Правовой нигилизм в России

Понятие "политико-правовое учение" неточно тем, что оно  возводит в ранг правовых и такие  учения, в которых право или  отсутствует, или предстает в  качестве придатка, подчас достаточно жалкого, к взглядам на государство, политику, власть. Рассматривать юридическую мысль как придаток политической — примерно то же самое, что видеть в праве лишь инструмент государства и политики.  

Отдавая должное  борьбе А.И. Герцена с самодержавно-крепостническими устоями, его критике российской государственности, административного произвола и т.п., нельзя не видеть, что осуждение существующего порядка отнюдь не сопровождалось у него должной оценкой созидательной роли и потенциала права. Взгляды Герцена отнюдь не отмечены юридико-мировоззренческими установками о роли правa и закона. Скорее наоборот. 

Мы далеки от того, чтобы обвинять революционных  демократов в юридическом нигилизме. Вместе с тем развитию правосознания  общества в плане повышения престижа права их "политико-правовые учения" не очень-то способствовали, особенно с учетом революционных призывов "к топору". Напрасно это обстоятельство замалчивается в нашей литературе. 

Хотя в программных  документах народнических организаций (как и позднее в программных  документах социал-революционеров и социал-демократов) содержался ряд демократических требований, тем не менее можно утверждать, что в целом идеология и практика народничества (так же как идеология и практика социал-революционеров и социал-демократов) невысоко оценивали право. Все, что было связано с правом, интересовало их преимущественно в той мере, в какой это способствовало или, наоборот, мешало революционным установкам. 

Один из читателей  трудов видного теоретика народничества, представителя его умеренного крыла  П.Л. Лаврова обратился к нему с таким поистине провидческим вопросом: "Вы, вероятно, согласитесь, что поднять народ для резни, внушить измученному, умирающему с полуголода крестьянину и рабочему необходимость кровавой расплаты еще не значит сделать из него гражданина будущего свободного, идеального общества". В ответ П.Л. Лавров предостерег вопрошавшего от приверженности к конституционности, призывая его "бороться с конституционалистами, чтобы те, которые только сочувствуют нам, а не прониклись еще социалистическим сознанием, не могли пристать к фальшивому, ненадежному знамени конституционализма" . В работе о государстве П.Л. Лавров развивал мысль о том, что "юридическая функция" государства ничего хорошего обществу не принесла. А еще раньше в "Исторических письмах", выдвинув странную альтернативу, утверждал, что "замена честности законностью есть явление антипрогрессивное" . Это достаточно близко к известной формуле "жить надо не по закону, а по совести". 

Разумеется, антиправовой была позиция экстремистского крыла  народничества, а тем более анархистских и близких к ним течений. Если согласиться с Н.А. Бердяевым в характеристике русского сознания как сознания крайностей, одной из которых является дух анархизма, то не следует недооценивать влияние этих течений. В отношении права, как и государства, они бескомпромиссны. В "Программе международного социалистического альянса" М.А. Бакунин требовал немедленной отмены "всего того, что на юридическом языке называлось правом, и применения этого права". Он же утверждал, что для торжества свободы надо отбросить "политическое законодательство". В отрицании конституции теоретик анархизма как бы солидаризировался со славянофилами и их последователями. И совсем по-аксаковски звучит бакунинское изречение в его книге "Государственность и анархия": "Немцы ищут жизни и свободы своей в государстве; для славян же государство есть гроб". 

Автор исследования о Бакунине посчитал в бакунинской  критике права положительным  то, что она "способствовала изживанию  в среде рабочих и революционной  молодежи иллюзий, связанных с надеждой достичь социалистического благоденствия исключительно с помощью всеобщих выборов в парламент и принятия надлежащих законов" . 

"Способствование  изживанию" и без того не  столь великих правовых и конституционных  иллюзий, чем усиленно занимались и правые и левые, ничего хорошего России не принесло. 

Толстовство. В 1910 г. в Москве с небольшим интервалом хоронили двух известных всей России людей, и оба раза похороны вылились в массовую политическую демонстрацию. Один из них — лидер кадетской партии, председатель I Государственной думы проф. С.А. Муромцев, другой — великий русский писатель Л.Н. Толстой. Очевидно, эта близость во времени и породила сопоставление, сделанное другим деятелем партии кадетов Н. Гредескулом в статье, посвященной памяти Муромцева. Оно звучало так: "И как общественный деятель, и как ученый Муромцев видел в праве величайшую общественную ценность.., он любил право как священник любит свою службу или как художник любит свое искусство... В этом отношении он был полной противоположностью, например, Л.Н. Толстому, который ненавидел и презирал право" . 

