Анализ образа русского офицера в литературе 19 века

Сходство между  этими двумя героями бросается  в глаза сразу же, при первой нашей встрече с капитаном  Тушиным. Во время первого визита Андрея Болконского на батарею Тушина, капитан предстает перед нами в следующем виде: «Ну, вот вы, господин штабс-капитан, обратился  он (штаб офицер) к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который  без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед  вошедшими, улыбаясь не совсем естественно». 

 Итак, мы видим,  что как и Максим Максимыч, при первом знакомстве капитан  Тушин оказывается одетым не  по уставу. Сам собой напрашивается  вывод, о том, что для настоящего  офицера не суть важно быть  одетым по уставу, а важно быть  офицером в деле, что в дальнейшем  и доказывает скромный офицер, штабс-капитан Тушин. 

И еще одна небольшая, но интересная, и немаловажная, на наш  взгляд деталь, относительно описания героев. И Тушин и Максим  курят  небольшие трубочки. «Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно еще трубочку за это, как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед, и из под маленькой ручки смотрел  на французов».  Ср.:   «За нею (тележкой) шел ее хозяин, покуривая  из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро». Конечно в  данном случае трудно говорить о каких-либо аллюзиях или реминисценциях, однако на наш взгляд этот факт заслуживает  внимания, как одна из тех черточек, которые служат для завершения создания образа. В данном случае, подсознательно подчеркивается «маленькость» рассматриваемых  героев, что позволяет говорить об интеграции двух сквозных тем русской  литературы: темы русского офицерства и темы маленького человека. 

Мысль ввести в  роман тип рядового офицера, противопоставить его штабникам и карьеристам  возникла у Толстого рано. В варианте начала произведения,  где описывается смотр при Ольмюце и Аустерлицкое сражение, есть вахмистр Назаренко. Толстой написал конспект одной сцены: «Многие были очень пьяны. Во время разгула пришел сам Назаренко и, со  свойственной кавалеристам неловкой пехотной выправкой, доложил майору, что по эскадрону все обстоит благополучно... Одни плясали в одних рубашках, другой стоял на вытяжке. Майор, очень красный, расспрашивал и отдавал приказания...». Через некоторое время вахмистр вновь был вызван к пьяному майору и получил приказ о выступлении: «Назаренко обошел коновязи, палатки, приказал переменить колеса в двух фурах, вспомнил о больных, отдал починить свою шинель портному, выкурил трубку, прикурнул на один час и встал опять до света. Все это не стоило ему ни малейшего труда, ни усилия. Все умственные силы его были поглощены этим делом, ничего не оставалось лишнего. Когда он курил, он вспоминал, что нужно». Одни на фронте проводят время в кутежах, карточных играх, другие — труженики войны, знающие свое дело, без лишних слов выполняющие свой долг. 

Обращают на себя внимание детали, типичные  для  толстовского героя, невоинственного  по виду, сильного своей непосредственностью: неловкая выправка, незаменимая в  подобных обстоятельствах трубка, сосредоточенность  героя на важном деле. Вахмистр Назаренко  — один из предшественников Тушина в творческой истории «Войны и  мира». 

Но такой герой  требует и соответствующего места  в романе. Едва ли он мог проявить себя в толстовском Аустерлице, окончившемся бегством русской армии, в сражении, навязанном Кутузову бездарным иноземным  генералитетом, начатом по приказанию царя. «Сущность характера русского народа и войска» в период борьбы с Наполеоном ярко показана Толстым  в изображении Шенграбена, в центральном  эпизоде сражения, связанном с  батареей Тушина. 

Толстой несколько  раз составлял план второй, «военной»  части романа, где должны быть описаны  события 1805 года. Во всех планах большое  место занимает Тушин. Заметки о  нем более подробны, чем о других действующих лицах, и выявляют особый интерес к нему автора. Толстой  намечает: 

«10) Белкин и  Тушин, бессмертие души. Разговоры штабных, панический страх в обозе. 

11) Кутузов с  Багратионом. Князь Андрей просится, выстрел. 

12) Багратион  подъезжает... 

13) Свой мирок  у Тушина (выпил — фантазирует). 

14) Вид с батареи  Тушина. (Его распекают, он плачет)»  

Не все здесь  понятно, многое скрыто в авторском  воображении, многого, известного нам  по каноническому тексту, не хватает. Но ясно, что писатель выделяет Тушина среди других героев, видит его  особый характер, намечает связи Тушина с различными действующими лицами. 

