Государственное устройство России в период с февраля по октябрь 1917 года

Либеральное правительство стало управлять государством в тот момент, когда политический кризис и народные волнения были непосредственно связанные ролью самого государства в быстром ухудшении экономического положения. В ходе войны экономическая роль государства в России, как и в Западной Европе, резко возросла. В отличие от остальных европейских государств (включая Германию до 1917г.) усиление экономической роли русского государства происходило на фоне ослабления ею политических и административных возможностей и привело к неустойчивой денежной системе, ограничениям рыночного обмена и разрухе на транспорте. Кроме того, в отличие от Западной Европы, усиление экономической роли государства в России настолько обуздывало индивидуалистические интересы предпринимателей в области первостепенных государственных нужд, сколько подкрепляло традиционную привычку зависеть от него. Например, в ответ на рост издержек военного времени промышленники требовали повышения цен, оплачиваемого государством; считалось, что для восстановления производства за пределами военного сектора необходимы новые государственные контракты, даже на товары, производимые для гражданского населения. Разумеется, и рабочие во главе с Петроградскими металлистами, работавшими на государственных заводах (а также на железных дорогах и зависимых от государства предприятиях) ожидали от государства помощи. Ресурсы государства им казались неисчерпаемыми и рассматривались ими как главный источник улучшения положения.

Бесконечный поток народно-демократических импульсов захлестнувший  Россию и образовавший первичные связи между громадным числом простых людей и огромным числом местных Советов и комитетов, почти мгновенно прорвался на политическую сцену в конце зимы 1917 г. Слишком мало свидетельств тому, что рядовые люди отличали государство от Временного правительства. Различение этих понятий не казалось важным и для умеренных социалистов, возглавлявших Советы и, в основном, принимавших взгляд Маркса на государство как надстройку, отражающую интересы правящего класса и служащую ему. Российские марксисты воспринимали русское государство как совокупность учреждений, власть которых могла быть использована силами, контролирующими его аппарат («правящими кругами»), прежде всего самим правительством, для защиты собственных интересов. Контроль аппарата господствующими группами буржуазии и помещиков неизбежно превращал его в инструмент классового правления.

Таким образом, после февраля умеренных социалистов заботило, главным образом, то, как новые либеральные министры используют государственные учреждения. Одни, как, например, меньшевик А.Н. Потресов, беспокоились о стабильности общества. Из-за культурной незрелости русского народа и особенно бунтарских наклонностей крестьянства государство должно было поддерживать общественный порядок независимо от социальной и экономической политики,— задача невозможная, если при этом государство является партийным орудием или воспринимается таковым[14]. Однако, именно оттого, что государство уже было глубоко вовлечено в экономику, другие деятели Советов в большинстве своем были гораздо менее озабочены вопросами культурной зрелости, нежели тем, как либеральное Временное правительство использует государственный аппарат.

Таким образом, не было принципиального различия в позициях умеренных социалистов и либералов в отношении революционного переустройства государства. Ведь и либералы были убеждены, что собственно государственные ресурсы нельзя доверять в партийные руки. Даже министр иностранных дел П.Н. Милюков обосновывал свои усилия по расширению Империи тем, что у государства есть свои жизненные, насущные интересы, независимо от того кто управляет Россией, либералы, социалисты, царские чиновники[15]. Поэтому правительство должно было являться представителем широких «жизненных общественных сил», как ошибочно полагало большинство членов Временного правительства первого состава включая Милюкова. Это привело к образованию коалиционных кабинетов в апреле и июле.

Отсюда же и конфликт двоевластия. В центре либеральной концепции государства была его Монополия на принуждение. Милюков и его либеральные коллеги опасались, что двоевластие фатально ослабит государство, поскольку фактически создает в нем два правительства, умаляя правительственную власть, а она, по мнению Милюкова и других, была необходима для проведения внепартийной и внеклассовой политики. В представлениях Л.Н. Потресова и других социалистов двоевластие, адекватно отражало реальную расстановку политических сил и этим создавало необходимый барьер всяким поползновениям режима к злоупотреблениям властью. Однако умеренные социалисты и либералы понимали, что законным образом государственная власть может быть использована только Временным правительством, притом в обще - национальных интересах и внепартийно; обратить вспять экономический упадок, защитить Россию от врага и регулировать процессы общественных конфликтов и политической борьбы до тех пор, пока Учредительное собрание не определит государственную структуру и правительственные  учреждения.

