Анализ образа русского офицера в литературе 19 века

Максим Максимыч — образ неоднозначный. Неоднозначно поэтому к нему и отношение  автора. Все это во многом объясняет  причины споров, взаимоисключающих  оценок этого парного образа—главного  «спутника» главного героя романа, когда попеременно выдвигается  то одна, то другая сторона его противоречивой целостности. Сразу после появления  лермонтовского романа С. Шевырев, объявивший Печорина «призраком, отброшенным на нас Западом», противопоставлял ему  Максима Максимыча как «цельный характер коренного русского добряка, в которого не проникла зараза западного  образования». В нем он особо ценил  его патриархальность и смирение, видя в этом, в отличие от Печорина, проявление подлинно русского национального  характера: «Вот тип характера, в  котором отзывается наша древняя  Русь! И как он высок своим христианским смирением...». В этом же духе противопоставлял Печорина и Максима Максимыча  реакционный критик и журналист  С. А. Бурачок. 

Простой кавказский офицер Максим Максимыч оказывается  ближе к естественному миру, но дальше от цивилизованной жизни; он привык к природе, обычаям, нравам горцев, знает  их хитрости и повадки, но ему крайне неуютно в непонятном печоринском  окружении. Он знает, как вести себя с Казбичем, с Азаматом, с Бэлой, с горцами, осетинами, кабардинцами и татарами, но русский человек  — Печорин — для него странен. В «Тамани» функция Максим Максимыча  отчасти доверена десятнику, отчасти  «черноморскому уряднику». Оба предупреждают  о грозящей опасности. Но ни Максим Максимычу, ни десятнику, ни уряднику не дано проникать в глубь вещей, предотвращать трагические и  трагикомические события', поскольку  они далеки от извращенной социальностью  психологии главного героя. Дальше поверхности  вещей они не проникают, хотя им свойственно  смутное ощущение неблагополучия, внутренней конфликтности жизни. 

Характерно, что  к этим оценкам оказался очень  близок отзыв о романе Николая I, который сразу по его прочтении  писал своей царственной супруге: «Я прочел «Героя» до конца и нахожу вторую часть отвратительною, вполне достойною быть в моде. Это то же преувеличенное изображение презренных характеров, которые находим в  нынешних иностранных романах... Характер капитана прекрасно намечен. Когда  я начинал эту историю, я надеялся и радовался, что, вероятно, он будет  героем нашего времени... но в этом романе капитан является как надежда, которая  не осуществляется. Господин Лермонтов  был неспособен провести до конца  этот благородный и простой характер и заменил его жалкими, очень  малопривлекательными личностями... Счастливого  пути, господин Лермонтов; пусть он очистит свою голову, если это возможно». Такими словами напутствовал венценосный  критик поэта, сосланного на Кавказ. 

В наше время, но несколько по-иному, Максим Максимыч тоже нередко противопоставляется  Печорину как характер, который стоит  ближе к лермонтовскому идеалу, как  натура цельная и гармоничная. «В противовес Печорину,— утверждает современный исследователь,— выступающему носителем разъедающей рефлексии, разрушительной силы мысли, Максим Максимыч олицетворяет эмоциональное начало, цельность и особую гармоничность  человеческой личности, порождаемую  «внутренней тишиной», недоступной  людям печоринского типа. ...В образе Максима Максимыча разрешаются (хотя, конечно, далеко не все) трагические  противоречия печоринского образа...». С другой стороны, К. Н. Григорьян считает, что, отдавая должное человеческим качествам, Максим Максимыч является «олицетворением смирения» простого, неразвитого и ограниченного человека, который никак не может противостоять Печорину, как и все другие персонажи романа. «Чем тут восхищаться? — восклицает ученый, говоря о Максиме Максимыче, возражая тем, кто отдает ему предпочтение перед Печориным. — Тем, что придавленный суровыми обстоятельствами жизни человек покорно тянет нелегкую свою лямку». И продолжает: «Не вернее ли будет предположить, что функция образа Максима Максимыча заключается в том, чтобы па фоне людей простых и обыкновенных показать и оттенить необыкновенность личности Печорина?» 

Взаимоисключающая альтернативность этих оценок образа Максима Максимыча объясняется  не только различиями в позициях его  интерпретаторов (хотя это нужно  учитывать), но и глубокой «диалогичностью» в его характере видового —  и родового, социально-ролевого, конкретно-исторического  — и целостного общечеловеческого  начал. В Печорине их взаимодействие и борьба протекают не только более  напряженно, но и более осознанно  и мучительно контрастно. Отсюда вытекает еще большая разноголосица в  определениях и оценках его образа и характера. Ученый, специально изучавший  движение этих оценок и интерпретаций  от эпохи к эпохе, отмечает: «Неизменным  оставалось противоречивое восприятие... главного героя—Печорина». Еще определеннее вывод другого исследователя: «Трудно  найти в русской классической литературе характер, вызвавший столько  разнообразных и противоположных  суждений, как Печорин». 