Как ни резко  звучат последние слова, они справедливы. Если систематизировать все высказывания писателя о праве, правосудии, юридических  профессиях и науке, то получится  неплохое обвинительное заключение. А на склоне лет Л.Н. Толстой в уже упомянутом выше "Письме к студенту о праве" высказался предельно кратко, назвав право "гадким обманом" . Закон и совесть для писателя — понятия альтернативные и даже полярные; жить нужно не по закону, а по совести. 

Многие последователи  справедливо отмечали, что антиюридизм  Толстого сложился на благородной почве  осуждения российских порядков, особенно беззащитности простого человека перед  лицом закона и юстиции . Однако писатель не щадил и более развитые в демократическом плане правовые системы. В 1904 г., отвечая американской газете, Л.Н. Толстой утверждал, что усилия западных стран, результатом которых стали конституции и декларации прав, были напрасными и ненужными; это был неправильный и ложный путь. Досталось и юридической науке, которую писатель квалифицировал (в том же "Письме к студенту") как еще более лживую, чем политическая экономия. 

По мнению известного юриста и политического деятеля  В.А. Маклакова, известного своими трудами  по истории русской общественной мысли, "ни на какую другую деятельность, кроме разве военной. Толстой не нападал так настойчиво и постоянно, как на судебную" . Впрочем, в этом он не был одинок. В русской литературе подобное отношение к суду (а во многом и к праву, и к закону) получило достаточно широкое распространение. Известный писатель М. Алданов так писал об этом: "В русской литературе есть немало симпатичных убийц, но нет ни одного симпатичного адвоката... Она не любила суд вообще и в его изображении обычно шла "по линии наименьшего сопротивления". В двух знаменитейших романах о нем в "Братьях Карамазовых" и в "Воскресенье" происходит судебная ошибка" . 

"Вехи". Несомненно, что представители русской религиозной  философии Н.Н. Бердяев, С.Н.  Булгаков и др., объединившиеся в авторский коллектив получившего широкую известность сборника "Вехи", обладали высокой правовой культурой. И тем не менее общая мировоззренческая позиция авторов "Вех" отмечена печатью антиюридизма. 

В Предисловии  к сборнику эта позиция сформулирована так: "Признание теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития в том смысле, что внутренняя жизнь личности есть единственная творческая сила человеческого бытия и что она, а не самодовлеющие начала политического порядка, является единственно прочным базисом для всякого общественного строительства" . 

Поскольку право  есть "внешняя форма общежития", "начало политического порядка", то сколько-нибудь существенного интереса для представителей религиозной  философии оно не имеет и вольно или невольно изгнано из числа ценностей духовной жизни, призванных обеспечить успех общественного строительства. Оно не удостоено быть в одном ряду с христианскими идеалами, православной соборностью, нравственным началом и т.п. 

Характерно, что даже Б.А. Кистяковский, единственный защитник права в сборнике, делал существенные уступки своим философским коллегам. Право, писал он, "не может быть поставлено рядом с такими духовными ценностями, как научная истина, нравственное совершенство, религиозная святыня. Значение его более относительно, его содержание создается отчасти изменчивыми экономическими и социальными условиями" , т.е. право для Кистяковского — лишь внешняя свобода, обусловленная общественной средой и потому относительная. Она куда ниже рангом безотносительной внутренней духовной свободы. Но Кистяковский хотя бы признает, что эта внутренняя свобода зависима и от права, он понимает опасность "кризиса правосознания" и недооценки социальной роли права. Он сетует, что в России политические интересы всегда брали верх над нормальным функционированием судебной системы. Он оценивает как иллюзорное мнение о том, что русскому народу свойственно стремление к такому типу социальной организации, который превосходил бы тип, основанный на ценностях права. Но в сборнике он одинок. 

