Марк Аврелий и закат Античности

(Надо  заметить, в наше время тоже начинают раздаваться голоса, что восстановителям России придется переносить столицу, ибо в Москва появилось чересчур много того отстоя, который погубил когда-то Рим. Думаю, и Санкт-Петербург — не лучшее место для столицы. Версий лучшего для нее места много, например, Ярославль. Так или иначе у нас нынешних есть некая параллель с Римом.)

Таков был этот мир. А между тем начинался новый пассионарный подъем, и энергичных людей, готовых служить империи, защищать ее, поддержать имперскую культуру, становилось все больше, однако жили они в восточных римских провинциях. Это были ромеи-византийцы, которые хоть и называли себя римлянами, но говорили, в основном, по-гречески. Им будет обязана Римская империя новой жизнью, а «вечный город» превратится в пустырь — он будет разорен и постепенно сойдет на нет.

ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ  НАПРАВЛЕНИЯ ПОЗДНЕГО РИМА. В этом мире было необычайно много храмов, религиозных кружков, сект. Казалось бы, у римлян было все для духовной жизни. Римляне, как настоящий имперский народ, очень терпимо относились к чужим богам, но не ко всем. Империя дозволяла повсеместно, в т. ч. и в Риме, возводить храмы, посвященные не только греческим богам, большинство которых было отождествлено с римскими, но и сирийским, и египетским божествам. Даже одну кельтскую (галльскую) богиню римляне охотно инкорпорировали в свой пантеон, почитали, ставили статуи и возводили ей храмы. Это Эпона — лошадиная богиня, покровительница лошадей. Религиозный плюрализм, конечно, оставлял для каждого человека возможность замыкаться в значительной степени в собственном кругу, пребывать в окружении симпатичных ему людей. Однако что представляли собою идеологические направления Позднего языческого Рима?

Во-первых, это были не вполне религиозные, но религиозно-философские системы, оплакивающие прошлое.

Это — поздний стоицизм. Уже такой знаменитый философ-стоик, как император Марк Аврелий, глубокий пессимист, но еще с достоинством римлянина. Произведения Марка Аврелия — интересная литература, но литература некой безнадежности. Таков Аврелий был и в жизни. Он исполнял свой долг, потому что он был римлянин и император, но категорически не надеялся на успех, хотя Рим еще был крепким. Далее стоицизм становится все более пессимистичным.

И это — неоплатонизм, давший в III в. н. э. великого философа Плотина. Неоплатонизм — несомненно, не антисистема. Это продолжение великолепной философской традиции, идущей от Платона. Неоплатонизм близок к единобожию, правда, к богу неперсонифицированному, неличному, наподобие божества гностиков. Неоплатонизм этичен, его нельзя назвать безнравственным. И тем не менее неоплатоники (а тогда ими было чуть ли не большинство) — это люди, которые в парадигме сопоставления этого мира с загробным уже представляли себе, что здесь плохо, и там будет плохо. Поздний стоический и неоплатонический мир (а это все хоть сколько-нибудь образованные люди) — это мир людей, которые были убеждены, что здесь плохо, в загробном мире будет хуже, а если этому противодействовать, то будет только еще хуже.

Следует отдать должное Плотину — он был человеком безупречного нравственного поведения, что при таком безнадежном взгляде на мир и на будущее трудно, неизмеримо труднее, чем быть нравственным человеком христианину или мусульманину, у которых, в отличие от Плотина, есть перспектива. Он вел себя достойно только ради самого себя и рекомендовал это же окружающим. Религиозного смысла в этом неоплатоники уже не видели, а социальный уже утратили, в него не верили. Неоплатонизм — очень горькое мировоззрение, хотя среди неоплатоников было совсем не мало достойных людей. При всем своем скептическом отношении к мифологии, для неоплатоников «золотой век», т. е. все прекрасное, доблестное, мощное, был далеко в прошлом.

Повторяю, это системы, оплакивающие прошлое.

Во-вторых, в Позднем Риме было немало откровенных антисистем. Различные школы гностиков были широко распространены по всей империи, а в III в. н. э. начинают распространяться общины манихеев. Это уже не система, оплакивающая прошлое, а система, ненавидящая мироздание.

Конечно, в Позднем Риме оставалось добродетельное простонародье, особенно сельское, которое сохранило практически неповрежденными старые языческие верования. Но не они задавали тон в империи. Были также последние выдающие волшебники, последние маги, среди которых, судя по всему, не все были мерзкими колдунами. Я склоняюсь к точке зрения Дж. Р. Р. Толкиена и К. С. Льюиса, что человек магическими возможностями обладал, что белая магия (магия недемонизированная) действительно существовала. Как, в силу каких причин человек окончательно утратил эти способности, неизвестно, но утратил он их окончательно к V-VI вв. н. э., и уже полторы тысячи лет существует только темная магия, соприкасающаяся с демоническим слоем. Тогда было иначе, и Аполлоний Тианский, видимо, был великим белым колдуном, великим магом — он же не совершил ни одного недоброго деяния (см. Филострат Флавий. «Жизнь Аполлония Тианского»).