Отсюда, как уже  отмечалось, несколько неожиданная  концовка «Бэлы», в которой повествователь, пообещав рассказать «целую историю», связанную с новой встречей со своим случайным попутчиком, обращается к читателю: «Сознайтесь, однако ж, что  Максим Максимыч — человек, достойный  уважения?.. Если вы сознаетесь в этом, то я вполне буду вознагражден за свой, может быть, слишком длинный рассказ». Рассказ-то шел в основном о Печорине, который стоит на первом плане  для автора, а повествователь выдвигает  на этот план фигуру Максима Максимыча. Да и в следующей новелле, так  и озаглавленной «Максим Максимыч», повествователь основное внимание и  сочувствие уделяет штабс-капитану, лишь «попутно» характеризуя Печорина, на миг появившегося в гостинице, где повествователь с Максимом Максимычем коротали время в длительном ожидании «оказии», чтобы двинуться под ее прикрытием дальше. Право же, недаром Николай I, ознакомившись с «записками офицера», т. е. с «Бэлой» и «Максимом Максимычем», «надеялся и радовался», что Максим Максимыч «и будет героем наших дней». Здесь нужно напомнить, что в «записках офицера» Максим Максимыч не только выступает на первом плане как персонаж, он здесь еще разделяет с повествователем и функции рассказчика.  Первоначальные сведения о Печорине читатель узнает  нечаянно от Максима Максимыча, правда, если можно так выразится, подаваемые в «литературной обработке» повествователем. Благодаря такой подаче, преломленной через две воспринимающих «линзы», Печорин еще больше «отдаляется» и «отдаляется» от автора. В то же время, показываемый с двух весьма различных точек зрения, Печорин уже здесь обретает известную стереоскопичность изображения. В «Журнале Печорина» повествователь, как и автор, совсем исчезает со сцены повествования, а Максим Максимыч, хотя и утрачивает функцию рассказчика, фигурирует в нем эпизодически как персонаж.  

Печорин находится  на той ступени нравственного  сознания, когда естественная, но наивная  цельность Максим Максимыча уже  чужда и во многом противоположна его интеллектуально развившейся, но лишенной цельности натуре. Между  Максим Максимычем и Печориным лежит  глубокая пропасть. Она-то и разделяет  Печорина, уже сознающего несовершенство мира и пытающегося найти выход, и Максим Максимыча, еще не дошедшего  до сознания внутренней противоречивости бытия, но замечающего его странность. Изначальная патриархальность Максим Максимыча, его стремление к естественной простоте тоже гибнут, и гибель их одновременно и смешна и трагична. На одном  полюсе неумолимо рушится освященный вековыми традициями наивный цельный  мир, а на другом накапливается волевая  энергия интеллектуального героя, в котором растет неудовлетворенность  собственной жизнью и распадом с  простыми истинами. Максим Максимыч уходит из романа, но не навсегда. Ценности, которыми он дорожит и которых является носи­телем, вспомнятся Печорину в  «Фаталисте». Однако мир, представленный сознанием Максим Максимыча, исчезает безвозвратно и неумолимо. С позиций  Максим Максимыча и на почве, породившей его понимание жизни, нельзя решить сложные вопросы бытия. Тут нужен  иной герой, иное духовное зрение. Хотя гибель наивного, патриархального, нецивилизованного мира предрешена, неожиданно обнаруживается его относительное превосходство над героем 

Таким образом, можно сделать вывод, что фигура Максим Максимыча является фигурой  достаточно значимой и самостоятельной  в романе Лермонтова. Образ этот представляется неоднозначным, более  того, в романе трудно выявить однозначное  отношение к нему самого автора. Возможно, это объясняется тем, что  все-таки, этот  образ для Лермонтова был служебным, оттеняющим образ  главного героя, однако нам представляется, что в этом заключается мастерство Лермонтова-прозаика, сумевшего нарисовать столь тонкий психологический образ, используя столь «простой» материал. 

ГЛАВА 2.  КАПИТАН  ТУШИН, КАК ТИП «ПРОСТОГО РУССКОГО ОФИЦЕРА» 

В творчестве Толстого, как уже отмечалось тема русского офицера занимает если не центральное, то одно из ведущих мест. И одним  из центральных произведений русской  литературы, в которых поднимается  эта тема вне всякого сомнения является роман-эпопея «Война и мир». 

