Жизнь и философия Сократа

«Многознайству» софистов Сократ противопоставил знание своего незнания, которое свидетельствовало отнюдь не о его скептицизме или ложной скромности, а о его стремлении к более глубокому знанию, к отказу от свойственного софистам накопления разнородных знаний, пригодных во всех случаях жизни. По Сократу, софисты знают многое, обладают энциклопедическими знаниями. Но их знания носят раздробленный характер, являются частичными. Это, собственно, и не знания, а всего лишь мнения. Раздробленность «знаний» (мнений) не позволяет им задуматься о единстве знания, о различии между разрозненными мнениями и пониманием; софисты многое «знают», но мало понимают: они сведущи, но не мудры.

Оно так  и должно быть, ибо мудрость, тождественная  пониманию, не сводится к набору знаний, к множеству мнений.

Вот почему платоновский Сократ в «Пире», указывая на отличие подлинного знания (понимания) от мнения, или представления, замечает, что «правильное, но не подкрепленное  объяснением мнение» нельзя считать  знанием: «Если нет объяснения, какое  же это знание? Но это и не невежество. Ведь если это соответствует тому, что есть на самом деле, какое это невежество? По- видимому, верное представление — это нечто среднее между пониманием и невежеством» [14; с.243].

Итак, верное описание чего-либо существующего «на  самом деле», не будучи неведением, представляет собой некоторую степень  знания. В сущности же это не столько  знание, сколько правильное мнение, адекватное представление. Подлинное  знание выходит за пределы описания и констатации того, что есть «на  самом деле»; оно требует обоснования«мнения», предполагает выяснение смысла и  значения установленного, побуждает к познанию общего и единого. Стремление к пониманию отличительная особенность философии и философа.

При всем внешнем сходстве майевтики Сократа  с полемическим искусством софистов эти два способа ведения диалога  совершенно различны по своей сути и направленности. Искусство софистов, будучи «техническим» знанием, описательной наукой о человеке, имело в виду «овладение» человеком, эффективное манипулирование его сознанием и поведением, в то время как майевтика Сократа, ориентированная на самопонимание, ставила целью осознание человеком своей автономии, раскрытие им своей сущности как разумного и нравственного существа. Майевтика Сократа — это способ реализации дельфийского «Познай самого себя», метод, с помощью которого собеседник становится соискателем единой истины, единой добродетели, словом, соискателем общих определений.

Таким образом, сократовское «Познай самого себя» — это поиск общих(прежде всего этических) определений; это  поиск человеком своего внутреннего  мира как высшей ценности, это забота о своей душе, о своем назначении. Ориентация на познание общего, или  всеобщего, в человеке, установка на оценку поступков в свете этого всеобщего и на гармонию между внутренними побудительными мотивами и внешней деятельностью для достижения благой и осмысленной жизни по необходимости приводили Сократа к размышлениям о взаимоотношении познания (знания) и добродетели. 
 
 
 
 
 
 
 
 

2. «Даймонион» Сократа

«Началось у меня это с детства, возникает  какой-то голос, который всякий раз  отклоняет меня от того, что я  бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет»

Сократ

Как известно, Сократ многим рассказывал о своем  демоне. По его словам, он по воле богов слышит голос: Когда это бывает, голос неизменно предупреждает меня о том, чего не надо делать, но никогда ни к чему не побуждает. И опять-таки, если кто из друзей просит моего совета, и я слышу этот голос, он тоже только предостерегает. То, что голос советует мне, я передаю тому, кто советовался со мной, и, следуя божественному предупреждению, удерживаю его от поступка, который не надо совершать.

В подтверждение  Сократ приводил случай с Хармидом, сыном Главкона. Тот стал рассказывать Сократу, что упражняется для  участия в Немейских играх. Но едва он начал рассказывать, Сократ услышал голос и стал отговаривать Хармида от этого. Хармид не послушался, и его старания не увенчались успехом [1; с.412].

Особенную славу демон Сократа получил  после поражения афинского войска от беотийцев при Делии в 424 году до Р. Х. Тогда разбитое афинское войско бежало с поля битвы, но Сократ немного  задумался, а потом заявил, что его демон велит совершить переход у Регисты. Большинство афинян не послушались Сократа, так как предложенный им путь был намного длиннее обычного. Они вскоре попали под удар беотийской конницы и были все уничтожены. Алкивиад, Лахет и еще несколько человек последовали за Сократом и благополучно вернулись в Афины.

