Философия экзистенционализма

Однако и в этом конкретном пространстве китайской  революции Гарин играет роль «западного человека». Гарин - «игрок», он одержим  «потребностью в могуществе»; образец  для подражания он видит в Наполеоне - как и Раскольников. Пафос деятельности Гарина - само это действие, сам этот пафос, дающий возможность продлить собственное существование, реализуя потребность в могуществе, в победе любой ценой, компенсирующей неизбежное поражение в главном сражении - сражении человека и его судьбы, его приговоренности к смерти. 

Неизлечимая болезнь  Гарина- немудреный прием, с помощью  которого Мальро заставляет читателя переживать ощущение эфемерности, конечной обреченности кипучей деятельности «западного человека», всех его попыток  одолеть абсурд. Гарин не скрывает, что народ его не привлекает, что  революция избрана сферой приложения энергии «игрока» не потому, что  она привлекательная, а потому, что  предоставляет ничем не ограниченные возможности для самоутверждения. И потому, что все прочее «еще хуже», чем революция. 

Жизнь революционера  «ничего не стоит» - как и всякая жизнь в царстве абсурда, но все  дело в том, что «ничего не стоит  жизни», ничего не стоит существования, каждое являет собой единственную ценность. И все равноценны, сфера приложения энергии «игрока» может быть любой - можно сражаться на баррикадах китайской революции, но можно и  разыскивать в джунглях Камбоджи старинные храмы, дабы извлечь хранящиеся там ценности. Этим и заняты герои  романа «Королевская дорога» (1930), также  отражающего жизненный опыт романиста, осужденного в 1923 г. за ограбление кхмерского храма. 

Роман вновь написан  на основе достоверных впечатлений  и может быть прочитан как отчет  об экзотической экспедиции охотников  за сокровищами. Однако в романе все  настолько же конкретно, сколь и  абстрактно, абсолютно. Начиная с  задачи этого мероприятия: более  чем конкретное желание добыть деньги любой ценой расширяется до тотальной  потребности вырваться из плена  «ничтожной повседневности». Свободный  выбор игры рискованной, на грани  смертельной опасности - единственная возможность преодолеть болезненное  ощущение дряхления, фатального сползания  к трагическому финалу. 

Идеология «западного человека», предельно сгущаясь в  образе главного героя «Королевской дороги» авантюриста Перкена, мифологизирует повествование. Мальро «мыслил притчами», по его словам («как Ницше и Достоевский»). Перед взором современного европейца, героя Мальро, возникает «древний лик судьбы». «Холодное царство  абсурда» предстает, однако, в виде леса, в образе природы, ставшей обиталищем абсолютного зла. Смертельные угрозы исходят не только от людей, от туземцев, но и от растений и животных, от насекомых, от каждой твари, от среды обитания, отчуждающей «игрока». 

В романе «Удел человеческий» (1933) Мальро вернулся к китайской  революции, к ее развитию в Шанхае в 1927 г. «Удел человеческий» определяется «условиями человеческого существования» совокупностью социальных проблем, которые и пытается решить революция. В отличие от первых романов, персонажи  этого романа выбирают, пытаются определить линию своего поведения относительно этих проблем, вопрошают судьбу. Ответы перестают быть однозначными, предопределенными сутью «западного человека»; одного, главного героя сменила целая толпа обитателей Шанхая. «Игроки» стали отрицательными персонажами, вроде фактического хозяина Шанхая финансиста Ферраля. 

Смерть и в «Уделе человеческом» занимает место конечной истины, обнажающей изначальную суть человека, не подлежащую изменению  в социальных типах и обстоятельствах. Однако каждый умирает в одиночку и у каждого человека свой путь к этому пределу. Перкену смерть заслонила весь мир, все свела  к этому финалу его жизни, а  приговоренный к смерти революционер Катов выходит из плена одиночества, спасая другого человека. Организатор  восстания Кио умирает с надеждой, с верой в человеческое братство, в обретающую смысл жизнь... 

В 30-е годы мощная волна демократического движения увлекла  Мальро. Когда началась испанская  война, Мальро приобрел несколько самолетов, нанял летчиков и отправился воевать  против фашистов - это было первое подразделение  авиации в республиканской армии. И эта страница жизни Мальро была увековечена его искусством-в 1937 г. опубликован роман «Надежда», хроника испанской войны. 