Но были в этом мире и системы, обращенные к будущему. Были в этом мире, и поэтому он не был безнадежен, системы, не оплакивающие, а утверждающие. Правда, их было всего две: христианство и его достойный конкурент — митраизм, т. е. почитание Митры.

МИТРАИЗМ. Митраизм уходит корнями  в авестийскую древность и даже еще глубже — если не в общеарийский миф, то по крайней мере в пласт общих верований ранних иранцев и индоарьев. Почитание Митры — бога договора — сохранил Заратуштра, и митраизм, таким образом, прошел зороастрийскую обработку. Но тот митраизм, что попал в Римскую империю, — уже не зороастризм, а его западное ответвление, вобравшее в себя очень много античного, но сохранившее зороастрийскую основу.

Классическое  митраистское изображение «Митра, убивающий быка» — понятный и, кстати, достаточно античный символ: Митра мыслился, как победитель дикости. Подобно античному герою, сражавшемуся со хтоническими чудовищами, Митра сокрушал быка, олицетворяющего неистовую дикость. В сверхответственных случаях и в великие праздники митраисты так и совершали жертвоприношение — они закалывали быка, тогда как обычно они совершали скромное жертвоприношение цветами и благовониями. Щепотка благовония в качестве жертвоприношения вообще была распространена в античном мире. Интересно, что император Юлиан Отступник, крещеный в юности и пытавшийся вернуться в уже христианской Римской империи к язычеству, обратился к митраистскому обряду, дабы (как он считал) смыть с себя крещение, для чего поместился в яме, над ним закололи быка, и на него хлынула кровь.

Митраизм  сохранил дуализм  зороастризма, никуда от него деваться не мог, но у митраистов не персонифицировано злое начало. Для них быть с Митрой и служить Митре непобедимому, значит быть со светом и отвергать тьму. Основное достоинство зороастризма, хранителем которого и в Иране был Митра, сохранили также митраисты Рима: они не лгали, что естественно, ибо Митра — бог договора. Митраисты полагали, что человек, единожды солгав, тем самым отторгает себя от света, от служения непобедимому Митре и уже принадлежит тьме. Поэтому митраизм необычайно, непоколебимо этичен, хотя и примитивно этичен. Христианская этика неизмеримо тоньше. Христианин мог принести покаяние, а митраист — нет, совершенный им грех с ним и оставался. Заметим, что христианство и пацифизм — не одно и то же. Наоборот, христианство — в первую очередь, воинская религия. Христиане были лучшими солдатами, потому что они не предавали в мире, где все предавали всех. Точно так же не предавали и митраисты. То, что они не лгали, не означало, что они не могли применять воинские хитрости. Не лгать означало — не обмануть доверившегося, не предать. Но в обиходной жизни митраисты не могли лгать по крайней мере своим родным и единоверцам даже по мелочам. Таким образом, митраизм был религией, утверждающей благородство поведение, нравственные основы жизни. И тем не менее, он был обречен.

Для человека, даже немного  религиозного, не нужны рациональные объяснения победы христианства. Г. К. Честертон был прав, когда писал, что христианство — великая религия не потому, что всех устраивает, а потому, что всех вмещает. Помимо того, что христианство находится в исключительном положении, как религия богоустановленная (Будда не называл себя Брахмой), есть также рациональное объяснение торжества христианства над митраизмом. Христианство не было никогда религией рабов (это выдумки социалистов). Напротив, большинство адептов раннего христианства принадлежало к средним слоям общества. Но христианство было вероисповеданием в т. ч. и рабов. Христианство многое давало на одном социальном полюсе утонченнейшему интеллектуалу (а таковые были уже среди первых христиан — тот же апостол и евангелист Лука был живописцем и врачом, т. е. носителем высокой культуры); а на другом — полному маргиналу (человеку неимущему или даже рабу).

Митраизм  подобного предложить не мог. С одной стороны, интеллектуалу митраизм давал очень мало, так как эта религиозная система проста, и на ней мощной религиозной философии не построишь; а с другой — отвергал рабов (раб не мог быть членом митраистской общины, ибо они были общинами свободных людей). Кроме того, по специфике культа митраистские общины были общинами чисто мужскими, и одно это уже обрекало митраизм на проигрыш! И все же, повторяю, он был системой утверждающей.

Таким, вкратце, был этот уходящий мир, у которого были свои достоинства и который очень многое оставил нам. Внутренние причины его разрушения мы рассмотрели, а далее рассмотрим внешние ему угрозы.

