Социологические воззрения русского неокантианства

      267 

норма «ты должен» порождает имманентно вопрос о нравственной основе этого долженствования, т.е. выступает как «принцип самоопределяющейся личности»³⁹.

      Очевидно, что выступление Новгородцева направлено против биологически трактуемой психики человека, а отсюда -- усиленное внимание к внутреннему миру личности, к нравственно-правовым императивам как посредникам в отношении «среда -- личность»⁴⁰. С другой стороны, он выступает против упрощенной интерпретации личности в виде пассивного продукта, рефлекса, части социальной среды (массы, группы) как «передаточной инстанции общего движения в замкнутой цепи исторической необходимости».

      Так как личность -- единственный источник сознательных решений, то все социальные явления получают свой смысл, реальность, ценность, утверждал Новгородцев, только как индивидуальные переживания личности. Социальное целое (общество) есть не что иное, как сознание отдельных лиц. «Так называемый общественный организм не имеет самостоятельного бытия; он существует только в лицах: это единственные реальности, через которые проявляется дух общения»⁴¹.

      Безуспешно пытаясь парализовать упрек в воскрешении старых «социальных робинзонад», Новгородцев отмечает, что его социологический индивидуализм главной целью имеет защиту прав личности», без которой нет нравственных основ самого коллектива и общества. Но это разные вопросы. Одно дело относительная автономность личности в системе объективных общественных отношений, другое -- методологический субъективизм и номинализм в решении социологических проблем. Что же касается защиты прав личности, то подавляющее большинство неокантианских принципов («автономная моральная личность», «естественное право», «человек -- самоцель» и т.п.) были настолько бессодержательными и абстрактными, что могли в равной степени обслужить одновременно и знаменитых щедринских генералов, и кормящего их на необитаемом острове мужика. Хотя неокантианство неоднократно претендовало на роль самого современного и наиболее истинного движения в России за «права человека вообще», на деле либеральная оппозиция царизму оплодотворялась острым желанием найти более цивилизованные формы классового господства. Как отмечал В.И. Ленин, подоб-

      268 

ные воззрения представляли «реакционную теорию реакционной буржуазии»⁴².

     Вызывает сомнение и нормативный принцип Новгородцева.

      Природа социальных норм может быть научно объяснена лишь на основе представлений об обществе как исторически развивающейся целостной системе. Точка зрения же Новгородцева фиксирует лишь некоторые внешние проявления образования, закрепления и наследования норм. Не случайно норма в его теории выглядит как нечто чисто идеальное, как вечное предписание, находящееся над жизнедеятельностью индивида, группы и общества⁴³. Но, может быть, «чистое долженствование» систематизируется им с помощью понятия культуры? Может быть, здесь идеальное и «должное» оказываются историческим «сущим» в деятельности людей?

      С позиции социологического номинализма Новгородцев определяет и культуру. Его не устраивают позитивистские формулы: «коллективные представления», «сознание рода»; и социальные системы (общество), и культурные системы получают реальность только как индивидуальные переживания исторических субъектов. При этом историческая действительность объявляется принципиальным несовершенством, отражающим противоречия между абсолютным идеалом, предполагающим бесконечное совершенствование индивида, и конечными социальными условиями эпохи. Поэтому совершенное социальное устройство -- бессмыслица, ибо это и есть сам идеал, а социальные теории, провозглашающие подобные реорганизации (особенно научный социализм), -- утопии. Осознание этого момента якобы привело к глубочайшему кризису правосознание и социальные науки⁴⁴. Разочарование можно компенсировать только развитием спекулятивного синтеза идеала и действительности, подчеркивал Новгородцев в последние годы своей жизни.

      Вопрос об осуществимости идеалов получает смысл только при убеждении в строгой закономерности процессов общественной жизни. Подобное убеждение было теоретически аргументировано марксизмом. Именно против него и были направлены выводы Новгородцева, поддержанные Бердяевым и Булгаковым, которые считали, что такой синтез выводит нас за границы положительной науки и философии, где бытие и долженствование, абсолютные начала и конечные цели сочетаются высшей связью.

