Культура в переходную эпоху

  А. П. Давыдов 

Культура  в переходную эпоху

(Размышления  о книге Н. А. Хренова «Культура в эпоху социального хаоса».) 

      Знакомясь с новой книгой, претендующей на обобщения в анализе русской  культуры, я пытаюсь понять, в  ряду каких идейных установок  работает автор, какую нишу в науке он пытается заполнить, какую вековечную проблему решает. При этом меня интересуют далеко не все направления мысли.  Современная динамика русской религиозной философии с основной ценностью «Бог» (например, О. Платонов, К. Кантор, В. Ильин), как и попытки революционно-демократического анализа культуры с основной ценностью «народ» (например, В. Миронов, Г. Зюганов, А. Дугин) меня не интересуют.

      Религиозная философия родилась из дворянской культуры и в XIX-начале XX вв. она сделала свое дело, привлекла внимание к бедственному положению личности в России, потребовала либерализации общества, государства, церкви. Но общий вывод о том, что личность в России имеет смысл, лишь если существует Бог, существенно ограничивает ее аналитический потенциал. Истощившееся религиозное философствование сегодня не способно выдвинуть из своих рядов корифеев мысли, подобных П. Чаадаеву, В. Соловьеву, Н. Бердяеву. Революционно-демократический анализ культуры привлек внимание  к активизировавшейся в России  после 1861 г. плебейской культуре, «маленькому человеку», потребовал демократизации общества, государства. Но общий вывод о том, что личность в России имеет смысл, лишь если она служит народу, существенно ограничивает ее аналитический потенциал. И после краха ленинизма становится все более очевидно, что революционный демократизм это область серого творчества.

      Несмотря  на полярность представлений о Боге и человеке, религиозное и народническое  направления в анализе культуры объединяет игнорирование широкого спектра смыслов, располагающихся в сфере между ними, метание между полюсами авторитарности и соборности, между смыслами «Бог-империя» и «народ-империя». Идеологический вакуум, возникший в российском философствовании после того, как стало ясно, что религиозность и народничество не способны лидировать в поиске обществом ответов на вызовы истории, заполняется крайне медленно. К счастью, сегодня в научной литературе появляются книги, авторы которых, не отказываясь от оперирования смыслами «Бога» и «народа», оттесняют их на задний план своей рефлексии, работают в сфере между ними, пытаясь искать личностную альтернативу их господству. Такой работой является книга Н. А. Хренова «Культура в период социального хаоса» (1). И именно попыткой автора понять логику динамики русской культуры через смысл личности она и привлекла мое внимание.

      Еще одним фактором, который лежит  в основании исследования Хренова, является попытка осмыслить динамику русской культуры, опираясь на идею цикличности. Эта идея находится  сегодня в фокусе мировой философской и культурологической мысли, и успешное погружение автора в проблематику этой идеи дает новые аргументы в пользу необходимости дальнейшей ее разработки.  Обобщая огромный объем информации, Хренов стремится обосновать циклическую динамику развития русской культуры в период  с XVII по XX вв. В науке о русской культуре не раз предпринимались попытки создать теорию циклов ее культурной динамики.  Только в конце XX века это делали А. Янов, А. Ахиезер, И. Кондаков, Б. Ерасов. Хренов пытается опереться на систему циклического развития европейской культуры, искусства, художественной литературы американского социолога Питирима Сорокина. Думаю, что рождение идеи цикличности динамики мировой культуры восходит к трудам немецкого социолога М. Вебера.  Теоретические схемы всех упомянутых авторов имеют и достоинства и недостатки. И схему Хренова не миновала судьба его предшественников-исследователей цикличности. Думаю, что создать оптимальную теорию невозможно. По крайней мере это пока не удалось никому.

      Монография  Хренова это многоаспектное исследование русской культуры. Разбор всех аспектов этого исследования – дело будущего. В данной статье предпринимается  попытка рассмотреть лишь некоторые. К безусловным заслугам Хренова  следует отнести те части книги, в которых он находит глубокие шеллингианские корни теории всеединства в философии В. Соловьева и анализ роли русского царя Алексея Михайловича, его сановника Ф. Ртищева в развитии на Руси секулярной культуры, противостоявшей и старообрядчеству и новообрядчеству. Через эти аспекты, как представляется, наиболее ярко выявляется новизна исследования Хренова. 

      1. Дискуссионные вопросы определения культурного содержания  динамики России в XVII-XXI вв. в теории Сорокина-Хренова. 

