Межнациональные конфликты и факторы, их определяющие

Социологи и политологи, изучая реальные социально-культурные и политические ситуации, насытили эту теорию конкретным содержанием. Так Гурр, под руководством которого было проведено кросс-национальное исследование в 114 странах мира, показал значение в межэтнических конфликтах относительной депривации. При этом не просто подчеркивалась опасность депривации в связи с ухудшением условий жизни группы, но сама она рассматривалась как разрыв между ценностями-ожиданиями людей и возможностями.

Вспомним, как часто на бытовом  уровне, да и среди профессионалов можно слышать: вот если бы у нас не было экономических трудностей и "все жили бы хорошо", то никаких этнических конфликтов не было бы. Но ведь и в Канаде, и в Бельгии все живут неплохо, а межэтнические конфликты есть.

Теория относительной депривации в рамках концепции фрустрации обращает особое внимание на то, что к поиску "образа врага" приводит не просто плохое материальное положение. Исследователи переносят акцент именно на ожидания и ориентации, реализовать которые оказывается невозможно.

Если обратиться к ситуации Советского Союза в конце 70-х и в 80-х годах, то и там можно найти подтверждение этой теории. Именно в тот период улучшения социальной ситуации резко возросли потребности и ожидания народов, что сделало необходимым новый прорыв в области общей модернизации. А вместо этого начались другие процессы: ухудшение экономического положения в стране и нарастание политической нестабильности. Страхи и неудовлетворенность росли у людей всех национальностей, но те, которые как раз переживали период перехода от традиционного общества к современному, переносили свою неудовлетворенность на Центр, на русских, которые ассоциировались с ним.

Нереализованные ожидания часто бывают присущи группам, которые располагают  интеллектуальным потенциалом, богатством, но не имеют соответствующего их представлению  о себе высокого престижа и социального статуса. Г. Донски обратил внимание на то, что такие статусные несоответствия создают сильно фрустрированное большинство внутри группы и стимулируют конфликты. Ситуация в Карабахе, где армяне были более образованной группой и имели больший достаток, но не были допущены во властные структуры в той мере, в какой они считали справедливым, создавала у них постоянное чувство ущемленности, неуверенности, несправедливости.

Отказ группе в удовлетворении ее базовых потребностей, включая потребности в идентичности и безопасности, вызывает "страх уничтожения" группы, и это, по мнению Гурра, делает этнические конфликты постоянным и неизбежным элементом социально-политической системы. Исходя из этого, даже предпринимались попытки создания списков "меньшинств риска", которые не только ощущают систематическую дискриминацию, но уже и предпринимали политические действия ради того, чтобы отстоять свои интересы перед государствами, претендующими на управление ими.

В доказательство несостоятельности данной объяснительной концепции обычно приводят следующие аргументы:

1) этнические группы не являются настолько сплоченными, чтобы все время бороться за идентичность. Противоречия внутри групп бывают не менее разрушительными, чем между группами;

2) "инициируют насилие не те группы, которые больше всего обездолены с точки зрения "базовых потребностей"; зачинщиками подавления "других" являются группы (точнее, представители их элит), которые обладают титульным статусом и хорошо развитыми культурными институтами";

3) полевые исследования и другие данные по этничности в состоянии конфликта не подтверждают тезис о глубоко укоренившемся межэтническом отчуждении и ненависти;

4) опасно применять тезис, который делает легитимным понятие "насилие из-за групповых потребностей".

Вопрос о роли элит - один из ответственнейших при интерпретации причин конфликтов. Он органичнее всего вмонтирован в концепцию коллективного действия, которая в историко-социологическом и политическом аспектах разработана в трудах Ч. Тилли и его соавторов.

Концепция коллективного действия заслуживает серьезного внимания при  объяснении межэтнических конфликтов. Главным в ней является обоснование первенствующего значения коллективных интересов, которые побуждают людей действовать во имя них, выбирая те или другие формы действий. Не фрустрации, а "наложение коллективного интереса на возможность его достижения" рассматривается как механизм, формирующий действия. Борьба между группами ведется не вообще, а по поводу конкретных вопросов". По мнению Тилли, в наибольшей мере мобилизуют людей вопросы политической жизни, связанные с борьбой за власть.

Одним из первых среди отечественных  специалистов о феномене власти в  этнических конфликтах заговорил В.А. Тишков. "Именно вопрос о власти, о гедонистических стремлениях элитных элементов в обществе к ее обладанию, о ее связи с материальным вознаграждением в форме обеспечения доступа к ресурсам и привилегиям является ключевым для понимания причин роста этнического национализма и конфликтов", - писал он уже в 1993 г.

