Марк Аврелий и закат Античности

(Впрочем,  такое понимание  чести было вообще  присуще дружинному  миру. Применительно к ахейским дружинниках об этом великолепно писал Н. С. Гумилев в небольшом стихотворении «Воин Агамемнона», которое заканчивается словами: «Тягостен, тягостен этот позор — // Жить, потерявши царя»! Великие поэты бывают пророками!)

Любимым оружием германцев  была секира. Причем они не только ею лихо рубили, они прекрасно ее метали. Одним из приемов чисто германского ведения рукопашного боя было метание секиры с привязанным к рукояти ремнем, что позволяло дружиннику не терять секиры после того, как он метнул ею во врага. Кроме того, у германцев были копья, широкие листовидные кинжалы, а хороших мечей не было. Позднее они переняли их у кельтов. По сравнению с кельтами, у германцев все оружие было проще, примитивнее и из более плохого металла. Солдатами германцы были прекрасными (они были упорны в бою), и римляне охотно брали их на службу. Римское войско постепенно германизировалось, но Рим погиб вовсе не поэтому.

Германцам нравился Рим. Германцы, поступившие на римскую службу, попадали под обаяние империи и античной цивилизации моментально. В начале V в. н. э., когда до конца Рима оставалось совсем немного, главнокомандующими и в западной части империи, и в восточной были германцы — Рецимер и Стилихон. Власть их была колоссальной. Тем не менее, они честно служили Риму и каждый своему императору: один — западному, другой — восточному. Более того, когда бездарный император учинил заговор с целью убийства Стилихона, последний, узнав об этом, даже тогда остался ему верным и не пошел на его убийство, принеся себя в жертву империи. Так же точно под сильным обаянием античного мира находились и внешние германцы — те варвары, которые пришли в Рим.

Итак, Великое переселение  народов — огромный этногенетический котел. Чаще всего его участники — не этносы, а субэтносы, но их очень много. Западноевропейская наука всегда стремилась вытеснить славян за пределы истории, поэтому объявила всех варваров IV-VII вв. н. э. германскими племенами. Между тем, вандалы, прошедшие самый длинный путь в процессе переселения, добравшиеся до Северной Африки и основавшие там свое королевство, исходно — славяне. Так считало большинство русских ученых еще в начале века, а потом наша наука пережила очередную вестернизацию.

Дело  в том, что в слове «вандал» корень «ванд» («венд») может указывать на имя «венед». «Винд» называли еще в XVIII в. немцы славян, а эстонцы и сейчас называют славян «вене». Правда, вандалы в VI в. н. э., т. е. в конце их истории, говорили на германском диалекте, но это легко объяснимо, ибо в процессе Великого переселения обычно к вооруженным людям, ставшим лагерем где-то на ночлег, приходило местное население (конечно, предварительно вооружившись), и часть их, влекомая жаждой обогащения или любовью к приключениям, присоединялась потом к пришельцам. Так исходно славянский народ вандалы, пройдя через германские земли, вобрал в себя огромный германский субстрат и германизировался.

Кроме вандалов, в Великом переселении народов участвовали и другие славянские народы (в частности, сарматы и кельты). А о многих народах мы просто не знаем, кто они были, и скорее всего не узнаем, если от них остался лишь один этноним и больше ничего. Мы не знаем, кто были скиры или гепиды. Герулы скорее всего были германцами, но в таком случае ими не были гепиды, потому что они совершенно не похожи на герулов.

Великое переселение народов IV-VII вв. н. э. (или II-VII вв. н. э.) вполне закономерно. Объективный фактор Переселения — обскурация римского этноса и переход из фазы этнического подъема в фазу этнического перегрева многих молодых варварских народов, а субъективный его фактор — фактор гуннский. Переселение гуннов (кочевого народа) послужило толчком к переселению многих народов.

Есть  старинная гипотеза, будто любой кочевник — враг цивилизации и поэтому всегда грабит оседлые народы. Известный исторический романист Вал. Дм. Иванов в своей «Руси изначальной» пытался даже слегка оправдать кочевников тем, что они просто вынуждены грабить оседлые народы, ибо кочевым образом прокормить себя нельзя. Надо сказать, прокормиться кочевнику со своей скотиной действительно труднее, чем оседлому, так как для этого ему нужно гораздо больше земли. Но и монголы (как и скандинавы) бросали в голодные годы девочек, а вовсе не бросались немедленно грабить, ибо грабеж — вещь амбивалентная.