Осуществление плана началось с военных сцен. Первая из них рассказывала о переправе  русских войск через реку Энс. По одной не полностью дошедшей до нас рукописи, в этой сцене действуют  Багратион со своей свитой и Тушин. Багратион руководит переправой. Французская батарея ведет по переправе огонь. Багратион приказывает  артиллерий­скому офицеру Тушину открыть  ответный огонь. Тушин выполняет  приказание. Гранаты, не долетая до французов, разрываются в поле. Тушин  просит разрешения подтянуть орудия поближе к неприятелю. Багратион  обрывает офицера: «Извольте делать, что приказывают». Тушин беззащитен, хотя и прав. Стрельба его орудий оказывается ненужной забавой. Особенная  ситуация, недружелюбие Багратиона не позволяют Толстому показать характер артиллериста. Тушин пассивен, его  роль — служебная. 

Не то мы видим  в другой сцене, описывающей Шенграбенское  сражение и приезд Багратиона на батарею  Тушина. В самом раннем варианте Толстой находит сильное, выразительное  начало встречи: «...Багратион остановился  и поглядел на прислугу и ездовых, которые липли около ящиков и  передков, как будто ужимаясь от ядер, которые здесь часто пе­релетали. 

— Чья рота? —  сказал он, вглядываясь в солдат. Он сказал: чья рота? а всем понятно  было, глядя на его свободно спокойное  лицо, что он говорил: 

«Уж не робеете  ли?.. А коли робеете, смотрите на меня». Все поняли». 

Образ Тушина обрастает  новыми деталями. Он занят своим  делом, не обращая внимания на командующего. Его батарея сдерживает натиск французов. Облик Тушина привлекателен, и в  то же время в нем есть что-то отталкивающее. «Дело казалось Тушину безнадежным  и он все силы употреблял, чтобы  равнодушным казаться...» Говорил  он «нешедшим к нему молодцеватым говором», «молодецки выставляя ногу». При выстреле штабс-капитан пугливо  нагибается и вздрагивает. Оживление  и воинственность Тушина связаны  с появлением на батарее Багратиона («Посмотрев на Багратиона, он повеселел»). Дважды повторено слово, умаляющее  офицерское достоинство Тушина: «...сутуловатый  человечек... слабенький человечек». 

Противоречивое  впечатление от образа штабс-капитана остается и в другом эпизоде, заключающем  встречу Тушина с генералом: «Переложив свой язык налево, он, жуя его и  перекашивая свой слабый рот; пошел  к левому флангу орудий и, споткнувшись, упал и, поднявшись, слабо улыбнулся». 

Болконского в  варианте этой сцены нет. Тушин дружит с ротным командиром Белкиным, часто  беседует с ним о жизни и  смерти. 

В последующих  вариантах Толстой значительно  расширил описательную характеристику своего героя: «у него была тысяча с  лишком душ...», «воспитан французом  гувернером и был очень начитан». Были у него и связи, которыми он, однако, «пренебрегал пользоваться». Он был хороший товарищ для всех желающих с ним поесть и выпить, поиграть в шахматы, поговорить об «ученых  предметах». И Тушину казалось, что  «никогда не нужно было ничего кроме  того, что у него было: трубка, водка, книга, шахматная игра и игры в  молодца военного». Тушин более  близок к своей офицерской среде, чем к простым людям — солдатам. Его поведение лишено простоты и  естественности. «В военного он играл  постоянно: и сидя в палатке на полу, и пристроясь к костру солдатскому...». 

Но все это  противоречило четкому замыслу  писателя: показать невоинственного  внешне офицера-артиллериста, героя  сражения. Во всех вариантах и редакциях  автор не забывал сказать о  необычных, неловких манерах Тушина. «Он отошел и, своей невоинственной неловкой манерой поднимая руку к  козырьку, подошел к Багратиону»; 

«...в его фигуре было больше смешного, чем воинственного»; «...он однако неловким жестом приложил руку к козырьку, постоял перед  генералом...»; «лицо и фигура у  него были вовсе не военные»; Тушин  «робким и неловким движением, совсем не так, как салютуют военные, а так, как благословляют священники, приложив три пальца к козырьку, подошел  к генералу». Заостряя свое внимание на неловкости Тушина, добиваясь живописности .изображения, Толстой тем самым  стремился выделить  образ, привлечь к нему симпатии. 

Но антипатичные черты того же героя не могут вызвать  к нему сочувствие. Автор постепенно освобождает образ от противоречий. В сцене встречи с Багратионом  он отбрасывает черты, снижающие  облик Тушина: исчезают детали, подчеркивающие несвойственное штабс-капитану ухарство; затем Толстой снимает полупренебрежительное  выражение «человечек, слабенький человечек», заслоняющее большую внутреннюю силу Тушина, его волю. И когда  в окончательном тексте мы только начинаем знакомиться с героем в  боевой обстановке («Небольшой сутуловатый  человек, офицер Тушин, споткнувшись на хобот...» и т. д.), впервые слышим, как он молодцеватым, энергичным тоненьким голосом дает команду,  то  уже нельзя не заметить такого человека и не отнестись к нему с глубоким уважением. 

