Стросон П.Ф "Значение и истина"

Фундаментальным образцом суждения или утверждения, на основе которого должны быть поняты все другие варианты, является произнесение предложения  с определенной интенцией - интенцией, которая требуется анализом значения говорящего и которая отчасти  может быть описана как стремление передать слушателю, что у говорящего имеется определенное убеждение. В  результате у слушателя возникает  или не возникает то же самое убеждение. Правила, детерминирующие конвенциональное значение предложения, совместно с  контекстуальными условиями его  произнесения устанавливают, каким  является данное убеждение в этом первичном и фундаментальном  случае. Устанавливая, каким является данное убеждение, эти правила определяют, какое именно сделано утверждение. Задать первое - значит задать второе. Но это как раз то, что нам  нужно. Когда мы исходили из общепринятого  положения о том, что правила, задающие условия истинности, тем  самым задают значение, мы пришли к  выводу, что эти правила определяют, какое утверждение делает тот, кто  произносит предложение.

Вот так общепринятое положение, до сих пор рассматривавшееся  как альтернатива коммуникативной  теории значения, прямо приводит нас к такой теории значения. Это заключение может показаться несколько поспешным. Поэтому посмотрим, нет ли какого-либо пути избежать его. Общее условие для этого очевидно. Мы должны иметь возможность объяснить понятие условий истинности, не опираясь на коммуникативные речевые акты. Отказаться вообще от объяснения и остановиться на понятии условий истинности мы просто не можем, если нас интересует философский анализ понятия значения: в этом случае мы остались бы с понятиями истины и значения, бесполезными друг для друга. Не принесет пользы, хотя и может показаться заманчивым, отступление от понятия условий истинности к менее четкому понятию корреляции, т. е. к утверждению о том, что правила, детерминирующие значения предложений, связывают эти предложения, произносимые в определенных контекстуальных условиях, с некоторыми возможными положениями дел. Одна из причин неудачи кроется в том, что общее понятие корреляции слишком неопределенно.

Существует много видов  поведения (включая вербальное поведение), которые посредством правил связаны  с возможными положениями дел, однако эта связь не является тем отношением, которое нас здесь интересует. 
Другая причина заключается в следующем. Рассмотрим предложение "Я устал". Правила, детерминирующие его значение, действительно связывают это предложение, произносимое конкретным человеком в определенный момент времени, с возможным положением дел: говорящий в данный момент устал. Но это не есть особенность данного предложения или класса предложений, имеющих то же самое значение. Рассмотрим теперь предложение "Я не устал". Правила, детерминирующие его значение, также связывают это предложение, произносимое конкретным человеком в определенный момент времени, с возможным положением дел: говорящий устал. Однако эта связь является иной. Эти два вида корреляции таковы, что произносящий первое предложение обычно будет понят как что-то утверждающий, а произносящий второе предложение будет понят как нечто отрицающий. Или, говоря иначе, если обсуждаемое положение дел имеет место, то произносящий первое предложение высказывает истинное суждение, а произносящий второе - ложное. Но указание на эти различия сразу же устраняет идею о том, что можно обойтись лишь одним общим понятием корреляции. Эта идея не заслуживает дальнейшей разработки. Легко заметить не только то, что предложения, различные и даже противоположные по своему значению, могут быть тем или иным способом связаны с одним и тем же положением дел, но также и то, что одно и то же точное предложение тем или иным способом может быть связано с множеством различных и даже порой несовместимых положений дел. Предложение "Я устал" может быть связано с таким состоянием говорящего, когда он находится на грани полного истощения, и с таким его состоянием, когда он свеж, как маргаритка. Предложение "Мне перевалило за сорок" коррелируется с любым возможным положением дел, когда бы ни рассматривался возраст говорящего; предложение "Лебеди белы" коррелируется с любым возможным положением дел, когда рассматривается цвет лебедей.