Этому вопросу очень большое  значение придавали и политики, в  частности Р.Г. Абдулатипов и С.М. Шахрай. И все же конфликтологи понимают, что и данный подход не лишен определенной слабости: он не позволяет объяснить массовой мобилизации, интенсивности чувств, группового стремления к реализации целей.

В средствах массовой информации по отношению к этнической элите  нередко употребляются термины "этнические предприниматели", "этнические активисты", "манипуляторы". Часто эти эмоциональные оценки дают люди, которые устали от конфликтов, переживают за группы, вовлеченные в них и страдающие от насилия. Но бывает, что такие стереотипы намеренно насаждаются, дабы "закрыть глаза" на реальные противоречия в обществе.

Этническое "манипулирование" нельзя понять без изучения всего комплекса причин, процессов и условий протекания конфликтов. Как справедливо подчеркивают А.А. Попов и В.Н. Стрелецкий, "манипуляции опасны тогда, когда существуют некие предпосылки для того, чтобы они увенчались успехом"; "такие предпосылки должны быть актуализированы, операционально сориентированы, морально легитимизированы". Абсолютизация роли элиты в борьбе за власть как источнике конфликтов дискредитирует концепцию и порождает мифы.

Анализируя этнические конфликты  в Российской Федерации и странах ближнего зарубежья, коллектив Центра этнополитических и региональных исследований под руководством Э.А. Панна считал целесообразным выделить исторические причины возникновения и эскалации конфликтов. К ним были отнесены несправедливости административно-политической иерархии народов (союзные, автономные республики, автономные области, округа и т.д.); произвольная перекройка границ национальных образований; депортации народов.

Как результат насилия рассматривается  и несбалансированность преобразований общества, когда социальное и экономическое неравенство, конкуренция на рынке труда, земли и жилья перерастают в межэтнические конфликты. Такова, по мнению ученых, природа конфликтов-бунтов - ферганских (1988 г), душанбинских (1990 г), ошекских (1991 г) и других подобных событий. Чаще всего этническая общность, "подвергшаяся нападению", выступала в роли "козла отпущения".

Переход к демократизации, сопровождавшийся борьбой в обществе старых и новых  политических элит, стал детонатором, который в полиэтническом обществе привел к тому, что борьба "приобрела этнополитическую окраску". К обострению этнополитических конфликтов приводили неумелые, непоследовательные шаги по преобразованию государства в реальную федерацию, попытка силой остановить дезинтеграционные тенденции в республиках (тбилисские события 1989 г., бакинские 1990 г., вильнюсские 1991 г).

Некоторые конфликты рассматриваются как следствие распада СССР, когда в отделившихся республиках в борьбу "за свою долю политического и территориального наследства" вступили бывшие автономии или желавшие ее получить (Абхазия, Южная Осетия, Гагаузия в Грузии, Приднестровье в Молдове, Карабах в Азербайджане).

Э.А. Паин, А.А. Попов и другие участники коллектива видят причину конфликтов и в целенаправленных действиях политиков по разжиганию конфликтов. Они приводят примеры использования оппозицией конфликтов для захвата власти (так действовали в борьбе с Э.А. Шеварднадзе сторонники 3. Гамсахурдия в Грузии, провоцируя эскалацию конфликта в Южной Осетии). Они также считают, что конфликты используются как средство удержания власти. Так, когда радикально-националистическая оппозиция в Молдове выступала за решительные военные действия против Приднестровья, президент республики выбрал тактику действий "на опережение".

Для социологов важен еще один фактор, отмеченный Э.А. Паиным и его коллегами, которые назвали его "инерционным", - растущая взаимная отчужденность народов. Этнофобии и ксенофобии, предубеждения и ненависть к врагу, усиливающиеся в широких слоях населения вследствие вооруженных конфликтов, становятся настолько сильными, что оказывают давление на власть, снижая ее готовность к диалогу и урегулированию конфликтов в будущем.

Таким образом, понять причины конфликтов, исходя из какой-то одной теории, нельзя потому, что, во-первых, каждый конфликт имеет свою специфику, а во-вторых, казуальные основы их могут меняться в ходе эскалации конфликтов, особенно если они затяжные.