      «Нормативистский» вариант неокантианства поддерживал Вениамин Михайлович Хвостов (1868-1920). Он отличался широтой исследовательских интересов и кроме целого ряда работ

      269 

по своей специальности (общая теория права), которые получила широкое распространение, энергично занимался вопросами этики, философии, исторической методологии и особенно психологии, так или иначе связывая их с проблемами социологии.

      Несмотря на частные оговорки, Хвостов настоятельно подчеркивал заслуги Виндельбанда и Риккерта в различении номотетического и идеографического знания, отмечая теоретическую близость своих воззрений с позицией А.С. Лаппо-Данилевского, П.И. Новгородцева, А.А. Чупрова и др.⁴⁵ Но особенно сильное влияние он испытал со стороны Вундта.

      Собственно социологические воззрения Хвостов попытался изложить в большой специальной работе. В первом томе ее, задуманном в виде развернутого исторического введения в «систематическую» социологию, он поднимает целый ряд социологических проблем⁴⁶.

      Критический интерес русских неокантианцев к истории социологии здесь получает предельно систематизированное воплощение. Практически весь первый том посвящен изложению истории социологии. В отличие от позитивистов (например, Кареева) Хвостов начинает не с О. Конта, а с античности, включая в список социологов многих последующих социальных мыслителей, философов этики, права, истории. Правда, изучая различные формы социального знания, он приходит к выводу, что «выделение социологии в особую научную дисциплину произошло лишь в 19 веке» и именно Конта следует признать ее автором. Он считает, что невозможно априорно определить предмет и задачи социологии и поэтому, вслед за Лаппо-Данилевским, всячески стремится историзировать проблему, рассматривая Конта в широкой идейной матрице -- Де-Бональд, Де-Местр, Сен-Симон и др. Что же касается социологии новейшей (XIX--начало ХХ в.), то она классифицируется на восемь школ в соответствии с редукционистской ориентацией на некую систему сложившихся научных знаний (механистическая, географическая, этнографическая, биологическая, психологическая, экономическая, этическая школы) и ориентацией на специфический самостоятельный объект социологии⁴⁷.

      Хотя автор обнаружил большую эрудицию в описании современных школ, четко сказались его идеологические пристрастия. Здесь совершенно снята проблема коренной противоположности между буржуазной и марксистской социологией, а последняя рас-

      270 

сматривается как одна из школ позитивистско-редукционистической социологии. Не случайно, замечает Кареев, менее всего внимания автор обратил на «экономическую социологию», в которой бегло рассмотрен исторический материализм⁴⁸.

      Эта общая схема конкретизируется на материале мировой социологии, в том числе и русской. Хвостов разбирает подходы отечественных школ -- биологической (Лилиенфельд), психологической (Де Роберти), этической (Лавров, Михайловский, Кареев) и др. Общий вывод из этого анализа гласит: неутихающая борьба и соперничество между всеми школами, кроме биологической, которая окончательно зашла в тупик, -- свидетельство незрелости социологии⁴⁹. Поэтому новая фаза в ее развитии должна заключаться в вычленении ее очевидных основных вопросов, их систематизаций на адекватной методологической основе.

      Эту задачу в какой-то мере Хвостов намеревался разрешить во втором томе, который так и не появился в свет, хотя и был готов в рукописи. Точнее, была опубликована лишь первая глава из него⁵⁰ и отчасти использованы некоторые материалы в брошюре «Основы социологии», 1920) с подзаголовком «Учение о закономерности общественных явлений». Вслед за всеми неокантианцами Хвостов полагает, что в основе общественной жизни лежит своеобразный онтологический дуализм сил или закономерностей -- естественно-стихийной и свободно-целеполагающей, психической. «Теория психической причинности, которая содержит в себе ключ для уразумения истинной природы человеческого общества, -- считал он, -- одна из важнейших заслуг Канта для современной социологии, именно она указала на деление между царством природной необходимости и царством человеческой активности». Отпечаток этого дуализма сказывается на всех социальных явлениях, в частности на социальной структуре общества и общественном сознании⁵¹.