Известен  и еще один случай проявления демона, когда Сократ гулял и беседовал  с гадателем Евтифоном. Вдруг  Сократ остановился и некоторое  время стоял погруженный в  себя. Затем он свернул в боковую  улицу, подозвав и тех спутников, которые уже ушли вперед. При этом он ссылался на полученное от демона указание. Большинство спутников последовало за Сократом, но несколько юношей вместе с флейтистом Хариллом продолжали идти вперед, как бы желая изобличить демона Сократа. Вдруг им навстречу выбежало тесно сплоченное стадо покрытых грязью свиней, а посторониться было некуда. Одних свиньи сбили с ног, других вымазали грязью, так что популярный флейтист Харилл прибыл домой весь в грязи. Этот случай принес демону Сократа еще больше известности, так как произошел на глазах у большого количества граждан[http://www. sokratovo. ru/v220508. php].

Одни  исследователи видят в демоне Сократа метафору, которой он иронически прикрывал свои собственные совесть, разум или здравый смысл; другие — просветленное чувство, просветленное внутреннее чутье или инстинкт; третьи — выражение внутреннего откровения или проявление религиозного энтузиазма; четвертые — «чудовищный» феномен, при котором инстинкт и сознание (их функция) заменяют друг друга; пятые свидетельство того, что внутреннему миру каждого присуща трансцендентность.

О демоне Сократа писал также молодой  Маркс. Он высказывал мысль о тенденции  философа освободиться от всего мистического и загадочно-демонического (божественного). Маркс писал, что Сократ, сознавая себя носителем даймония, не замыкался в себе: «. он носитель не божественного, а человеческого образа; Сократ оказывается не таинственным, а ясным и светлым, не пророком, а общительным человеком».

Действительно, Сократ не был ни вдохновенным провидцем, ни исступленным пророком, ни гением озарения. Но в личности Сократа было нечто  такое, что сближало его, по представлениям его современников, с провидцем и пророком, или, во всяком случае, позволяло (и позволяет) говорить о нем как об уникальной фигуре.

Феноменальность Сократа состояла в крайне редко  наблюдаемом соединении горячего сердца и холодного ума, обостренного чувства  и трезвого мышления, фанатизма и  терпимости — фанатической преданности  идее, доходящей до всецелого подчинения ей своей жизни, и способности понимать чужие взгляды и воззрения. Сократ — это воплощение аналитического ума в соединении с пророческой вдохновенностью; это сплав критического мышления, свободного исследования с горячим энтузиазмом, граничащим с мистическим экстазом. Поэтому нет ничего удивительного в том, что ученики Сократа расходились в характеристике его личности и его«даймониона».

По словам Ксенофонта, «божественный голос» (даймонион) давал Сократу указания относительно того, что ему следует делать и  чего не следует. Основываясь на этом «голосе», Сократ будто бы давал советы друзьям, которые всегда оправдывались. Таким образом, по Ксенофонту, Сократ предвидел будущее и признавал за собой дар пророчества. У Ксенофонта сократовский даймонион и отвращает от чего-либо, и побуждает (склоняет)к чему-либо. У Платона даймонион только отвращает (отговаривает), но никогда не склоняет. Сообщение Ксенофонта дает некоторое основание для трактовки даймониона Сократа как голоса совести и разума, или как здравого смысла. Сообщение же Платона, напротив, на первый взгляд во всяком случае, не дает каких-либо явных поводов для подобной трактовки. Надо полагать, что сократовский даймонион (называемый также«божественным знамением») у Платона означает некое обостренное предчувствие, некое «шестое чувство», или сильно развитый инстинкт, который каждый раз отвращал Сократа от всего того, что было для него вредным и неприемлемым. Оказывается, что и бездействие «привычного знамения» многозначительно: если «божественное знамение» не останавливает Сократа и не запрещает ему что-либо говорить и делать, тем самым оно молчаливо склоняет его к этому либо же предоставляет полную свободу действия.

Отсюда  можно сделать вывод, что между  ксенофонтовской и платоновской характеристиками даймониона Сократа  нет столь существенного различия, как принято считать. Это и позволяет трактовать даймонион Сократа в рационалистическом духе, т. е. в качестве метафорического обозначения голоса собственных совести и разума, или же аллегорического выражения собственного здравого смысла. Тем не менее подобная интерпретация верна лишь отчасти.

