Русская идея в философии В. Соловьева

европейского  сообщества,  развитием  политических  форм  его   жизни,   его

культуры. “ Сами славянофилы... могли  бороться  против  нашей  общественной

неправды единственно только  в  качестве  европейцев,  ибо  только  в  общей

сокровищнице европейских идей могли  они  найти  мотивы  и  оправдание  этой

борьбы”.

    Небезынтересно, что правящие круги России отреагировали на  выступления

Соловьева  во  Франции  подобно  славянофилам:  они  увидели  в  критическом

подходе философа ущемление интересов  России,  о  чем  Победоносцев  доложил

Александру  III.  Может  быть  в  связи  с   этим,   опасаясь   политических

преследований, а может по  другим  причинам,  но  по  возвращении  в  Россию

Соловьев   отошел   от   активной   общественно-политической   деятельности,

полностью посвятив себя исследовательской работе.

    В спорах  о  национальном  вопросе  и  русской  идее  Соловьев  отчасти

продолжает ту линию, которая идет от  Достоевского,  а  именно  –  развивает

сущностный, глобально-исторический подход к самому содержанию  и  прояснению

понятия “русская идея”, которое  было  весьма  противоречивым  в  российских

дискуссиях того времени. Достоевский  различал  три  мировые  идее  –  “идею

католицизма”, “старого протестантизма”  и  “идею  славянскую”,  или  русскую

идею.

    Соловьев отличал истинную русскую идею от тех многообразных  конкретных

рассуждений  о  ней,  которые  уже  имели  место   или   еще   возникнут   в

соответствующих дискуссиях. Среди отвергаемых  Соловьевым  суждений  –  идея

“официальной, официозной России”, мнения тех, для кого идеалом стала  старая

допетровская Россия. Критической оценке подвергаются  слепой  “национализм”,

панславизм,  обскурантизм,  “национальный  партикуляризм”,   видящий   благо

России в ее изоляции от других стран и народов, в частности и в  особенности

от Запада. Соловьев показывает, что идеи изоляционизма  далеки  от  реальной

истории России. По мнению Соловьева, Россия, к счастью, никогда  не  шла  по

этому пути. Давайте представим себе на минуту, предлагает он, что  было  бы,

если бы народ России на деле воплощал  антизападнические  или  любые  другие

изоляционистские идеи. Если бы их придерживались новгородцы в  IX  веке,  то

не было бы Российского государства. Если бы их разделял  Владимир  Киевский,

то Русь не стала бы христианской. Если бы боярам удалось уговорить Петра  не

проводить  западнически  ориентированных  преобразований,  то  не  было   бы

современной ему России и ее  богатой  культуры.  Соловьев  обращал  внимание

славянофилов на то, что  их  собственные  рассуждения  неотделимы  от  судеб

мировой,  в  частности  западной,  культуры  и  религиозности.  Национализм,

изоляционизм, мессианизм Соловьев не  принимал  не  только  из  философских,

историко-культурных, но, прежде всего, из морально-религиозных  соображений.

Ибо эти идейные уклоны противоречили соловьевской идее Богочеловечества.

    В судьбе русского народа, согласно Соловьеву, главное  состоит  в  том,

что он христианский народ, и поэтому он должен “вступить в совместную  жизнь

христианского мира” и в согласии с другими народами реализовать  совершенное

и универсальное единство. Русская идея  -  не  что  иное,  как  определенный

аспект христианской идеи. Однако идея эта далека  от  воплощения.  Сказанное

относится к идеям других народов. Их воплощению  в  действительность  России

мешают  национализм,  ложные  монополистические  претензии   на   полное   и

единственное воплощение православием “истинной веры”, нетерпимость к  другим

христианским  (и  нехристианским)  конфессиям,  нежелание  искать   путь   к

“мировой церкви”. России  еще  предстоит,  рассуждает  Соловьев,  продолжить

движение к “социальному освобождению”, который начался 19 февраля 1861  года

отменой крепостного права. “Тело” России свободно, но  национальный  дух  ее

еще ждет своего 19 февраля,  считает  философ.  Все  его  идеи  актуальны  и

сегодня.  Например,  описывая  препятствия,  стоящие   на   пути   духовного

освобождения России, Соловьев отмечает: “Государственная идея, высокая  сама

по себе и крепкая  в  державном  источнике  ее,  в  практике  жизни  приняла

исключительно форму “начальства”. Начальство сделалось все в стране”.  Разве

не тоже самое мы видим в сегодняшней уже ”демократической” России?

                Общие черты социально-исторических изысканий

    Что можно сказать о Соловьеве как о философе в целом?

    Во-первых необходимо отметить его необычайную склонность  к  понятийной

философии как в ее истории, так  и  в  ее  систематическом  построении.  Его

дарования в этой области не только равнялись многим  выдающимся  европейским

философам, но по силе эти дарований и по убедительности логики он  превзошел

многих из них.

    Во-вторых, понятийная философия у В. Соловьева всегда отличалась весьма

острым историзмом, при котором ни одна теория не отбрасывалась без  разбору,

а, наоборот, всякое философское направление получало у него законное  место,

органически вход в общечеловеческий прогресс мысли и жизни.

    В-третьих  понятийная  философия  имела  для  В.  Соловьева   настолько

самостоятельное значение, что,  в  сущности  говоря,  не  нуждалась  даже  в

авторитете веры,  что  отнюдь  не  означало  для  В.  Соловьева,  что  разум

исключал веру и откровение. Это значило  лишь  освобождение  его  от  всяких

авторитетов и предоставление его полной свободе, что приводило  его  (разум)

в  конечном  итоге  к  тому  же  самому  мировоззрению,  которого   требовал

авторитет веры. В идеале В. Соловьев мыслил себе  такую  понятийную  систему

разума,  которая  вполне  параллельна  вере  и  откровению,   но   создается

собственными усилиями самого разума.