В литературе часто встречается образ: мирная идиллическая жизнь оседлых земледельцев внезапно прерывается набегом диких кочевников, которые убивают всех подряд, тут же наедаются до отвала, насилуют всех женщин, исчезают так же быстро, как появились, и догнать их невозможно. На самом деле кавалерийская лошадь может развивать скорость 60 км/час, и на таких скоростях кавалерийские атаки проводились. Но лишь очень хорошая кавалерийская часть может в течение одного дня сражения атаковать трижды, а недостаточно обученная или имеющая не очень хороших коней — вообще единожды. Конь может бежать и целый день, особенно степной, но в таком случае со скоростью 10-12 км/час хлынцой (как говорят конники), т. е. вялой рысью, наиболее удобной для лошади, а не для всадника, когда опытный всадник припускает поводья, чтобы конь сам выбирал аллюр. Что касается кибитки на телеге с колесами из цельных деревянных кусков, то даже по несильно пересеченной местности она движется со скоростью 4-5 км/час, т. е. со скоростью пешехода. А зимовье вообще не движется (зимой не кочуют).

В сравнении с оседлым, кочевник — более хороший наездник, но это его единственное преимущество, так как оседлые тоже неплохо ездят верхом, и, кроме того, они всегда лучше вооружены. Таким образом, лихой набег кочевников мог закончиться только одним: все оседлые берут в руки оружие, садятся на коней и отправляются в погоню. И даже преимущества легкого кавалериста не остается у кочевника, потому что ему придется не маневрировать, а защищать свою кибитку, ибо оседлый мститель будет стремиться уничтожить не только самого кочевника, но всю его семью за содеянное. Кроме того, оседлые этносы многолюдные хотя бы потому, что для прокорма семьи кочевнику необходимо больше площади. Итак, постоянный грабеж кочевниками оседлых — не более, чем миф.

Гунны отнюдь не были молодым и пассионарным народом, они были народом пожилым. Правда, они составляли лучшую часть хуннского народа. Хунны некогда завоевали Китай, но Китай восстановился, и хунны стали почти рабами китайцев (во всяком случае китайцы их исправно эксплуатировали). Тогда наиболее энергичная часть хуннского народа — такое в истории бывает, — бросив менее активных своих соплеменников, ушла на запад, достигла степи неподалеку от нынешнего Омска и прожила там около столетия. Этот тяжкий переход, в котором к тому же пришлось еще отрываться от преследующих беглецов китайских войск, совершили, в основном, мужчины, а женщин было мало. Однако хунны-мигранты установили самый дружественный контакт с угорскими племенами тогдашней Сибири и брали женщин оттуда.

Кстати, именно поэтому китайцы  хуннов описывают, как странных высокорослых людей, а европейцы — гуннов, как людей коренастых, приземистых, без шеи. Конечно, китайцы и римляне выглядели по-разному, в силу чего по-разному воспринимали и облик других людей, но не до такой же степени! Просто гунны стали непохожи на хуннов, набравшись угорской крови. Тем не менее, пассионарности им это не прибавило (угоры были тоже стариками). Почему же тогда гунны все-таки пошли в Европу, густо населенную да еще и пассионарную? Кочевник в такую войну ввязывается в единственной ситуации: когда у него за спиной шелестят пески, засыпая пастбища и источники воды. Как известно, Великая степь к северу от Каспия веками пульсирует, то увлажняясь, то усыхая. Именно в это время начинается очередное усыхание Прикаспийской степи, в результате которого гуннам стало негде кормиться, и, дабы не умереть с голоду, они решились на нашествие.

Первыми, с кем встретились гунны, двинувшись на запад, были славяне-анты, жившие к северу от Черного моря вплоть до низовьев Дона. Следует отметить, что первоначально у антов отношения с их соседями готами складывались неплохо, но готы стремились основать свое государство в Причерноморье, и великий готский король Германарих, на старости лет выжив из ума, ничего лучше не придумал, как перебить антских славянских старейшин, после чего готы стали кровными врагами антов. А тут как раз появились гунны, и анты сочли их подходящими друзьями и союзниками. Анты стали первыми, но далеко не последними, кто втянул гуннов в свои распри. С ними союза искали многие, ибо у гуннов была хорошая конница, а также великий вождь Аттила (так считали все, начиная с античных авторов). Великий вождь может появиться в любую эпоху, но у гуннов он появился вовремя — настоящий полководец и настоящий политик. В итоге, гунны и сам Аттила оставили неизгладимый след в памяти европейских народов. Гуннов прозвали «бичом Божьим» и слагали специальные молитвы об избавлении от гуннской угрозы, хотя длилась она недолго (остатков энергии гуннам хватило на 80 лет), а король Этцель в «Песне о Нибелунгах» — это Аттила.