      Хренов  поднимает важный вопрос: на каком этапе мировой культурной динамики находится современная российская культура. Чтобы ответить на него, Хренов обобщает конкретный культурный материал с позиции той теории циклов, на которую он опирается -  теории Сорокина. Согласно Сорокину, цикличность колеблется между устремленностью культуры то к «идеациональности» (религиозно-аскетической, религиозно-народнической логике), то к «чувственности» (привязываемой к плоти, физическим удовольствиям, атеизму, это понимание близко к тому, что принято называть дионисийством как фактором культуры). Хренов, привязывая свой метод к схеме Сорокина, пользуется его понятиями, поэтому в полной мере несет ответственность за сорокинские определения этих понятий.

      Сорокин объясняет различия между «идеациональной» и «чувственной» культурами следующим образом: «Если покорение природной стихии – это главная функция чувственной культуры, то обуздание человека, его «гуманизация», облагораживание путем приобщения к Божественному Абсолюту всегда было важнейшей функцией идеациональной или идеалистической культуры. Чувственная культура достигла своих высот благодаря тому, что человек был низведен ею до уровня простого рефлекторного механизма, примитивного существа, мотивируемого сексом, полумеханического-полуфизиологического организма, лишенного малейшей Божественной искры, какой бы то ни было абсолютной ценности, всего возвышенного и святого» (2, с. 727).  Ценности чувственной культуры, по Сорокину, «относительны, утилитарны, гедонистичны и всего лишь целесообразны. Отсюда – логическая и практически безотлагательная необходимость перехода к новой идеациональной или идеалистической культуре» (2, с. 727). Сорокинский цикл, в котором находится XX век, развивается от «чувственности» к «идеациональности». Цель, которую определяет Сорокин, тысячи раз повторялась в трудах и программах религиозных и социалистических утопистов всех времен и народов. Вот как она звучит в редакции Сорокина: «Построить культуру и общество менее бедное и несчастное, не знающее ни личной, ни сословной ненависти, более благородное, справедливое, человечное и более благочестивое, чем наше чувственное общество в его нынешней форме» (2, с. 727). Согласно этим определениям сорокинская идеациональная культура – это  типичный религиозный проект.

      Если  в XIII-XIX вв. в Европе, по Сорокину, происходит нарастание значимости «чувственной» культуры, то начиная с XX века начинается новый цикл - нарастает значимость «идеациональной» культуры. На этой же позиции стоит и Хренов. Характер нынешней цикличной динамики определен следующей оценкой Сорокина: «Организм западного общества и культуры переживает, по-видимому, один из самых сильных и глубоких кризисов за всю свою историю. Он гораздо серьезнее, чем обычный кризис; глубина его неизмерима, конца ему пока не видно, и западное общество погружается в него целиком. Это кризис чувственной культуры, которая господствовала в западном мире в течение последних пяти столетий и ныне достигла стадии перезрелости.  Вместе с тем это кризис тесно связанного с ней договорного (капиталистического) общества. В этом смысле мы переживаем один из самых крутых поворотов на историческом пути, сравнимый по своим масштабам лишь с теми, которые испытали Греко-римская и западная культуры при переходах от идеациональной фазы к чувственной и от чувственной к идеациональной» (2, с. 720).  Тот же тип кризиса и тот же тип движения цикла, – от чувственности к идеациональности, - что и западная культура, переживает, по Сорокину-Хренову, и  российская культура в XX веке.

      Я согласен с выводом Сорокина, что  с XIII века в европейской культуре происходило снижение значимости религиозно-аскетической культуры, которой он противопоставляет рост значимости того, что можно назвать иным типом духовности, исходящим из потребностей человека, и которое он (неудачно) назвал «чувственной» культурой - это безусловно достижение его социологии. Очень верно и то, что Хренов фиксирует начало роста значимости т. н. «чувственной» культуры в России с XVII века, связывая его со спецификой  придворной культуры царя Алексея Михайловича, и говорит о том, что пика эта тенденция в России достигла в XIX веке, и этот пик продолжался примерно до  литературы «Серебряного века» и большевистского переворота.

        Однако эти верные и взаимосвязанные  выводы Сорокина и Хренова,  на мой взгляд, не достаточны для того, чтобы понять смысл культурной динамики России в XVII-XX вв.