B.C. Соловьев, яркий  мыслитель и если не основатель, то предтеча школы религиозных  философов, в своем поиске универсального  мировоззрения помнил о праве,  но отводил ему не очень  значимую роль "некоторого минимума  нравственности". Этого барьера правопонимания представители школы преодолеть не могли. По мнению Н.А. Бердяева, право имеет значение в человеческом общении лишь как средство помешать проявлению низменных свойств и пороков людей и гарантировать тем самым "минимум человеческой свободы". Правовой строй, по его мнению, — это лишь "узаконенное недоверие человека к человеку" . Право не обладает потенциалом для серьезных преобразований и совершенствования общества. "Можно признавать неизбежность и относительную иногда полезность конституционализма и парламентаризма, но верить, что этими путями можно создать совершенное общество, можно излечить от зла и страданий, уже невозможно... Вера в конституцию — жалкая вера... Вера должна быть направлена на предметы более достойные. Делать себе кумира из правового государства недостойно." 

Итак, праву отведено небольшое место в системе  социальных ценностей, в ряду средств  общественного прогресса. Видный русский  юрист И.А. Покровский писал о  позиции авторов "Вех", что за призывом к нравственному совершенству, в поисках абсолютного добра был оставлен без внимания тот практический путь, по которому приходится идти. "По этой же причине мы свысока и с презрением относимся к праву. Мы целиком в высших областях этики, в мире абсолютного, и нам нет никакого дела до того в высокой степени относительного и несовершенного порядка человеческого общения, которым является право. Даже более того. Многим кажется, что, оставаясь последовательными, они должны прямо отрицать право. Всякий правовой порядок,–говорят,– покоится на власти и принуждении; он по самой идее своей исключает свободу произволения и поэтому противоречит основным требованиям нравственности. И вот, как известно, мы, русские, весьма склонны к анархизму: ни для одного идейного течения мира мы не дали столько видных теоретиков, как именно для анархизма" . 

На страницах  не менее известной книги "Из глубины. Сборник статей о русской революции", где примерно тот же круг авторов, но и в "Вехах" попытался осмыслить "то ни с чем не сравнимое морально-политическое крушение, которое постигло наш народ и наше государство". На страницах того же сборника Н.А., Бердяев резко обрушился на "толстовский анархизм". Он писал: "Толстой оказался выразителем антигосударственных, анархических инстинктов русского народа. Он дал этим инстинктам морально-религиозную санкцию". Однако в том, что касается права, различия между Толстым и Бердяевым не столь существенны. Ведь и Бердяев ставил нравственные и христианские заповеди куда выше права. 

Однако, стоит  отметить, что сторонники права, понимающие его ценность как для отдельного индивида, так и для всего общества в целом, конечно же существовали. В России в конце XIX — начале XX вв. существовало сильное либеральное течение, которое вело активную деятельность в защиту права, конституционализма, правовой государственности. Юридическая наука находилась на уровне самых высоких мировых стандартов, возросла роль юридических профессий. Но в стране с огромным, исторически образовавшимся дефицитом правосознания, низкой правовой культурой, активным антиюридизмом в духовной жизни этого оказалось мало. 

Итак, юридический  негативизм и "дефицит правосознания", к сожалению, имеют в нашей  стране давние, в том числе и  духовные истоки. Русская интеллигенция  не понимала ценность права для нормального развития общества. Главной ошибкой их было то, что власть они ставили выше закона, права. В идеальном же демократическом государстве, создать которое стремится всякое общество, право не может и не должно полностью подчиняться властным структурам, а наоборот– законом устанавливаются полномочия государственных органов, порядок и принцип смены у власти различных общественно-политических движений, члены которых придерживаются различных взглядов на управление государством (нередко и противоположных). Нравственную и духовную составляющие жизни общества русские философы XIX века считают главенствующей. То, что соответствует нравственным устоям общества, для них является единственным правильным выходом, они не видят в системе правосудия инструмент разрешения конфликтов. Но ведь представление о нравственности чего-либо у каждого человека, несомненно, свое, и поступок, который один человек воспримет как норму, у другого может вызвать возмущение. Что же таким образом получается, что человек должен поступать, подчиняясь только нравственным догмам, не оглядываясь на закон (а он нередко и не соответствует нормам морали) ? Немного людей в то время понимали первостепенность права для развития общества, и, несмотря на судебную реформу 1860 х годов, на уделение преподаванию юридических наук большого внимания в университетах, в основной своей массе "русская интеллигенция никогда не уважала права, никогда не видела в нем ценности; из всех культурных ценностей право находилось у нее в наибольшем загоне. При таких условиях у нее не могло создаться и прочного правосознания, напротив, последнее стоит на крайне низком уровне развития" .