Римская империя пыталась сопротивляться нашествию, но все-таки в конце концов утратила западные провинции и в т. ч. сам Рим, что совсем не означало немедленного разрушения античной культуры. Античность не заканчивалась 476 г. н. э. — годом взятия Рима Одоакром. Просто на территории бывших западных и части восточных провинций Римской империи сложилось два мира, иногда противоборствующих, иногда пребывающих в симбиозе: позднеантичный мир (теперь уже это мир античного христианства) и варварский мир.

Варвары относились, в целом, очень бережно к наследию римлян, эллинов, эллинизированных галлов. Какие-то разрушения имели место лишь изредка. Им вообще очень нравились римские храмы и статуи. А как только они соприкоснулись с христианством, мир этот стал для них источником христианского посвящения, источником культуры, цивилизации. Готский король Теодорих Великий, убивший Одоакра и основавший Готское королевство в Италии, вовсе не был разрушителем. Он хотел быть правителем античного мира и детям своим дал вполне античное воспитание. Его министрами были римляне: философ Боэций и ритор Кассиодор. Правда, Боэция Теодорих впоследствии казнил по доносу, авторами которого, кстати, были отнюдь не готы, а римляне. Но даже убедившись в вине Боэция, Теодорих долго не мог преодолеть себя и вынести ему смертный приговор, а после казни оплакивал его.

Как известно, античный мир был миром  полисным. Полис живет  в неотъемлемом единстве со своей хорой и во многом за счет хоры. Римский полис, т. е. муниципий, очень активно эксплуатировал хору. Причем, к этому времени он, в основном, эксплуатировал уже не рабов и свободных земледельцев, а колонов, т. е. зависимых земледельцев. С муниципиями была связана вообще вся жизнь. С ними была связана жизнь политическая (муниципальное самоуправление). С ними была связана жизнь военная, ибо античное войско, в т. ч. и римское, было связано исключительно с городом. Войска комплектовались через город, дислоцировались в городах, ремонтировались в городах («ремонтировать конницу» значит — закупить новых коней и дать откормиться имеющимся), а римские зимние военные лагеря сами постепенно превращались в города. С ними была связана и жизнь экономическая, ибо города производили всю ремесленную продукцию (колоссальную по объему в античном мире). Но для этого городам было нужно, чтобы их кормили и чтобы колоны в значительной степени за них еще и платили подати государству.

Когда на эти же земли явились варвары, одни колоны просто сбежали, другие (молодые, крепкие, сильные) постарались пристроиться в компанию победителей, третьи попали в крепостную зависимость уже к новым господам. Кроме того, варвары заняли существенную часть земли. В результате, обеспечение полисов тут же стало сокращаться. Политическая жизнь уже не так тесно оказалась связана с городом, потому что у варварского короля был круг своей знати (главным образом, родовой аристократией) и свое воинское собрание. Вдобавок, при всем желании сохранить античный мир, варвары все-таки не понимали необходимости большего числа бюрократии. А войско варваров абсолютно разошлось с городом, так как войско тех же готов — это ополчение всех готов, т. е. войско комплектовалось уже не городским, а сельским способом. Но самое главное, что полис-муниципий стало некому кормить, ибо с варваров нельзя было получить подати. Все они были храбрые люди, искренне любили своего короля и готовы были умереть за него хоть завтра, но платить королю подати они не собирались, полагая, что ему пристало брать военную добычу, а если он этого не делает, тогда он — плохой король, и ему тем более не следует платить подати.

Так эти два мира — варварский и позднеантичный, — которые не смешивались и не могли смешаться, оказались на одних территориях в одних странах и сосуществовали чересполосно довольно долго — конец V, VI и VII вв. (особенно в некоторых областях). Причем, естественно, варварский мир постепенно «доедал» мир античный.

В восточных областях империи (в будущей Византии) за Античностью следует Средневековье. Правда, переход к нему занимает немало времени, захватывая VI и VII вв. или, по крайней мере, начало VII в. н. э. В это время постепенно угасают античные черты культуры и появляются, а потом и выявляются все больше средневековые. На Западе же произошло все не так: там сосуществовали два мира — варварский и позднеантичный, и ни один из них не был ни средневековым, ни предком средневекового. К концу VII в. н. э. Античность «доели» везде, и вот тогда западный мир погрузился в Темные века. Именно время, предшествующее Средневековью (примерно VIII-IX вв. н. э.), или, с другой точки зрения, составляющее начало Средневековья, а не все Средневековье, как считали в эпоху Просвещения, было Темными веками, в которых был маленький проблеск — уже упоминавшееся Каролингское возрождение в эпоху Карла Великого.