Таким образом, неточное понятие  корреляции бесполезно для наших  целей. Необходимо найти какой-то способ конкретизации корреляции в каждом отдельном случае, а именно корреляции предложения с возможным положением дел, наличие которого было бы необходимым  и достаточным условием для высказывания истины при произнесении этого предложения  при тех или иных контекстуальных  условиях. Так мы вновь возвращаемся к понятию условий истинности и к вопросу о том, можем  ли мы объяснить это понятие без  обязательной ссылки на коммуникативные  речевые акты, т. е. на коммуникацию-интенцию. 

Для теоретика, который все  еще считает, что понятие коммуникации-интенции не играет существенной роли в анализе  понятия значения, я вижу здесь  лишь один открытый, или кажущийся  открытым, путь. Если он не хочет попасться  на крючок своего оппонента, он может  пропустить некоторые страницы его  книги. Он видит, что не может остановиться на идее истины, что эта идея прямо  ведет к вопросу о том, что  высказано, каково содержание произнесенного. А это, в свою очередь, приводит к  вопросу о том, что было сделано  в процессе произнесения. Однако не может ли теоретик идти по этому пути, не заходя в то же время так далеко, как его оппонент? Нельзя ли отбросить ссылку на коммуникацию-интенцию, сохраняя ссылку, скажем, на убеждения? И не будет ли, между прочим, такой способ действий ближе к реальности в тех случаях, по крайней мере, когда наши мысли мы произносим для себя, без коммуникативной интенции? 

2.4 Процесс произнесения

Указанный маневр заслуживает  более полного описания. Он осуществляется следующим образом. Первое: вместе с  теоретиком коммуникации соглашаются  с тем, что понятие условий  истинности следует разъяснить с  помощью другого понятия, например понятия суждения или высказывания (считая бесспорным, что некто высказывает  истинное суждение или утверждение  в том случае, когда вещи таковы, как о них говорится). Второе: опять-таки вместе с теоретиком коммуникации соглашаются  с тем, что для разъяснения  понятия утверждения требуется  понятие убеждения (признавая, что  высказать утверждение - значит выразить некоторое убеждение; высказать  истинное утверждение - значит выразить корректное убеждение, а убеждение  является корректным в том случае, если вещи, к которым относится  убеждение, таковы, как считает носитель убеждения). Однако, третье: расходятся с теоретиком коммуникации по вопросу  о природе этой связи между  утверждением и убеждением; отрицают, что анализ понятия утверждения  включает в себя обращение к интенции, например, к стремлению внушить аудитории, что высказывающий утверждение  придерживается соответствующего убеждения; отрицают, что анализ понятия утверждения  включает в себя какую-либо ссылку на интенцию, обращенную к слушателям; напротив, утверждают, что в качестве фундаментального понятия здесь  вполне можно принять понятие  простого произнесения или выражения  убеждения. Отсюда заключают, что правила, детерминирующие значения предложений  языка, являются теми правилами, которые определяют, какое убеждение конвенционально выражается тем человеком, который в данных контекстуальных условиях произносит то или иное предложение.

Установить, каким является убеждение, как и прежде, означает установить, какое высказано утверждение. Таким образом, сохраняются все  достоинства противоположной теории и одновременно устраняется ссылка на коммуникацию. Конечно, этот теоретик мог бы сказать гораздо больше, впрочем как и его оппонент. Предложения, которые могут быть использованы для выражения убеждений, отнюдь не всегда используются для этого. Однако это касается как первого, так и второго, поэтому мы можем не останавливаться на этом. Будет ли осуществлена описанная выше процедура? Стросон думает, что не будет. Но чтобы увидеть это, мы должны разоблачить одну иллюзию.

Понятие выражения убеждения  может казаться нам вполне ясным, поэтому и понятие выражения  убеждения в соответствии с некоторыми соглашениями может казаться столь  же ясным. Однако как раз в той  мере, в которой нам нужно понятие  выражения убеждения, оно может  заимствовать всю свою силу и ясность  именно у той ситуации коммуникации, от ссылки на которую и предполагалось освободить анализ значения. Мы можем  попытаться рассуждать следующим образом. Часто мы выражаем убеждения с  интенцией, направленной на слушателей; мы стремимся внушить аудитории, что придерживаемся того убеждения, которое выражаем, и, может быть, хотим передать это убеждение  аудитории. Но тогда совершенно очевидно: то, что можно сделать с интенцией, направленной на слушателей, можно  сделать и без такой интенции! Это означает, что направленная на слушателей интенция является чем-то дополнительным по отношению к выражению убеждения  и не может считаться существенной для выражения убеждения или понятия о нем.