Революция и человек, политика и нравственность - об этом роман Мальро. Революция - это надежда, а надежда изменяет и мир, и  человека, осознающего «свое величие», свою способность разорвать замкнутый  круг абсурда и обреченности, воздействовать на мир. Выбор, совершаемый героями  «Надежды», социально детерминируется, определяется ситуацией антифашистской войны, свобода отождествляется  с конкретным политическим действием, с борьбой за свободу. 

Мальро выходит  за пределы экзистенциалистской  проблематики. Правда, и в «Надежде»  продолжается поединок человека со смертью, приоткрывающий константы бытия, тем  паче что революция - это война, это  безжалостная альтернатива практической, политической целесообразности и нравственных постулатов, которые остаются неизменными  при всех обстоятельствах. Но это  скорее относится к оценке революции, войны, политики, т.е. условий человеческого  существования, чем удела человеческого.

4. Альбер Камю 

«"Все дозволено" Ивана Карамазова - единственное выражение  свободы»,- писал Альбер Камю (1913-1960). С юности Камю зачитывался Достоевским, Ницше, Мальро. В 1938 г. он сыграл Ивана  в спектакле по роману Достоевского, а в конце своей жизни роман  «Бесы» переделал в пьесу. Мысли  об абсурде («абсурд царит»), о всевластии смерти («познание себя - познание смерти»), ощущение одиночества и отчуждения от «омерзительного» внешнего мира («все мне чуждо») - постоянны и неизменны  в эссеистике, прозе и драматургии  Камю. 

Однако этот трафаретный  для экзистенциализма ряд переживаний  корректировался жизненным опытом Камю. Он родился в Алжире в очень  бедной семье: отец был сельскохозяйственным рабочим, через год погиб на фронте, мать зарабатывала на существование  уборкой. По этой причине для Альбера  Камю «удел человеческий» всегда предполагал «условия человеческого  существования», нечеловеческие условия  нищеты, которые не забывались. Они  не в малой степени стимулировали  бунтарство Камю, хотя он и чуждался политики, его недоверие к элитарному, «чистому» искусству, предпочтение искусства, которое не забывает о  тех, кто выносит на себе «груз  истории». 

От мощного стимула  первоначальных, алжирских впечатлений  происходил «романтический экзистенциализм» Альбера Камю. Он сообщал о намерении  написать о своем современнике, «излечившемся  от терзаний долгим созерцанием природы». У раннего Камю господствует языческое  переживание красоты мира, радость  от соприкосновения с ним, с морем  и солнцем Алжира, От «телесного»  бытия. Все острее ощущающий экзистенциалистское  отчуждение, Камю не оставляет потребности  в постоянном «контакте», в «благосклонности», в любви - «абсурд царит - спасает  любовь». 

«Романтиком-экзистенциалистом» стал герой романа «Посторонний» (1937-1940, опубл. 1942). На двойной-метафизический и социальный - смысл романа указывал Камю, пояснявший странное поведение  Мерсо прежде всего нежеланием подчиняться  жизни «по модным каталогам». Сюжет  «Постороннего» Камю видел в «недоверии к формальной нравственности». Столкновение «просто человека» с обществом, которое принудительно «каталогизирует» каждого, помещает в рамки «правил», установленных норм, общепринятых взглядов, становится открытым и непримиримым во второй части романа. Мерсо вышел  за эти рамки - его судят и осуждают. Не столько за то, что он убил человека, сколько потому, что ведет себя «не по правилам», с удовольствием  выпил кофе во время похорон матери и т.п. 

Мерсо «не от мира сего» потому, что он принадлежит  иному миру - миру природы. В момент убийства он ощутил себя частью космического пейзажа, его движения направляло солнце. Но и до этого мгновения Мерсо  предстает естественным человеком, который может подолгу и без  всякой как будто причины смотреть на небо. Мерсо - пришелец, инопланетянин; его планета - море и солнце. Мерсо - романтик, запоздалый язычник. 

Но Мерсо «романтик-экзистенциалист». Слепящее солнце Алжира освещает поступки героя, которые невозможно свести к  социальным мотивировкам поведения, к  бунту против формальной нравственности. Убийство в «Постороннем» - еще одно «немотивированное преступление». Мерсо в одном ряду с Раскольниковым и Лафкадио. Различие между ними в том, что Мерсо уже не спрашивает о границах возможного,- само собой  разумеется, что для него возможно все! Он свободен абсолютно, ему «все дозволено». 

