и вещи Раевских. Сами же путешественники были доставлены к пристани на тележках, принадлежащих  местному начальству.

      Вот показался у пристани и генерал  Раевский в окружении армейских  и казачьих офицеров, провожавших  его до борта войскового баркаса, причаленного и пристани. Помогая сестрам в баркас первыми спрыгнули Николай Раевский с Пушкиным, генерал же, почтительно поддерживаемый под руку атаманом, сошел последним. Команда, взмах весел – и баркас направился рукой рулевого к стоящей на рейде канонерке. Приняв на борт пассажиров, выбрав якорь и подняв парус, судно направилось к берегам благословенной Тавриды, горы и долы которой поэт воспоет еще не раз. Находясь в тот вечер на палубе канонерки под шумящим от порывов ветра парусом, Пушкин сделает наброски элегии, которую положит на бумагу спустя несколько дней на борту уже другого судна. И хотя это стихотворения написано почти два века назад, слова его не утратили свою задушевность и в наше время: