Аргументация в дискурсе русского радикально-националистического движения

    Контраргументы, обращаемые против них, опираются на два фундаментальных постулата, один из которых является социологическим, а второй - гносеологическим. Социологический  постулат представляет собой радикальную версию социологии знания, гласящую, что всякое представление - не только результат существования интересов, но и воплощение чьих-то замыслов. Здесь нет возможности подробнее охарактеризовать представления об исторической причинности, на котором построена философия истории Единства. Излагая очень кратко, она отрицает, что когда-то случаются вещи, которых никто не желал. Она признает только телеологическую причинность: если происходит какое-то событие, то только потому, что так кто-то задумал. Если этот некто не заметен с первого взгляда, то с неумолимой логикой следует, что он скрывается. Радикально формулируя эту позицию, заговор, который каждый раз возникает, когда нужно объяснить не имеющее определенного автора историческое событие, представляет собой не столько результат проекции бессознательных переживаний (на что обычно указывалось с начала психоанализа), сколько эвристический принцип и когнитивную необходимость. Более того, принимается как факт несколько эгоцентричное (в том же смысле, в каком о детском эгоцентризме писал Пиаже, определяя этим словом уверенность ребенка, что предмет исчезает, когда он на него не смотрит) убеждение, что целью события являются именно те следствия, которые оно имеет для данного наблюдателя. Так, резкое сокращение численности нации неизбежно должно быть интерпретировано как геноцид - и надо лишь обнаружить того, кто все это задумал.

    Этот  принцип не является чем-то из ряда вон выходящим в истории культуры (и, как предполагает ссылка на Пиаже, в истории каждой личности): параллели между объяснением с помощью заговоров и объяснением с помощью колдовства проводились многократно. Сходно, например, Радклиф-Браун указывал, что магия в мировосприятии азанде необходима как принцип,  объясняющий события типа внезапного падения на человека сарая, повлекшее его смерть [Evans-Pritchard, 1988]. Логика, которая описана выше, приводит к выводу, что должен быть кто-то, кто задумал это убийство. Ясно, что эту роль не могут играть термиты, подточившие деревянную опору - термиты не способны на столь коварный замысел. И если нет следов топора, то остается единственный объяснительный ход: порча.

    В приложении к знанию, эта объяснительная модель принимает следующий вид: если некое представление имеет  определенные следствия, то должен быть кто-то, кто контролировал производство этого представления, имея в уме именно такие следствия. Наиболее радикальное выражение эта точка зрения получила в статье Бурлакова, посвященной заговору против российской науки: в ней объяснению подлежал не факт изобретения, а факт его отсутствия [Бурлаков, 1997]. То, что человечество еще не достигло звезд, а вместо этого оказалось перед лицом экологических проблем, было достаточным доказательством существования заговора. Нетрудно догадаться, что исполняли темные замыслы международные фонды, с помощью грантов поощряющие заведомо бесперспективные направления исследований. Целью заговора ставилось, во-первых, сдержать потенциал России, которая в противном случае быстро опередила бы Западную цивилизацию,  а во-вторых, поставить весь мир под контроль транснациональной экологической политики.

    Итак, в этой объяснительной схеме почти  нет места для ошибок или неизвестности - только для лжи и сознательного  умолчания. Качество и количество знания должны объясняться телеологически.

      Второй, гносеологический, фундаментальный  принцип - непротиворечивость Истины и  Морали. Если знание подталкивает к  совершению безнравственных поступков, то оно неизбежно должно быть ложным. Любое знание может быть удостоверено моральной верификацией в той же мере, что и научной. При этом первая - несравненно более доступна, чем вторая. Культура, на которую опирается Единство, вообще гораздо больше верит  в здоровое нравственное чувство, чем в логическое суждение. То, что заставляет усомниться в Добре и во Зле, и в том, что они - всегда одни и те же, есть безусловное, хотя и завуалированное, Зло. Так, лживым должен быть "соросовский" учебник истории для школ, о котором неоднократно упоминалось на встречах (я так и не смог выяснить его выходные данные), поскольку в нем содержались утверждения, противящиеся воспитанию из детей патриотов. То же самое касалось всех остальных сочинений, объявлявших любимого исторического героя Единства, Ивана Грозного, бесчеловечным и безумным.  (Исключением, на которое с удовольствием ссылается митрополит Иоанн, был сталинский историк Альшиц) [митр. Иоанн, 1997, стр. 131-172].

      Практически, этика целиком господствует над  гносеологией, а способность отличать хорошее от плохого считается  более надежным, чем способность отличать истинное от ложного. В конечном счете, каждый человек может понять, что есть что, поскольку Добро - это естественность и упорядоченность, а Зло - хаос и искусственность, и они бросаются в глаза с первого взгляда [Баркашов, 1994b]. (Те, кто боится, что их искусят скорее их чувства, нежели их разум, вероятно, заметят, что этот критерий сугубо этноцентричен, поскольку представителям разных культур вообще свойственно замечать друг в друге, прежде всего "неестественность", которая, в действительности, является синонимом для непривычности.) 