    В-четвертых,  вся  теоретическая  философия   В.   Соловьева   обладает

удивительной  особенностью.  Она   во   многом   совпадает   со   различными

философскими  учениями,  которыми  изобилует  человечество.  Но   при   этом

философское рассуждение в теоретических  вопросах  мысли  развивается  у  В.

Соловьева  слишком  искренне  и  убедительно,  а  также   самостоятельно   и

тончайшим образом критически, так что нет  никакой  возможности  говорить  о

каких-нибудь прямых заимствованиях  у  других  мыслителей.  Получается  даже

исторический парадокс: В. Соловьев весьма близок ко многим философам, но  он

мыслит  настолько  самостоятельно,  что  как  будто  бы  этих  философов  не

существовало или как будто бы он с ними не был знаком. Но острая критика  В.

Соловьевым многих зарубежных философов свидетельствует  о  том,  что  он  не

только не был с ними знаком, но и умел находить  у  них  такие  особенности,

которые были для них уничтожающими. Но критика  всегда  подается  у  него  в

тонах вполне спокойного и даже созерцательного раздумья.

    В-пятых, при большой любви к абстрактно-категориальным  операциям,  при

такой, можно сказать влюбленности  в  чистую  мысль  В.  Соловьев  вовсе  не

превратился в абстрактного систематика на всю жизнь, а, наоборот,  оставался

им лишь в ранней молодости. Конечно, эти понятийные конструкции  никогда  не

отбрасывались В. Соловьевым целиком и полностью. Но уже с самого начала  80-

х годов его начинают волновать совсем другие  вопросы,  зачастую  отнюдь  не

философские.  Для   самого    В.   Соловьева,   даже   еще   не   достигшего

тридцатилетнего возраста, возникали совсем другие проблемы, которые в  общем

виде мы можем назвать социально-историческими.

    Вообще говоря, соловьевские социально-исторические убеждения  настолько

оригинальны, что их нельзя подвести ни под какую, известную нам,  социально-

историческую систему. Некоторые исследователи утверждают,  что  В.  Соловьев

сначала был славянофилом, а потом стал западником. Однако схема  эта  никуда

не годится. Уже в магистерской диссертации В.  Соловьев  считает  нелепостью

славянофильское призвание базироваться только на  наивной  вере  и  отрицать

всякий разум. Но эта  же  диссертация  подвергла  уничтожающей  критике  все

системы разума, бывшие на Западе, так что В.  Соловьев  считает  и  западных

философов  выразителями  не  подлинной  и  истинной  философии,   а   только

отвлеченных односторонностей, противоречащих истине в целом.  Но  опять-таки

в работе "Три силы" он представляет Россию как страну, в которой  доподлинно

осуществляется  истина,  в  противоположность   бесчеловечному   Востоку   и

безбожному Западу.

    Для общей характеристики социально-исторических исканий   В.  Соловьева

важно еще и то что он говорит о прогрессе. Учение об историческом  прогрессе

у В. Соловьева имеет двойной смысл. С одной  стороны,  это  -  необходимость

перехода от одних исторических форм к другим, то  есть  необходимость  конца

решительно всех отдельно взятых исторических эпох.

    Думается, не лишним было бы сделать  следующее  замечание  относительно

социально-исторических исканий В. Соловьева, которое сводится к тому, что  у

нигде  и  ни  в  чем  нельзя  найти  никакой  одной  логически   неподвижной

понятийной системы или какой-нибудь схематической завершенности. Он  не  был

ни славянофилом,  ни  западником,  а  только  постоянным  искателем  истины,

нисколько не стеснявшем  себя  логическими  противоречиями.  Он  не  был  ни

консерватором, ни либералом,  ни  реакционером,  ни  революционером.  Да,  в

конце концов, можно сказать, что он не был ни идеалистом, ни  материалистом.

В нем не было никаких ограничений, все  рассматривалось  непредвзято.  Везде

это был соловьевец,  в  котором  уживались  самые  разнообразные  антиномии,

которые с обывательской точки  зрения  звучат  как  элементарные  логические

противоречия. Это же касается, в частности, и его религиозных взглядов,  как

теоретических, так и чисто личных.

                                 Заключение

    Таким образом, в философии Владимира  Соловьева  соединились,  казалось

бы, несоединимые тенденции. Философия  исходила  из  признания  единосущного

начала, имеющего два полюса, каждый из которых равно  значим  и  велик.  Его

идеи поражают безоглядной верой  в  прогресс,  в  науку,  в  богоизбранность

русского народа наряду с глубоким ощущением нарастающей опасности  гибели  и

уничтожения. Соловьев  призывает  человечество  опомниться  и  остановиться,

протянуть друг другу руки в понимании своего глубокого  бытийного  единства.

Может быть другими словами, можно сказать, что Соловьев философским  языком,

объясняет и  обосновывает  традиционные  христианские  ценности  и  призывы.

Такие как “Все люди – братья”, “Бог есть любовь”, “Возлюби ближнего  своего”

и т.д.

    Идея  всеединства  -  органического  соединения  максимально  развитого

личностного начала с всеобщим, одухотворения материального, грубого мира по-

новому прочитывается в настоящее  время,  когда  перед  человечеством  стоит

угроза самоуничтожения, когда разворачивается  и  углубляется  экологический