Контрольная работа по "Экспериментальной психологии"

Кант  следующим образом рисует перспективы  эмпирической психологии: «Подтверждением  и примером этого может служить  всякое внутреннее, психологическое  наблюдение, сделанное нами; для  этого требуется, хотя это связано  с некоторыми трудностями, воздействовать на внутреннее чувство посредством  внимания (ведь мысли, как фактические  определения способности представления, также входят в эмпирическое представление  о нашем состоянии), чтобы получить прежде всего в созерцании самого себя знание о том, что дает нам  внутреннее чувство; это созерцание дает нам представление о нас  самих, как мы себе являемся; логическое же Я хотя и указывает субъект  существующим сам по себе в чистом сознании, не как восприимчивость, а  как чистую спонтанность, но не способно ни к какому познанию своей природы» [там же, с. 192].

Нельзя  пройти мимо одного замечания Канта, имевшего для будущего психологии несомненное  методологическое значение. В предисловии  к«Антропологии» (1798) он отмечает, что  «учение, касающееся знания человека и  изложенное в систематическом виде (антропология), может быть представлено с точки зрения или физиологической, или прагматической» [там же, с. 351]. Фактически, здесь речь идет об основаниях эмпирической науки. Хотя о связи  психологии и физиологии мозга говорили многие, именно Кант дал ясное обоснование  возможности выделения научной  дисциплины. И. Гербарт в своей«Психологии»  рассмотрел такую возможность, но отверг ее, ибо физиология в начале XIX столетия не располагала необходимыми данными. И хотя Кант строит свою антропологию как прагматическую, возможность  систематического ее изложения (и, следовательно, психологии как частной науки, раздела  антропологии) с точки зрения физиологической  остается освященной кантовским авторитетом. Психология (эмпирическая) могла рассматриваться (и рассматривалась Кантом) как  часть антропологии, а, следовательно,«перенос»  «логики обоснования» на психологию является достаточно правомерным. Именно эту возможность использовал  в свое время Вундт, который сознательно  решал задачу выделения физиологической  психологии как самостоятельной  научной дисциплины; в этом отношении  современная научная психология является ее«законной наследницей».

Можно полагать, что кантовские слова представлялись психологам следующих поколений  обязательным методологическим требованием  к психологии, если она захочет  быть наукой. Действительно, многие психологи  принимали кантовский«вызов», стараясь с удивительным упорством решать именно эти две задачи: экспериментировать и вычислять. Кант пишет в«Метафизических началах естествознания» (1786): «эмпирическое  учение о душе должно всегда оставаться далеким от ранга науки о природе  в собственном смысле, прежде всего  потому, что математика неприложима  к явлениям внутреннего чувства  и к их законам... Но даже в качестве систематического искусства анализа  или в качестве экспериментального учения учение о душе не может когда-либо приблизиться к химии, поскольку  многообразие внутреннего наблюдения может здесь быть расчленено лишь мысленно и никогда не способно сохраняться  в виде обособленных [элементов], вновь  соединяемых по усмотрению; еще менее  поддается нашим заранее намеченным опытам другой мыслящий субъект, не говоря уже о том, что наблюдение само по себе изменяет и искажает состояние  наблюдаемого предмета. Учение о душе никогда не может поэтому стать  чем-то большим, чем историческое учение и— как таковое в меру возможности  — систематическое учение о природе  внутреннего чувства, т.е. описание природы души, но не наукой о душе, даже не психологическим экспериментальным  учением» [15, с. 60].

Опираясь  именно на такого рода суждения, М. Дессуар  писал: «Психология никогда не станет наукой в собственном смысле слова, т.к. нельзя ни приложить математику к явлениям и процессам сознания, ни воздействовать экспериментально на душу других» [11, с. 126]. Все же есть основания  говорить о своего рода«двойной программе» И. Канта применительно к психологии. Первая программа — его критика  возможности психологии стать естественной наукой, содержащая формулировку условий, при которых она может приблизиться к идеалу таковой науки, вторая—  обоснование психологии посредством  физиологии. Эта двойная программа  составила методологическую задачу, над которой трудились несколько  поколений психологов XIX столетия, поскольку  кроме критики она содержала  и«положительный» эскиз научной  эмпирической психологии. В. Вундт, осуществляя  историческую миссию выделения психологии из философии, твердо следовал именно кантовской«программе».