Какую же смесь истины и  лжи, иллюзий и тривиальностей мы здесь получили! Допустим, мы рассматриваем  анализ значения говорящего, который  в общих чертах был описан в  начале статьи. Говорящий производит нечто - высказывание х - со сложной  направленной на слушателей интенцией, включающей, скажем, желание внушить  аудитории, что говорящий имеет  некоторое убеждение. В этом анализе  мы не можем выделить элемент, соответствующий  выражению его убеждения без  такой интенции, хотя мы могли бы вообразить такую ситуацию и дать ее описание: он действует так, как  если бы у него была интенция, хотя на самом деле ее нет. Однако такое описание зависит от описания того случая, в  котором у говорящего есть соответствующая интенция.

Стросону кажется, здесь, как и во многих других случаях, мы попадаем под власть псевдоарифметических понятий. Если дано понятие Выражения Убеждения, Направленного на Аудиторию /ВУНА/, мы действительно можем думать о Выражении Убеждения /ВУ/, лишенного Направленности на Аудиторию /НА/, и находить соответствующие примеры. Однако отсюда не вытекает, что понятие ВУНА представляет собой некоторую логическую смесь двух более простых понятий ВУ и НА и, следовательно, что ВУ концептуально независимо от ВУНА. Конечно, эти замечания не доказывают, что не существует такой вещи, как независимое понятие выражения убеждения, способное служить целям теоретика, не желающего апеллировать к коммуникации. Они направлены лишь против упрощенного обоснования существования такого понятия. Это достаточно ясно. Если имеется такое существенно независимое понятие выражения убеждения, способное служить целям анализа понятия значения, то мы все-таки не можем остановиться на фразе "выражение убеждения". Мы должны быть способны предложить некоторое истолкование этого понятия, что-то сказать о нем. Иногда имеет смысл говорить о действиях некоторого человека или о его поведении как выражающих какое-то убеждение, когда, например, мы рассматриваем эти действия как направленные на достижение определенной цели, которую можно приписать ему в той мере, в какой можно приписать ему данное убеждение.

Однако само по себе это  рассуждение не слишком далеко продвигает нас. С одной стороны, приняв данную программу, мы отказались от ссылки на цель коммуникации как существенную часть нашего истолкования. С другой стороны, тот вид поведения, о  котором мы говорим, должен быть формализован таким образом, чтобы его можно  было рассматривать как подчиненный  правилам - правилам, которые управляют  поведением точно так же, как они  управляют выражением убеждений. Нельзя просто сказать: человек находит  какое-то (неопределенное) удовлетворение или какой-то (неопределенный) смысл  в осуществлении определенных формализованных (в том числе и вербальных) действий при определенных условиях, причем эти действия систематическим образом  связаны с имеющимися у него убеждениями. Допустим, человек имеет привычку что-то говорить всегда, когда видит, что восходит солнце, и говорить что-то, отчасти похожее, а отчасти  отличное, когда видит, что солнце заходит. В таком случае, данное действие было бы регулярным образом связано  с определенными убеждениями - что  солнце восходит или что солнце садится. Однако такое описание вообще не дает никаких оснований говорить, что  когда человек совершает данное действие, он выражает убеждение, что  солнце восходит или садится, в соответствии с некоторым правилом. Этого описания недостаточно для того, чтобы знать, что говорится. Мы могли бы лишь сказать, что таким образом человек  исполняет ритуал приветствия восхода  или заката солнца. Какие свои потребности  он при этом удовлетворяет, нам не известно.