Толстой вводит в действие не «штатного» героя, созданного по определенным правилам, соответствующим  военным чинам, а прежде всего  человека. Не случайно авторская характеристика Тушина начинается со слов: «Небольшой сутуловатый человек...» Этим Тушин  выделяется среди всех других участников сцены. Свита Багратиона представлена совершенно иначе: по должностям (свитский офицер, личный адъютант князя, дежурный штаб-офицер и т. д.), как и артиллерийская прислуга (фейерверкер, 1-й нумер  с банником, 2-й нумер). В облике Тушина писатель стремится найти  не уставное, человеческое, что нельзя спрятать под шинелью. Тоненький  голосок, неловкие движения и вместе с тем необычайная энергия, военная  смекалка делают фигуру Тушина колоритной. «Небольшой сутуловатый человек...»  — лишь введение в характеристику Тушина, которая раскрывается в действии. Штабс-капитан командует орудиями, прицеливает их. Он инициативен (хочет  зажечь деревню), возбужден; его реплики, сопровождающие стрельбу, экспансивны: «Круши, Медведев!» «Круши, ребята! —  приговаривал он и сам подхватывал  орудия за колеса...» «Ну, Матвеевна, матушка, не выдавай!» В этих репликах опять-таки нет ничего уставного, сказанного официальным тоном и по определенной формуле команды. В них отражается искренность чувства, патриотическое воодушевление, сосредоточенность  героя. 

У Толстого была и другая забота: показать Тушина вместе с солдатами и прислугой батареи. В первых вариантах Тушин замкнут  в собственных мыслях, отгорожен  от других людей собственным внутренним миром. Толстой несколько раз  варьировал одну и ту же мысль: «Свой  мирок у Тушина (выпил — фантазирует)», «свой мирок у Тушина уютный от 1-го до 4-го орудия». В рукописи, предшествующей первой редакции картины Шенграбенского сражения, Толстой писал: «Эти че­тыре  орудия на пространстве ста шагов  составляли для него отдельный мирок, в котором он обжился уже, он помнил, как давно знакомое, все признаки этого клочка поля... и жалко было оставлять этот уютный мирок, в котором  ему никто не мешал...».  

Тушина захлестнула  стихия сражения, его пленил ритм боя, он стал хозяином собственного поведения. Забыты начальники, философские споры  о жизни и смерти, исчезло чувство  страха. «Он испытывал, напротив, самое  приятное чувство в жизни, то чувство, которое дает некоторым людям  любовь, некоторым — честолюбие, слава, он испытывал чувство удесятеренной  способности получать впечатления, воображать, думать и вообще силы жить». Пересматривая рукописи, автор рядом  с этой фразой на полях писал: «...подробности  знания прислуги и пушек вместо фантазии». 

В окончательный  текст Толстой не включает некоторые  рассуждения из «фантастического мирка» Тушина («раненые и убитые в его  воображении тотчас же пробуждали мысль  о говядине», «раненая с перебитой  ногой лошадь представлялась ему  душою, просящейся в новое существование»), но оставляет причудливые представления  героя о пушках («Ну-ка, наша Матвеевна», неприятельские пушки — «трубки»), о «муравьях» французах, о первом нумере второго орудия («дядя»), о  себе («сам он представлялся себе огромного  роста, мощным мужчиной...») и т. д. Толстой  удаляет размышления, уводящие Ту­шина  за пределы конкретной обстановки, и не трогает того, что показывает «подробности знания прислуги и пушек». 

Толстой не описывает  во всей полноте и последовательности перипетии сражения. Писателю важно  уловить дух борьбы, показать характерное  в ней, в поведении героев. Поэтому  вполне возможны и необходимы картины, повествующие о бое в целом, в  центре которого оказывается один человек, наиболее интересующий автора и больше других говорящий читателю. Таков  Тушин: «В дыму, оглушаемый беспрестанными выстрелами, заставляющими его каждый раз вздрагивать», тушин не выпуская своей носогрейки бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой  и перепряжкой убитых и раненных лошадей, и покрикивал своим слабым, тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его все более и более  оживлялось». Сила «маленького человека»  со слабыми, неловкими движениями –  в понимании момента, своей ответственности,  в умении разбудить патриотизм своих  солдат, в совместных. Единых действиях  с ними.