      Прежде  всего, я не согласен с тем, что  нарастание значимости религиозно-аскетической культуры в России это некая новая  для России тенденция в развитии ее  культуры. А Хренов даже называет ее «принципиально новой» (1, с. 85). Хотя сам же, противореча этой оценке, пишет, что «привитый в петровскую эпоху европеизм оказался тонким слоем в русской культуре, который легко было разрушить» (1, с. 434). Разрушение «привитого», то есть  «чувственности», происходило под напором того, к чему «прививали»,  то есть «идеациональности». «Идеациональность» - это самая что ни на есть старая, древняя, архаичная тенденция,  приобретшая в XIX вв. облик идеи единения народов, церквей, обществ и т. п. на неком общем для всех основании.  Россия, начиная с XVII века, только-только начала выбиваться из ситуации, когда в стране господствовала «идеациональная культура», и вот в XX веке ее опять постигает это несчастье – новое нарастание значимости «идеациональности», о котором говорят Сорокин и Хренов. Нарастание мифологичности, то есть снижение значимости ренессансно-реформационных ценностей, пушкинского способа мышления и движение по направлению к религиозно-народническим, соборно-авторитарным ценностям  это - архаизация общества.

      Сам сорокинский термин «чувственная культура»  неудачен, он отражает лишь часть того содержания, которое началось в Европе с Петрарки, Сервантеса и Шекспира. Ренессансное, а затем реформационное содержание – индивидуалистическое, личностное. Оно включает в себя и чувственное, потому что индивидуум как плотско-духовная целостность несет в себе и чувственность. Но главное в ренессансно-реформационном содержании это нарастание интеллектуальной составляющей индивидуализма, интеллектуализация отношений людей, формирующаяся под влиянием греческой философии, римского права и гуманистического содержания Нового завета.. Поэтому вместо термина «чувственная культура» Сорокину, а вслед за ним и Хренову, правильнее было бы употребить термин «личностная культура» и вместо нарастания «чувственности» ввести   понятие «интеллектуализация», под которым следует понимать рост значимости и разума и экзистенции индивидуума.

      Если  принять схему Сорокина-Хренова  за основу, то получается, что элементы «чувственной культуры» в России в XVIII веке нарастали в творчестве писателей: Новикова, Фонвизина, Крылова, Радищева, затем Державина, Жуковского, Карамзина, а в XIX веке – в творчестве Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Гончарова, Тургенева, Толстого, Достоевского, Чехова. Хренов прямо об этом не говорит. У него история русской культуры безымянна. Но спрашивается, что устойчиво противостояло господству церковности, самодержавия и крепостничества в российском обществе? Политика? Нет. Экономика? Нет. Государственное, военное строительство, финансовые отношения? Нет. В этих сферах интеллектуальная оппозиция «идеациональности» возникала весьма слабая и, главное,  на очень короткое время. А устойчиво ей противостояло только мышление русских писателей, которое, получается по Хренову, было все лишь «чувственным». Косвенно заявленная принижающая характеристика пушкинско-чеховской тенденции в логике развития общественной рефлексии – самое уязвимое место в книге Хренова.

      Далее. Хренов пишет о России:  «Развиваясь по сравнению с Западом с большим отставанием, Россия, тем не менее, в данном случае, если иметь ввиду процесс смены циклов, демонстрирует опережающий вариант. Не пережив Ренессанса в тех формах, что имели место на Западе, она смогла сохранить средневековую ментальность, что в переходную  эпоху позволило ей  первой заявить о том, что эра цветения чувственной культуры, о последствиях которой на Западе в первые десятилетия XX века продолжали сокрушаться, осталась позади» (с. 106). Очень ответственный вывод.

      Заявить-то Россия может быть  и заявила, но в какой степени это заявление реально выдвигало ее в мировые лидеры? А как на фоне этого заявления о средневековых приоритетах в мировой культуре оценить бурное развитие на Западе в XX веке кинематографа, джаза, эстрады, моды, рекламы, спорта и других форм массовой культуры? Как быть с западным сюрреализмом? А. Бретон, Ж. Батай, П. Пикассо, С. Дали достаточно точно определили идейное содержание сюрреализма, которое заключалось отнюдь не в поиске сорокинской «идеациональности», а в ее разрушении и поиске альтернативных форм литературы и искусства, основывающихся на различиях, а не на единстве.  Хренов пишет: «Мир оказался перед необходимостью культивировать систему ценностей, в истории уже имевшую место в удаленные эпохи. Естественно, что это обстоятельство выдвигает в центр мировой истории те культуры, которые до сих пор оценивались как неразвитые, маргинальные. Но такими они оказывались в силу того, что продолжали сохранять в себе активные идеациональные элементы. Когда же выяснилось, что новая культура, чтобы развиваться дальше, должна эти элементы культивировать, статус маргинальных культур изменился» (1, с. 106). Думаю, это преувеличение.