Совет и Временное правительство в своей основе находились в центре процесса отрицания потенциальной роли государства как инструмента чьих-либо общественных (или классовых) интересов и построения его как внепартийного места борьбы, а не инструмента классовых привилегий или социального господства. Другими словами, сила институционно-автономного революционного государства была не в способности силой подавлять конфликты, что было правилом царского государства, а в способности преодолеть экономический упадок, допуская притом политическую борьбу. «/Новый режим/ считает своим священным долгом и обязанностью осуществить народные чаяния и вывести страну на светлый путь свободной гражданской организации». Он будет стоять «выше партийных интересов... выполняя волю народа» в своих «честных усилиях обеспечить счастье России»[16].

Фактически государство преобразовывалось, чтобы активнее вмешиваться в регулирование и контроль экономики и в тоже время отречься от партийности в улаживании конфликтов, все более влияющих на экономику. С задачей регулирования экономики был связан и политический вопрос организации производства; а в задачу посредничества в конфликтах была включена необходимость сохранения нейтральности при использовании ресурсов государства для насильственного улаживания конфликта в пользу одной из сторон. Более того, эти противоречия были особенно явными не в конкретной политике самого правительства, и даже не в спорах: капитализм или социализм быстро поляризовавших общество и сделавших двоевластие столь проблематичным для режима, а вовсе увеличивающемся вовлечении самого государства в социально-экономические отношения и процессы, которые были составной частью нового гражданского порядка России.

К началу лета посредничество явно стало одной из основных задач государства, в особенности Министерства труда. В первые десять недель существования министерства поступило 557 различных споров, создавших, помимо всего прочего, огромную административную перегрузку[17]. Опять же целью министерства была внепартийная защита государственных интересов, а не защита требований рабочих или управляющих; в действительности его способность разрешать конфликты во многом зависела от того, удастся ли ему сохранить, а не изменить существующую систему производственных отношений. Но почти всюду конфликт между рабочими и управляющими касался в не меньшей степени структур власти, чем заработной платы. В этих обстоятельствах посреднической роли государства неизбежно противостояли требования партийного вмешательства. Подобное противостояние возникло в первую очередь не столько в результате идеологических формулировок или даже действий партий, сколько потому, что само государство было вовлечено в процессы посредничества, его привносили и представители рабочих, и владельцев, и Советов, и промышленных ассоциаций.

Это противостояние, очевидно, проявилось уже в конце весны, в двух конфликтах получивших широкую известность. В одном участвовали шахтеры и металлурги донецкого бассейна, в другом — огромный Сормовский военный комплекс, но еще более явным оно стало летом и осенью. Внешней причиной конфликта и в Донбассе, и в Сормове была заработная плата. В обоих случаях ответ Скобелева и других чиновников Министерства труда был по сути одинаковым. Признавая «законность недовольства рабочих, Скобелев, тем не менее, пытался сохранить нейтральную позицию. Ни одна сторона, настаивал он, не может выдвигать свои узкие классовые интересы в ущерб государственным. Вопрос об увеличении заработной платы не следует отрывать от вопроса прибыли владельцев, но и рабочие не должны игнорировать действительно растущих издержек производства и великой угрозы национальному благополучию России, которая создалась бы в результате остановки производства. Если рабочие и промышленники не согласятся на арбитраж, министерство не может навязать соглашения, и государство не может принудить. Все, что мог сделать Скобелев,— побуждать обе стороны ставить государственные интересы выше собственных[18].

Но в оба конфликта были вовлечены гораздо более серьезные вопросы, чем заработная плата. В Донбассе уступки в заработной плате были  сделаны. Борьба рабочих за большую власть над шахтами и «полное отсутствие производственной  дисциплины» явно казались местным промышленникам наиболее угрожающими и встречали их сопротивление[19]. Конфликт в Сормово также был связан вопросами управления в не меньшей степени, чем с заработной платой: 23 мая правление согласилось повысить плату если рабочие согласятся вернуть управленческий персонал, выгнанный в начале марта, и передать ему полный контроль над производством. Рабочие и их сторонники в Нижегородском Совете, сразу же отвергли эти требования. Управляющий хотел закрыть предприятие, чтобы показать, кто является хозяином положения, и заставить сормовских рабочих принять соглашение[20].