В. Дильтей, шедший скорее за Гегелем, нежели за Кантом, реализовал другую логику, поскольку  в гегелевском подходе кроме  историзма присутствовала идея целостности. Поэтому и Брентано протестовал  главным образом против«атомизма» вундтовской психологии, а Дильтей  против ее конструктивизма. Они очень  хорошо понимали, что к такому сложному феномену, каковым является психика, возможны различные подходы. Поэтому  ни Брентано, ни Дильтей вовсе не были«радикалами», «ниспровергателями», требовавшими замены одной психологии на другую (к примеру, Дильтей признавал  сосуществование объяснительной и  описательной психологии).

Очень важен другой аспект проблемы: какая  психология окажется общей психологией? Л. С. Выготский свое знаменитое методологическое исследование начинает с обсуждения именно этого вопроса. Важность этого  прекрасно понимал и Н. Н. Ланге— кризис для него означал отсутствие общей науки: «Ныне общей, то есть общепризнанной, системы в нашей  науке не существует» [16, с. 72].

Отвечая на вопрос «Что делать?», надо учитывать: представители других дисциплин  обвиняют современную психологию в  постыдном равнодушии к собственной  судьбе:«Поражает какая-то принципиальная узость в обсуждении психологических  концепций, идей, подходов(конечно, когда  такие обсуждения вообще бывают). Складывается впечатление, что психология не только глубоко равнодушна к общей методологии  и философии науки, но и остальной  науке вообще. Она не только не смотрится  в зеркало методологии и философии, она не хочет вообще смотреться ни в какие«зеркала» других научных  дисциплин, соотносить себя с общенаучным  движением и развитием научной  мысли XX в. Наука, которая одним из своих разделов считает учение о  рефлексии, кажется полностью отказывается от попыток отрефлексировать свои основания, методы, программы и результаты» [21, с. 25]. К сожалению, в этих словах очень много правды.

Ответ на вопрос «Что делать?» Л. С. Выготский  дал еще в 1927 году: разрабатывать  методологию. В противном случае результаты огромного количества эмпирических исследований, проводимых в психологии, рискуют превратиться из«Монблана  фактов» в «кучу сырого фактического материала». Л. С. Выготский в свое время заметил:«Какая будет эта  методология и скоро ли она  будет, мы не знаем...» [3, с. 422 — 423]. Трудно дать точный ответ и много лет  спустя, можно лишь высказать предварительные  соображения на этот счет.

В последние годы заметно стремление некоторых психологов свести методологию  психологии к описанию конкретных процедур планирования, проведения эмпирического  исследования и статистической обработки  полученных результатов. Под эмпирическим исследованием имеются в виду преимущественно эксперимент и  квазиэксперимент. В результате методология  психологии как науки оказывается  методологией экспериментальной психологии. Признавая ведущую роль эксперимента в современной психологической  науке, мы, тем не менее, не склонны  соглашаться с подобной трактовкой.

Возражения  против такого понимания методологии  коренятся в глубоком убеждении, что психология не может столь  безоговорочно принимать модель, сформировавшуюся в естественных науках. По сути, сведение методологии к  чисто техническим вопросам планирования и осуществления экспериментального исследования (при всей их несомненной  важности) на деле означает признание«окончательной  решенное?» проблемы предмета научной  психологии и фактический отказ  не только от дальнейшего ее исследования, но и от ее обсуждения. Такая позиция  представляется ошибочной. Нельзя исключить  и того, что научная психология еще не нашла своего подлинного предмета. Поскольку такая вероятность  существует, первая задача методологии  состоит в научной проработке комплекса проблем, связанных с  исследованиями, в том числе и  теоретическими (что в современной  психологии, будем честными, большая  редкость), по предмету психологии.

Это, по-видимому, должна быть методология  на исторической основе, плюралистическая, свободная от идеологии, ориентированная  не только на задачи познания, но и на практику. В ней должны быть представлены познавательный, коммуникативный и  практический блоки (см. подробнее [18, 39]).

Важно, чтобы методология давала возможность  максимально широкого понимания  предмета. Это необходимо в первую очередь для того, чтобы появилась  возможность реального, а не декларативного соотнесения результатов исследований, полученных при разных подходах.

В настоящее время в исследованиях, выполненных в расходящихся методологических традициях, психологи склонны видеть все что угодно, только не методологические открытия. История психологии дает множество свидетельств, что за работами А. Адлера, К. Г. Юнга, А. Маслоу и др. современники с готовностью и с легкостью  признают те или иные конкретные достижения, но«ростков» новой методологии  они стараются «не замечать». Методологии, которая жизненно необходима нашей науке, ибо без нее невозможно приблизиться к решению проблемы соотношения психологической науки  и жизни, поставленной В. Дильтеем в  конце позапрошлого столетия. Проблема до сих пор не решена, хотя сейчас, в начале XXI века, это одно из основных условий существования научной  психологии.