      Итак, есть хорошее и плохое знание, и  они могут быть отличены друг от друга по своим нравственным последствиям. Они же, соответственно, истинное и  ложное знания. Производители второго  могут быть заподозрены в том, что они - или заговорщики, или их невольные пособники. В целом, эта критика распространяется не столько на отдельных индивидов, сколько на когнитивную практику целых институтов. Однажды изобличенный в производстве плохого знания,  институт и все представляющие его персонажи отныне носят клеймо пораженного заговором и недостойного доверия, каждый раз, когда они противостоят аргументации Единства. Когда они этого не делают, доверие может быть возвращено - как в случае с Альшицом,  атеистом, евреем и коммунистом, жившим в эпоху массовых репрессий.

      Более того, подозрению может быть подвергнута  любая социальная организация, если удастся доказать, что она не закрыта  от проникновения  злых сил. Напротив, доверия удостаиваются те, кто  гарантирует моральные свойства своих представителей. Эта диада профессионального и морального порядка еще встретиться нам в дальнейшем при обсуждении критики демократии. Сейчас рассмотрим отношение к источникам, основанное на двух данных принципах. 

      4.2.2. Критика источников. Информация всегда оценивается как более или менее достоверная на основании двух параметров: ее морального потенциала и нравственных качеств ее источника. Критике же в дискуссии как правило подвергается второй: указав на несовершенство источника, можно подвергнуть фальсификации любое исходящее от него сообщение.  Что делается крайне редко - так это попытки представить  эмпирические подтверждения или опровержения. Культурные корни Единства лежат в социальных группах, которые опираются в создании картины мира на доверие, но не на собственный опыт или способность к умозаключению. Тема дискуссий по поводу любого вызывающего недоверия факта - насколько можно доверять тому, кто его привел.

      Хотя  в этой работе и не исследуются  аспекты социальной системы, которые  могли сделать функциональными такую когнитивную практику, укажем на тот факт, что Единство вбирает своих сторонников из числа людей, которые отделены от производителей открытий и новостей стратификационными пропастями. Для людей с низким образованием все слова о возможности, скажем, экспериментально перепроверить любое из достижений естественных наук звучит как пустой (и издевательский) звук. Они вынуждены или верить таинственным институтам, или не верить, но контролировать происходящее внутри них они не могут - не могут даже понять, и знают об этом. В конечном счете, выходом оказывается возможность найти кого-то, кто даст гарантии свей правдивости - и доверять ему, не доверяя никому больше. Значение здесь имеет оценка намерений, и именно вокруг нее на встречах ведутся бесконечные дискуссии на встречах. Вероятно, эта необходимость гораздо больше, чем неразвитая способность к логическому мышлению приводят к преобладанию среди менее образованных групп - рабочих, военных, учащихся ПТУ - того видимого отсутствия комплексности в социальном мышлении, которая соотносится с авторитарным типом личности [Lipset, 1981]. 

      Наибольшим  доверием наделяются источники, в которых, во-первых, весь процесс между обнаружением факта и его получением аудиторией находится под контролем организации, обеспечивающей соответствие своих членов жестким моральным стандартам. Практически, есть два типа таких организаций: религиозные и политические. Напротив, СМИ и наука допускают, чтобы где-то в безднах пространств, отделяющих реальность от ее репрезентации, к потокам информации прикасался кто угодно - и это оправдывает самые ужасные подозрения. Во-вторых, большим доверием наделяются древнейшие источники информации.  Философия истории Единства пессимистична - во всяком случае, нынешний период признается несомненным упадком по сравнению с предыдущими. Завеса лжи разрастается и крепнет, а заговоры распространяются повсюду, что служит основанием для аргументации, парадоксальной с точки зрения обыденного мышления западных обществ. Так, в статье, посвященной национальному происхождению Иисуса Христа, Баркашов признает исследование Туринской плащаницы столетней давности (удостоверившей ее подлинность) более авторитетным, чем недавнее (опровергшее ее), что находится в явном противоречии со всем прогрессистским пафосом современной науки [Баркашов, 1998с].

         В целом, институты, производящие  знания считаются одним из  двух главных оплотов заговора - наравне с мировой финансовой  системой. Это легко понять, вспомнив, что именно с практика этих  институтов связаны наиболее радикальные разрушения национальных границ (третьим элементом здесь могла бы стать миссионерская деятельность). Отношение к науке и аргументации, опирающейся на нее, сочетает, с одной стороны,  это недоверие, с другой - восхищение и оптимизм.