В обоих конфликтах Скобелеву удалось убедить стороны согласиться на дальнейшее посредничество государства. Он отправил в Донбасс специальную комиссию для непосредственного изучения положения на месте[21]. В Сормово, несмотря на сильное давление Совета, влияние Скобелева хватило, чтобы заключить  предварительное компромиссное соглашение, но лишь потому, что владельцам была, по-видимому, обещена косвенная поддержка в форме повышенных государственных закупочных цен. Обе стороны, в конце концов, согласились все последующие вопросы в конфликте представлять на рассмотрение государственной комиссии[22].

Передача государственным учреждениям власти для определения исхода конфликтов усилила тенденцию вмешательства за счет тенденции защиты гражданского порядка: государство как место применения стало государством – источником партийных решений, признающих достоинства той или иной партийной позиции. В этом процессе граница между государством и обществом не усилилась, как нужно было бы для консолидации нового строя России, а ослабла. Ключевым вопросом демократического государственного строительства стали не ценности посредничества или регулирования во внепартийной защите всеобщего благополучия, а содержание «посредничества» и «регулирования». В чьих интересах и с какой целью были развернуты эти процессы? Если регулирование макроэкономических процессов снабжения и распределения было необходимым, почему оно оказалось менее необходимым, чем регулирование заводской администрации или процессов производства? И почему демократическое государство должно вмешиваться в одной сфере, а не в другой? Каким набором «демократических» принципов определялась эта граница?

В мелодраматическом восприятии А.Ф. Керенского, недавно вновь с силой выраженном Р.Пайпсом, «распятие свободы» в 1917 г. было следствием беспринципного заговора тех, кто отвергал основные положения демократического строя[23]. По мнению многих умеренных меньшевиков и либералов, представленных, например, А.Н. Потресовым и Ф.Ф. Кокошкиным, оно отражало социальную и культурную незрелость России, преждевременный приход к власти демократии, к которой страна была не готова. Но борьба за демократию в России с самою начала была поставлена под угрозу тем, как новое государство вовлекалось в процессы посредничества и экономической регуляции. В то время ведомства непосредственно символизирующие государство, в течение 1917 г. вовлекались в процессы, бывшие интегральной нового демократического гражданского строя в России, ключевые вопросы государственного строительства все более связывались со значением самой регуляции, с одной стороны, и посредничества – с другой.

Вместо того, чтобы обозначить пределы партийности, допустимые для демократического государства, и отличать ею от партийных правительств, поочередно пользующихся его ресурсами, регуляция и посредничество стали означать способность государства вмешиваться и контролировать, независимо от того, кто управляет. По сути, взаимные и внутренние противоречия этих процессов укрепляли интервенционистские и регуляторные тенденции авторитарных режимов, а не ограниченные и мало развитые демократические тенденции достаточно большого гражданского пространства и внепартийной роли государства.

Разумеется, проблема демократического государственного строительства в 1917 г. этим не исчерпывается, но данные компоненты составляют ее важную и неизученную часть, которая может быть понята только в связи с тем, как эти важные социальные процессы стали отождествляться, и чем на самом деле было государство. Вездесущее, во все вмешивающееся и все регулирующее государство большевистской России было непросто созданием ленинской идеологии или дьявольской политики: оно имело своим историческим основанием конъюнктуру революционной России, в которой вовлеченность государства в общественные процессы и его роль третейского судьи весьма ограничили перспективы демократии.

К Октябрю посредничество и экономическая регуляция, пожалуй, в такой же степени стали в народном представлении частью государства, как и учреждения занимавшиеся этими делами. И если это так, то сама роль большевистскою государства в Советском обществе по сути представляла радикальное продолжение прошлого, а не революционный разрыв с ним.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Таким образом, за неполные восемь месяцев существования временного правительства произошли четыре правительственных кризиса, из которых каждый последующий был глубже и длительнее предыдущего.

Временное правительство, с одной стороны, и большевики - с другой, предотвратили попытку переворота, предпринятую Корниловым, но правительство не пошло на принятие неотложных мер. В корниловские дни в глазах масс потерпела поражение идея коалиции с буржуазией, которая определяла линию меньшевистского центра, поэтому и сам факт Корниловского выступления в сознании значительной части масс явился аргументом против меньшевиков.

В ходе голосований в Петроградском и московском советах в конце августа и начале сентября впервые после февраля были отвергнуты меньшевистские резолюции и приняты резолюции большевиков. Результат - большевизация советов. Петроградский и московский советы перешли на позиции большевиков и приняли резолюцию о взятии всей полноты государственной власти.