Допустим, однако, для целей  аргументации, что нам удалось  разработать искомую концепцию  выражения убеждений, которая не предполагает ничего такого, от чего мы отказались в данной программе, и  что мы используем эту концепцию для анализа понятия лингвистического значения. В этом случае мы приходим к интересному следствию. Для языка окажется совершенно случайным то обстоятельство, что правила или соглашения, детерминирующие значения предложений, носят общественный или социальный характер. Это было бы простым естественным фактом, который не затрагивает сущности языка и не может быть использован для анализа или модификации понятия языка. В этом понятии не было бы ничего, что бы исключало мысль о том, что каждый индивид способен иметь свой собственный язык, который только он понимает. Но тогда можно спросить: почему каждый индивид должен соблюдать свои собственные правила или вообще какие-либо правила? Почему бы ему не выражать свои убеждения так, как ему заблагорассудится в тот или иной момент? Существует по крайней мере один ответ, которого теоретик не может дать на этот вопрос, если только этого не требуют интересы его собственной программы. Он не может сказать: человек может пожелать записать свои убеждения с тем, чтобы сослаться на эти записи позднее, а затем он мог бы счесть удобным иметь правила для интерпретации своих собственных записей. Теоретик отказывается давать этот ответ, поскольку в нем присутствует, хотя и в ослабленной форме, понятие коммуникации-интенции: вчерашний человек общается с самим собой сегодняшним.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Существует один способ устранения сомнений, быстро возникающих на этом пути. Он должен дать естественное объяснение того факта, что язык носит общественный характер, что лингвистические правила  являются более или менее общепризнанными. Такое объяснение должно избежать любого предположения о том, что связь  общих правил с коммуникацией  является чем-то большим, чем простая  случайность. Как можно было бы дать такое объяснение? Мы могли бы сказать, что согласны относительно того, что  обладание языком расширяет возможности  мышления, что существуют убеждения, которые нельзя было бы выразить без  помощи языка, мысли, которых не могло  бы возникнуть, если бы не существовало системы выражений для их вербализации. И для людей является фактом, что  они ни смогли бы овладеть такой  системой, если бы в детском возрасте их не обучали старшие члены человеческого  сообщества. Не касаясь источников происхождения языка, мы можем предположить, что взрослые члены сообщества хотят  передать этот расширяющий мышление инструмент своим детям, и очевидно, вся процедура обучения упрощается, если все изучают один и тот  же, общий язык. Разумно предположить, что вначале учащиеся не вполне понимают, зачем им нужен язык, что для  них важно скорее научиться говорить правильно, а не высказывать истину, т. е. речь идет о правильной вербальной реакции на ситуацию таким образом, чтобы избежать наказания, а не о  выражении их убеждений. Однако позднее  они начинают понимать, что овладели системой, позволяющей им осуществлять и эту (все еще необъясненную) деятельность, и только после этого  можно считать, что они вполне овладели языком.

Конечно, следует допустить, что в процессе обучения они способны овладеть также и вторым способом передачи своих убеждений. Однако это  не более чем дополнительное и  вовсе не обязательное приобретение, совершенно случайное с точки  зрения правил значения языка. Если, обращаясь к другому члену вашего языкового сообщества, вы что-то произносите с целью выразить убеждение, то он может согласиться с тем, что у вас есть какое-то убеждение и вы хотите передать это убеждение ему. Этот факт способен породить множество социальных следствий и открыть дорогу всем видам лингвистической коммуникации, не опирающимся на выражение убеждений. Вот поэтому-то, как уже было отмечено, мы и можем в конечном итоге принять ссылку на коммуникацию-интенцию в периферийных частях нашей семантической теории. Однако это оправдано только в том случае, когда мы далеко отходим от центрального ядра значения, детерминированного правилами, задающими условия истинности. Что же касается самого центрального ядра, то для него функция коммуникации остается вторичной, производной и концептуально несущественной. Надеюсь, ясно, что такой способ действий является слишком произвольным, чтобы удовлетворить требованиям хорошей теории. Если игра ведется таким образом, то нужно разрешить теоретику коммуникации выиграть ее.