Дело  в том, что даймонион Сократа  основан на иррациональной вере в  божество, на допущении тесной связи  внутреннего «голоса» с вне и  независимо существующим божеством. Это  обстоятельство придает сократовскому  даймониону новую черту, новое измерение  и заставляет предполагать, что даймонион  — это своего рода полумифологическое олицетворение и полуметафорическое выражение всеобщего (истинного  и объективного), содержащегося во внутреннем мире человека, в его  разуме и душе. «Ведь и душа есть нечто вещее», — говорит Сократ в «Федре».Поэтому Сократ не только осознает присутствие в себе даймониона, но и живо его представляет, чувствует  и переживает как некую высшую реальность, как божественное знамение. Отсюда напрашивается вывод насчет феномена Сократа, его даймония: хотя Сократ не может выразить всеобщее в слове, в рациональном определении, тем не менее он (как и его  собеседник Лахес) чувствует, что искомое  общее понятие (например, мужество) имеется в нем. То, что не удается  Сократу выразить в словах и понятийных определениях, он улавливает как «божественный  голос», звучащий в нем самом, исходящий из глубин его души, его разума и совести.«Божественное» в душе и есть, согласно Сократу, даймонион.

Согласно  духу учения Сократа, выбор образа действия, сообразованного с требованиями всеобщего нравственного закона, делает людей творцами своей судьбы. Однако афинский философ, оставаясь  религиозным человеком, старался, по словам Ксенофонта, «узнать волю богов посредством гаданий». Вместе с тем Ксенофонт сообщает, что Сократ считал необходимым обращаться к гаданиям и вопрошать прорицателей (оракулов) лишь в тех случаях, когда исход предпринимаемого дела оставался неизвестным.

В сообщениях Ксенофонта обращает на себя внимание мысль Сократа о необходимости  различать то, что зависит от самого человека, и то, что от него не зависит. В этой мысли заключен вопрос о  границах свободы (и несвободы) человека, о возможности сделать правильный выбор образа действия. По высказываниям  Сократа, представленным Ксенофонтом, в одних случаях выбор образа действия зависит от самого человека, его знаний, сил и способностей, в других — от богов, неподвластных человеку. Человеку подвластно лишь то, чем он обладает. Таким образом, человек свободен лишь в той мере, в какой он знает самого себя, свои силы и способности, в какой он в состоянии сделать правильный выбор на основе приобретенных знаний и опыта. И если речь идет о нравственном поведении, то разумный выбор будет означать, что «добродетель есть знание». 
 
 
 
 

3. Этическое учение Сократа.

Термин  этика - древнегреческого происхождения. Он берет начало от слова этос (ethos), означавшего в далекие времена  местопребывание— человеческое жилище, звериное логово, птичье гнездо. В этом значении оно употреблялось еще  Гомером. Позднее данное слово приобретает  новый смысл - устойчивая природа  какого-либо явления, в том числе  характер, внутренний нрав живых существ. В данном значении оно широко используется в философии.

Этика Сократа может быть сведена к  трем основным тезисам: а) благо тождественно удовольствиям, счастью; б) добродетель  тождественна знанию; в) человек знает только то, что он ничего не знает.

Все люди стремятся к удовольствиям и  их сложным комбинациям, которые  называются пользой, счастьем. Это —  аксиома человеческого существования. Сократ говорит: «Благо — не что иное, как удовольствие, и зло — не что иное, как страдание». [3; с.236]

Если  учесть, что понятия блага и  зла обозначают позитивные и негативные цели деятельности, то мы тем самым  получаем строгий закон человеческого  поведения, а вместе с ним и  критерий его оценки: стремиться к  удовольствиям и избегать страданий. Однако мир удовольствий, как и  мир страданий, оказывается сложным. Существует много удовольствий и  существует много страданий. Разным людям приятны разные вещи. Часто  один и тот же человек может  быть раздираем одновременно желанием разных удовольствий. Кроме того, нет  строгой границы между удовольствиями и страданиями, одно сопряжено с  другим. За радостью опьянения следует  горечь похмелья. Страдание может  скрываться за личиной удовольствий. Путь к удовольствиям может лежать через страдания. Человек постоянно оказывается в ситуации, когда необходимо выбирать между разными удовольствиями, между удовольствиями и страданиями. Соответственно встает проблема основания такого выбора. То, что было критерием граница между удовольствиями и страданиями, само нуждается в критерии. Таким высшим критерием является измеряющий, взвешивающий разум.

«Раз  у нас выходит, - спрашивает Сократ собеседника, - что благополучие нашей  жизни зависит от правильного  выбора между удовольствием и  страданием, между обильным и незначительным, большим и меньшим, далеким и  близким, то не выступает ли тут на первое место измерение, поскольку  оно рассматривает, что больше, что  меньше, а что между собой равно? А раз здесь есть измерение, то неизбежно будет также искусство  и знание».