      С одной стороны, способность научного сообщества к самоконтролю с помощью  верификации и фальсификации, вызывавшая такие восторги у Поппера, не ставится ни во что. Не подвергается никакому сомнению, что многие из известных как гении  фигур были на самом деле всего лишь разрекламированными заурядностями (обычно примером называется Эйнштейн) [Бурлаков, 1997]. Более того, интеллектуалы как социальная группа в целом не вызывают никакого уважения: то, что их вмешательство в политику обычно происходит не на стороне националистического движения вызывает подозрения по их поводу, которые обостряются до того, что Баркашов в одной из статей требует вырастить новую интеллектуальную элиту взамен разложившейся старой [Баркашов, 1997с]. На встречах образ ученого неоднократно выступал объектом иронии - так, один из молодых  членов Единства рассказывал как о типичном примере об одном своем знакомом, очень образованном человеке, прочитавшем множество разных книг, кроме главной - Евангелия.  Запутавшиеся в суемудрии ученые-гуманитарии за небольшими исключениями упоминаются пренебрежительно. (Одним из таких исключений является Питирим Сорокин, который в лице митрополита Иоанна и его единомышленников наконец-то обрел наиболее подходящую для своего жара обличителя западной цивилизации аудиторию) [митр. Иоанн, 1998, стр. 397 - 406].

      С другой стороны, наука вызывает благоговение - один из моих собеседников, в разговоре  с которым я усомнился в  том, что Добро и Зло всегда легко отличить одно от другого, сказал, что для него все просто, и привел два очевидных на его взгляд примера - Березовского как прототип второго, и ученого, делающего ценное открытие, как прототип первого. 

      Отношение к электронным СМИ вынужденно двойственное: с одной стороны, им не верят, с другой - за ними пристально следят как за единственным источником оперативной информации. Я неоднократно становился свидетелем обсуждения вчерашних выпусков вечерних информационных и аналитических передач, которые, как оказывалось, все смотрели. В конечном счете, их сообщения принимаются только после радикальной реинтерпретации, основанной на реконструкции предполагаемых интересов изготовителей. Например, однажды кто-то из пришедших объяснял, что численность участников всех оппозиционных мероприятий, которую передают в выпусках новостей, надо увеличивать примерно в пять раз, поскольку журналисты их всегда занижают, чтобы выставить оппозицию слабой.

      Недоверие к средствам массовой информации поддерживается путем передачи из уст  в уста явно нелепых сообщений (некоторые  из которых настолько нелепы, что кажутся специально выдуманными). Так, при мне один активист несколько раз повторил новость, которую он слышал недавно по радио: что Баркашов ездит по Москве на бронетранспортере. Другим объектом коллекционирования являются оговорки - прорвавшиеся сквозь скрытую цензуру сообщения  об истинном положении дел. Так, уже 45 лет, с января 1955, используются ссылки на пресс-конференцию перебежавшего на Запад агента КГБ Николая Хохлова, представившего кремлевскую историю последнего десятилетия как тайную борьбу еврейской и русской фракций в верхах ВКПб [напр. Ушкуйник, 1998; митр. Иоанн, 1998].

      Организация, историографическая, литературная и  иконописная традиция которой признается высшим авторитетом - это Православная Церковь. Однако, и в нее проникла порча: только старинные церковные документы считаются поистине непогрешимыми, в отличие от современных (вероятно, на этом суждении отразился собственный конфликт Баркашова с Московской патриархией). На это ссылается Баркашов в своем сочинении, посвященном национальному происхождению Иисуса Христа [Баркашов, 1998с]. Когда я завел разговор на ту же тему с одним из активистов на встрече, он сказал, что нееврейскую родословную Иисуса подтверждают дореволюционные иконы - там у Спаса голубые глаза (впрочем, дальше он прибавил, что ему это не очень-то важно). На современных иконах это не так, но к ним мой собеседник доверия не испытывает.

      Наконец, еще одним типом организации,  заслуживающим внимания, являются некоторые  оппозиционные группы. Они в полной мере пользуются выгодами, которые представляет культура доверия: при убеждении аргументы выстраиваются образом, явно не заботящимся о том, что контраргументы будут выслушаны. Теоретически, дискутирующий должен привести собственные доводы и опровергнуть доводы противника. Однако, в сочинениях Баркашова второй элемент этой формулы просто отсутствует. Так, многократно упоминавшаяся статья о родословной Иисуса содержит все аргументы против того, что тот был евреем - но ни одного  опровержения  вероятных доводов за, включая самые главные - приводимые в Евангелиях родословные, восходящие к сыну Иакова Иуде. Так же свободно опровергается  и упрек в том, что Баркашов призвал голосовать за Ельцина - он просто отрицает это, оставляя аудиторию вспоминать, не было ли то, что они видели в 1996 ложной памятью.   

4.3. Воспроизводство  организации