      Взятая по линии естественно-стихийной обусловленности, социальная структура выступает как совокупность союзов людей по территориальному, расово-половому, возрастному и т.п. признакам. Но когда возникает коллективное сознание, осмысление мира с позиций данной группы, то появляется новый элемент структуры -- организация. Сочетание союзов, групп и организации при доминирующей роли последних и создает конкретную форму

      271 

социальной структуры общества. В противовес позитивистам, которые в первую очередь призывали изучать солидарность, гармонию, «консенсус» и т.п., Хвостов писал: «Наиболее важным для социологии я считаю то обстоятельство, что Кант рисует человеческое общество как активный процесс деятельности, что он отмечает здесь чрезвычайно важное значение борьбы и внутреннего антагонизма, который присущ обществу по самой его природе»⁵². Между стихийным и лично-сознательным: в социальном мире идет бесконечная борьба, и как снятие этой борьбы возникает коллективная человеческая культура. В связи с этим он разбирает традиции, культурные нововведения (идеи и изобретения), культурный интегральный принцип -- «дух времени» и пытается проследить, как они способствуют образованию устойчивых духовных общений между индивидами. Последняя задача провозглашается им целью социологии, так как «духовное взаимодействие между людьми» его продукты составляет сущность того, что следует называть общественной жизнью, обладающей собственными специфическими законами, несводимыми ни к естественнонаучным, ни к индивидуально-психологическим законам⁵³.

     Единственно правильная постановка «основных вопросов социологии» (о природе общества, культуры, о личности и группах и т.п.) возможна «только на психологической почве», утверждает Хвостов, т.е. на почве представлений об активном непространственном процессе духовного общения, составляющего сущность общественной жизни с присущей ей самостоятельными закономерностями. Данные закономерности «суть общие схемы о порядке, в котором протекает процесс межиндивидуального духовного общения. Это законы социальной психики», результатом деятельности которой является «творчество культурных ценностей -- логических, правовых, моральных, эстетических. Ценности эти ни в коем случае не следует противопоставлять бытию, как делает это Риккерт, а, наоборот, их следует растворить в бытии». Хвостов далее отмечает, что сходные идеи сам Риккерт называл «вредным психологизмом», и разъясняет: «Но свобода от психологизма была бы освобождением от всего человеческого». Ценности -- важнейший фактор общественного развития и жизнедеятельности, который не может быть оторван от породившей его психологической основы -- предыдущего духовного общения⁵⁴. Хвостов упорно пытается обосновать социологический идеализм на посылках формального, абстрактного психологизма.

      В заключительной главе он ставит давно его интересующий вопрос о специфике социального метода. Таковым ему кажется

      272 

метод «социальной типологии», создающей особые мыслительные конструкции, в логическом содержании «менее широкие», чем законы, и помещенные в структуре научного объяснения между описанием фактов и теорий. При этом он указывал, что «социальная типология» еще не есть самая социология, а некая «промежуточная область между социологией как наукой о неизменных законах социальной жизни и историей как наукой об отдельных и неповторяющихся событиях и состояниях исторической действительности, порожденных сплетением социологических факторов»⁵⁵. Таким образом, эта особая методологическая процедура исследования социального мира, снимающая односторонность чисто идеографического или номотетического подходов. Еще раньше он подчеркивал, что идеальный «тип есть обобщение, которое не достигает, однако, значения научного или даже эмпирического закона». «Закон имеет характер положения всеобщего н необходимого, он не допускает исключений». Тип есть такое общее понятие, которое вполне допускает исключения. Изучая тип, мы изучаем, таким образом, и встречающиеся в истории отклонения от него⁵⁶. Но сколько-нибудь развернутого пояснения этим рассуждениям он не дает. Вообще ни один из русских неокантианцев, упоминавших метод «социологической типологии», не пытался выяснить сколько-нибудь точно и подробно его специфику и отношение к другим методам социологам.