При значительном разнообразии объяснительных моделей конфликтов адекватность выбора конкретной модели зависит от типа того конфликта, который мы собираемся изучать." [3]

3. Социокультурный анализ осетино-ингушского конфликта

 

На сегодняшний день на Северном Кавказе существуют множество "горячих точек", порожденных этническими конфликтами, угрожающие существованию народов, порождающие опасные разрушительные процессы. Многие из конфликтов до сих пор находятся в стадии вооруженного нападения. Один из таких конфликтов произошел между Осетией и Ингушетией.

"Во время Гражданской войны осетины, кроме состоявших в терском казачестве, в основном заняли нейтральную сторону, казаки в основном заняли сторону белых, ингуши - красных. В связи с последним, при образовании Горской АССР, ингуши получили значительное количество прежде населенных казаками земель, а также ряд осетинских селений (Чми, Ларс, Балта), причем значительное количество казаков и осетин было оттуда выселено. Территория нынешнего Пригородного района на тот момент входила в состав Ингушской автономной области и заселена была, в основном, ингушами.7 марта 1944 года, после депортации чеченцев и ингушей в Казахстан и Сибирь, район был передан Северо-Осетинской АССР и заселён осетинами. В значительной степени это были осетины, насильно выселенные из Казбегкского района, переданного Грузии. В 1956 году Чечено-Ингушская АССР была восстановлена, но в иных границах - Пригородный район остался в составе Северной Осетии." [3] И на сегодняшний день конфликт остается неурегулированным, так как крайне сложно разобраться, чья правда и кому эта территория принадлежит по праву.

В 1996 году был проведен социологический  опрос населения во Владикавказе (Северная Осетия), Пригородном районе (Северная Осетия) и в Назрани (Ингушетия), на основе которого был проведен социокультурный анализ осетино-ингушского конфликта и получены выводы, представленные ниже.

"1. Тип социальных отношений, в рамках которого происходит конфликт.

Чтобы идентифицировать характер общества, в котором формируется и осуществляется поведение группы, рассматривались  три типа социальных отношений - отношения иерархии, конкуренции и сотрудничества.

С этих позиций, нынешнее общество представляется респондентам в следующем виде (в %):

 

 

Как мы видим, обе конфликтующие  общины не менее чем на одну треть (осетины жестче) ориентированы на отношения иерархии и подчинения: большинство ингушской общины (54%) видит свое общество как основанное на началах сотрудничества и взаимопомощи, то осетинская община оценивает уровень сотрудничества почти на половину ниже (29%), придавая одновременно настолько же большее значение отношениям конкуренции и борьбы (32%);

Таким образом, наиболее высокая степень конкуренции и борьбы групп продолжает оставаться на местном уровне конфликта.

2. Индекс социокультурного развития конфликтующих групп.

ИСКР, измеряющий уровень цивилизационного развития группы на основе ценностной ориентации личности, подтверждает, что:

организация ингушского и осетинского  обществ имеет разную социальную структуру;

Ингушская община значительно больше сохраняет элементы родового (дотрадиционного) строя, осетинское же общество имеет общинную природу;

Из этого следует, что осетинская "традиционность" органичнее вписывается в российскую государственность.

3. Уровень социальной пассивности/активности.

Уровень социальной пассивности/активности выражает ориентацию личности, с одной  стороны, на "социальную справедливость", а с нею - на ее зависимость от государства, с другой стороны, на самостоятельное удовлетворение своих базисных потребностей - на восприятие стратегии развития.

Результаты опроса позволяют так  оценить уровень социальной пассивности/активности конфликтующих групп (в %):

 

 

Большая "активность" ингушской общины, особенно ее элиты, объясняется, пожалуй, более быстрым процессом социально-экономического развития этой группы, выражающимся, в частности, в продолжающейся организации в Ингушетии собственной государственности и зоны экономического благоприятствования;

4. Базовая модель конфликтного поведения групп.

Ориентация на базовую модель конфликтного поведения определялась в контексте цивилизационного развития - ценностной склонности личности к:

1) избеганию конфликта (-5);

2) гегемонистскому поведению (0);

3) статусному поведению (+5) или 4) ролевому поведению (+10).

Результаты опроса показывают, в какой мере конфликтующие группы склонны к выбору тех или иных моделей конфликтного поведения:

 

 

как осетинская, так и ингушская  общины в целом склонны к гегемонистской модели поведения - к "победе" и "борьбе" с использованием насилия, т.е. они постоянно создают взаимную угрозу возвращения конфликта в вооруженную стадию;