Наиболее привлекательными в этом романе нам представляются простые армейские офицеры Тушин  и Тимохин, прямые потомки пушкинского  капитана Миронова, родные братья лермонтовского Максима Максимыча. Выходцы из народной среды, люди, не имевшие никакого касательства к «крещеной собственности», они  по-солдатски смотрят на вещи, потому что сами солдаты. Незаметный, но подлинный  героизм этих армейских офицеров был естественным проявлением их нравственной натуры, как и повседневный, обычный героизм солдат и партизан. В изображении Толстого они —  такое же воплощение народно-национальной стихии, как и Кутузов, с которым  Тимохин прошел суровый воинский путь начиная еще с Измаила. Они  выражают собой самую сущность русской  армии. В системе образов романа за ними следует Васька Денисов, с  которым мы уже вступаем в привилегированный  мир. В военных типах романа Толстой  воссоздает все ступени и переходы в русской армии того времени  — от безымянного солдата-патриота, почувствовавшего Москву за собой, до фельдмаршала Кутузова. 

Начало «Войны и мира», появившееся в «Русском вестнике» в 1865 году под названием  «Тысяча восемьсот пятый год», критика встретила неодобрительно. Газетные, журнальные статьи и рецензии, письма друзей не радовали писателя. Первые читатели романа упрекали автора за французский язык, за психологические «мелочи», за «аристократический тон», за неопределенный жанр произведения. Не всем были понятны замыслы Толстого, характер главных героев романа, в особенности — Андрея Болконского. «Все эти маленькие штучки, хитро подмеченные и вычурно высказанные, — досадовал Тургенев, — мелкие психологические замечания, которые он (Толстой) под предлогом «правды» выковыривает из-под мышек и других темных мест своих героев — как это все мизерно на широком полотне исторического романа! И он ставит этот несчастный продукт выше «Казаков»! Тем хуже для него...» H. Щербина в «Русском инвалиде» писал о неясности образа Андрея Болконского. 

В 1866 году публикуется  вторая часть будущего первого тома романа. Новые главы заставили  критиков выступать осмотрительнее, заметить образы Тушина, Денисова, положительно оценить некоторые образы великосветского  общества. Лед тронулся, но медленно, в небольших разводьях. 

Многие старые убеждения повторялись с прежним  упорством. Рецензент «Книжного  вестника» не понимал, «для чего и  зачем автор выставляет своих  бледных Николичек, Наташенек, Мими и Борисов... не знаешь, фигурируют ли эти лица в рассказе в качестве героев, или по своему ничтожеству  они служат отдельными группами для  главного фона картины. Более удачно обрисованная личность князя Андрея приводит к тем же вопросам и недоумениям...». 

Тургенев писал: «Вторая часть «1805-го года» тоже слаба: как это все мелко и  хитро, и неужели не надоели Толстому эти вечные рассуждения о том, — трус, мол, ли я или нет —  вся эта патология сражения? Где  тут черты эпохи, — где краски исторические?» Фету казалось, что  Андрей Болконский - порядочный, но пустой человек — «пустырник». 

Фет писал Толстому: «Пока князь Андрей был дома, где  его порядочность была подвигом, рядом  с пылким старцем-отцом и дурой  женой, он был интересен, а когда он вышел туда, где надо что-либо делать, то Васька Денисов далеко заткнул его за пояс». 

Толстой, соглашаясь с отдельными критическими замечаниями, был непреклонен в основных конструктивных принципах романа. Произведение развертывалось по плану, где образ Болконского  оставался одним из центральных, ведущих, а вокруг него вырастали  новые персонажи и события, которые  имели самостоятельное значение и в то же время с разных сторон освещали характер героя, его эволюцию. Столкновения Болконского с новыми людьми, историческими событиями  открывали перед ним новые  дали, более глубокое понимание жизни. Первой такой знаменательной вехой  была встреча князя Андрея с артиллерийским офицером Тушиным. 

О Тушине наше литературоведение  сказало много лестных слов. Многие исследователи творчества Толстого давно уже сошлись на том, что  в образе Тушина Толстой удачно показал  героя Отечественной войны 1812 года, воплотил в нем особенности русского национального характера. 

Мы не собираемся спорить с подобными оценками. В них есть бесспорная истина, но истина далеко не полная, схваченная внешне, без анализа образа Тушина в контексте  романа, среди других действующих  лиц. 

А. А. Сабуров  справедливо указывает: «Фигура  Тушина, при всей своей величественной простоте, обаятельности, цельности  и законченности, не стоит особняком... Он примыкает к главным героям, и прежде всего к князю Андрею»1. Верны замечания С. Бычкова, Б. Рюрикова, Н. В. Драгомирецкой, М. Б. Храпченко  о том, что встреча с Тушиным  помогла Болконскому преодолеть ложные представления о войне  и подвиге. Но и эти суждения, высказанные  попутно, не раскрывают, каковы сложные  «обязанности» в романе «простого» характера Тушина, особенности авторского замысла и его воплощения. 

В нашем исследовании наибольший интерес в плане анализа  представляет капитан Тушин, как  наиболее близкий к лермонтовскому образу Максим Максимыча.