Мерсо абсолютно  свободен потому, что «абсурд царит», а он себя осознает героем абсурдного мира, в котором нет Бога, нет  смысла, есть одна истина - истина смерти. Роман Камю со смерти начинается, смерть - центральная точка повествования  и его финал. Финал, в ракурсе  которого все и оценивается - и  все не имеет никакой цены, не имеет значения. Мерсо приговорен к смерти - как и все смертные, а потому он не подлежит суду, отсутствие смысла освобождает его от вины, от греха. 

Мерсо не живет - он существует, без «плана», без идеи, от случая к случаю, от одного мгновения к  другому. Сартр заметил, как построено  повествование: «...каждая фраза - это  сиюминутное мгновение <...> каждая фраза подобна острову. И мы скачками движемся от фразы к фразе, от небытия  к небытию» («Объяснение «Постороннего», 1943). 

В том же 1942 году был  опубликован «Миф о Сизифе» - «эссе  об абсурде», где Камю, собрав свои размышления  о смерти, отчужденности даже от самого себя, о невозможности определить, расшифровать существование, об абсурде  как источнике свободы, на роль героя  абсурдного мира избирает легендарного Сизифа. Труд Сизифа абсурден, бесцелен; он знает, что камень, который по велению богов тащит на гору, покатится  вниз и все начнется сначала. Но он знает - а значит, поднимается над  богами, над своей судьбой, значит, камень становится его делом. Знания достаточно, оно гарантирует свободу. Произведение искусства тоже принадлежит  миру абсурдному, но сам акт творчества дает возможность удержать, сохранить  сознание в мире хаоса. Описание - бесконечное  умножение существования. 
 

Так в творчестве Камю обозначился еще один источник романтического оптимизма - искусство. Высоко ценимый им французский роман  предстает силой, которая способна одолеть судьбу, навязывая ей «форму», «правила искусства», качество столь  бесспорное, что оно само по себе нетленно. Камю в себе самом пестовал такое качество, такую верность классическим традициям. 

Началась война - Камю перебрался во Францию и примкнул к Сопротивлению. История поставила  писателя перед такими фактами, которые  вынудили усомниться в идее абсурда, поскольку она легализует убийство,- «вседозволенность» из категории теоретической  перешла в категорию практики, фашистской практики. Камю в «Письмах немецкому другу» (1943) заговорил  об истине и справедливости, о нравственном содержании борьбы с фашизмом, защиты родины. «Спасти человека» призвал  Камю, переводя понятия метафизические на язык конкретных обстоятельств Истории. 

Роман «Чума» (1947) написан  в жанре хроники. Следовательно, реальность внешняя стала поучительной, в ней появилось нечто такое, о чем должно рассказать языком летописи. Появилась история - история чумы. Абсурд перестает быть неуловимым, он обрел образ, который может  и должен быть точно воссоздан, изучен ученым, историком. Чума - образ аллегорический, но самое очевидное его значение расшифровывается без всякого труда: «коричневая чума», фашизм, война, оккупация. Точность доминирует, она являет собой обязательный атрибут рассказчика - врача и новое качество метода Камю, овладевающего историзмом, конкретно-историческим знанием. 

Бернар Риэ, в отличие  от Мерсо, предпочитает говорить «мы», а не «я», предпочитает говорить о  «нас». Риэ не «посторонний», он «местный», к тому же он «местный врач» - невозможно представить себе врача, который  устраняется от людей. В этом «мы» содержится новое качество, указано  на возникновение общности людей, «коллективной  истории», потребности в других людях. 

Поведение человека определяется теперь не всесильным абсурдом, обесценившим действие, но выбором  относительно определенной задачи, имеющей  значение и оценивающей каждого. В «Постороннем» все пространство было закрыто единственным вариантом  выбора, который совершал единственный герой романа. В «Чуме» много действующих  лиц, много вариантов выбора. 

Здесь есть и «посторонний», журналист Рамбер, который не из «этих мест», пытается устраниться. Есть здесь «имморалист», выродившийся в мелкого жулика. Есть обитатель  «башни слоновой кости», одержимый  флоберовскими «муками слова». Есть и священник, однако вера не возвращается на землю, зараженную чумой.