Римская империя была разрушена  Великим переселением народов, которое  датируют обычно IV-VI вв. н. э. и реже — IV-VII вв. н. э. Однако первые симптомы этой эпохи можно заметить уже в конце II в. н. э. Римляне тогда заканчивали свою этническую историю. Те римляне, которые станут в будущем византийцами (т. е. новый молодой этнос, еще не получивший даже собственного имени), сконцентрированы были в восточных провинциях Рима. А варварский мир был огромным этногенетическим котлом. С точки зрения теории этногенеза, Великое переселение народов — это прохождение молодыми этносами фаз этнического подъема и пассионарного перегрева, причем прохождения рядом. В Великом переселении народов участвовали в полной мере славяне, но все-таки наиболее заметны были германцы. Именно они захватили Рим и основали королевство в Италии. Что представляли собой германцы на протяжении Древности?

Видимо, германцы пришли на Европейский Север во времена Великого арийского переселения где-то во II тысячелетии до Р. Х. Их туда явно кто-то оттеснил, потому что по доброй воле в такую глушь забираться не станешь, и скорее всего их оттеснили предки кельтов. В I тысячелетии до н. э. германцы жили в Скандзе (Скандинавии), а из всей территории континентальной Европе занимали только еще Ютландию (Данию). Тем самым они оказались даже не на периферии цивилизации, а за ее пределами. Скандинавский Север Западной Европы воспринимался в те времена, как непонятный холодный край, где по некоторым сведениям живут люди с песьими головами. Этот край никого не манил, и на германцев никто не обращал внимания. Германцы были малочисленны, ибо эти земли не могли прокормить сколько-нибудь значительное население ни тогда, ни позже. В Норвегии в голодные годы еще во времена походов викингов девочек уводили в лес и там бросали. И это была не жестокость, а суровая необходимость, так как родители понимали, что все дети в голодный год не выживут, поэтому жертвовали девочками — мальчики были ценнее!

Однако  в конце II в. до н. э. германцы начинают покидать Скандзу и расселяться в Центральной Европе, тесня сначала кельтов, а потом и римлян, что свидетельствует о начале нового витка этногенеза. Л. Н. Гумилев считал, что этнический подъем германцев начался в I в. н. э. К этому же времени он относил начало этногенеза славян и ромеев-византийцев (я же считаю, что начало этногенеза славян относится к I в. до н. э. или даже концу II в. до н. э.). Этнос в фазе подъема заполняет вмещающий ландшафт. Этого ландшафта германцам нужно было все больше и больше, и они начинают проникать за границу достигшей как раз своего максимального могущества Римской империи, куда, впрочем, их часто пускают, особенно при условии поступления их на воинскую службу.

О германцах II в. н. э. мы знаем довольно много. Если о галлах можно прочесть в «Записках о Галльской войне» Гая Юлия Цезаря, то о германцах написал небольшую книгу «Германия» великий римский историк Корнелий Тацит. Поэтому нам известно, что от глубочайшей общеарийской древности германцы сохранили уклад жизни и этику скотоводов (как, между прочим, и славяне). Германцы не были даже полукочевниками, подобно сарматам Северного Причерноморья, встречавшимся повсеместно в Восточной Европе. Они были оседлыми скотоводами. Однако собственности на землю у них не было. Земля не была еще даже общинной, а принадлежала божествам и всем германцам, которые на ней живут (она, так сказать, была в их этнической собственности). И это отнюдь не социалистическое мировоззрение. Это мировоззрение скотоводов, которое потомки славян сохранили лучше, чем потомки германцев. Германцы полагали, что земля собственной быть не может, она может быть только общей, но скотина является собственностью. Характерно жилище германцев, т. н. «длинный дом», торец которого занимала семья, а примыкающую к жилой части дома длинную его часть — скотина.

Германцы  сохраняли все  традиции старинного сословного арийского  мира, но, пожалуй, они  были менее аристократичны, нежели кельты, и есть все основания полагать, что более демократичны — народное собрание у них имело очень заметный вес. Племенные цари германцев (рексы) — тоже не более, чем бароны позднейших времен. Однако король для дружинника (а дружина германцев — это практически все способные носить оружие мужчины племени) был очень серьезной фигурой. Тацит дал прекрасную формулировку дружинному укладу: «Короли сражаются за победу, дружинники сражаются за королей». (Такие же дружинные отношения были и на Руси — вспомним курских дружинников, которые «ищут себе чести, а князю славы» из «Слова о полку Игореве».) Самым большим позором для дружинника-германца было уцелеть в бою, потеряв короля. Это означало покрыть себя вечным позором в глазах соплеменников. И в таком случае германцы предпочитали уйти из племени, куда глаза глядят.