Перспектива интеграции психологического знания

Наконец, на вопрос «С чего начать?» ответ  будет следующим: с разработки нового подхода к предмету психологической  науки, с нахождения в истории  психологии образцов такого его понимания, которые в большей мере будут  соответствовать задачам сегодняшнего дня.

В начале XXI столетия стало очевидно, что современной психологии предстоит  проделать«работу понимания», обращенную на свой предмет. Как справедливо  указывает В. В. Знаков,«проблема  понимания оказывается как бы на стыке двух направлений в науке: анализа гносеологического отношения  ученого к объекту познания и  изучения методологических принципов  отдельных наук, определяющих своеобразие  присущих каждой из них способов понимания  предмета исследования» [13, с. 35— 36]. Второе направление имеет сегодня для  научной психологии первоочередную значимость. Нельзя не согласиться  также с тем, что понимание  является необходимым условием коммуникации ученых [там же, с. 35]. Обратив внимание на проблему предмета, можно осуществить  следующий шаг: разработку новой  методологии психологии, которая  была бы ориентирована не только на познание, но и на коммуникацию, и  на практику (о познавательной, коммуникативной  и практической методологии см. подробнее [39]).

Выше  уже упоминалось, что сложившееся  понимание предмета психологии, конечно, достаточно для продолжения исследований в рамках традиционно сложившихся  подходов, школ и научных направлений, но оно принципиально недостаточно для выхода за их«пределы». Особенно стоит подчеркнуть, что такое  традиционное понимание практически  делает невозможным осуществление  интеграции.

Основные  характеристики нового понимания предмета «негативно» заданы, т.к. они вытекают из сформулированных выше недостатков  традиционного понимания. Но на вопрос, каким оно должно быть позволяет  ответить история психологической  мысли, где можно увидеть несколько  подходов, которые приблизились к  такому пониманию. Несомненно, одним  из наиболее разработанных вариантов  нетрадиционного понимания предмета является подход, сформулированный в  аналитической психологии К. Г. Юнга [30— 32, 34, 36, 5] и др.

Прежде  всего должна быть отмечена его попытка  вернуть в науку психическое  как реальность.«Чтобы правильно  понять теорию Юнга, мы должны прежде всего  принять его точку зрения, согласно которой все психические явления  совершенно реальны. Как ни странно, эта точка зрения относительно нова» [34, с. 388]. Магия психической реальности оказалась настолько сильной, что  переводчик книги на русский язык И. Якоби интерпретирует юнговский  термин Psyche (психе, психика) как психическую  субстанцию, хотя у Юнга речь об этом все же не идет [34].

Трактовка психического как реальности, несомненно существующей и составляющей предмет  изучения психологии, очень важна. Согласно Юнгу,«психическая субстанция (психика  — В. М.) так же реальна, как и  тело. Будучи неосязаемой, она, тем не менее, непосредственно переживается; ее проявления можно наблюдать. Психическая  субстанция— это особый мир со своими законами, структурой и средствами выражения» [там же, с. 388]. Именно поэтому  К. Г. Юнг отказывается от попыток  соотношения психического и физиологического, психического и биологического для  того, чтобы сосредоточиться на исследовании психики как таковой.«Я посоветовал  бы ограничиться психологической областью без каких либо допущений о  природе биологических процессов, лежащих в их основании. Вероятно, придет день, когда биолог и не только он, но и физиолог протянут руку психологу  и встретятся с ним в туннеле, который они взялись копать с  разных сторон горы неизвестного» [31, с. 91].«Психика вполне заслуживает того, чтобы к ней относились как  к самостоятельному феномену; нет  оснований считать ее эпифеноменом, хотя она может зависеть от работы мозга. Это было бы так же неверно, как считать жизнь эпифеноменом химии углеродных соединений» [36, р. 8].

Согласно  этой логике, психология обретает свой собственный предмет (психика для  Юнга— не свойство другой вещи!), а  именно то, что реально может исследоваться  с помощью вполне«рациональных» методов. Другое дело, что эти методы не похожи на традиционные процедуры  расчленения содержаний сознания на элементы (достаточно сравнить амплификативный  метод Юнга и традиционную интроспекцию).«С помощью своего основного определения  психики как «целокупности всех психических процессов, сознательных и бессознательных», Юнг намеревался  очертить зону интересов аналитической  психологии, которая отличалась бы от философии, биологии, теологии и  психологии, ограниченных изучением  либо инстинкта, либо поведения. Отчасти  тавтологический характер определения  подчеркивает обособление проблемы психологичностью исследования» [24, с. 116].