Функция хронотопа в романе Э. Бронте "Грозовой перевал"

    Если  автор приводит героя в некую  конечную точку постепенного углубления внутрь здания, «сворачивание» пространства, его интенсивное развертывание  на этом не останавливается - процесс  переходит на другой уровень - автор разрабатывает внутреннее пространство сознания персонажа. Здесь мы, по сути, имеем дело с проявлением особой - готической - психологии: герой  попадает в плен собственного сознания - он либо принужден размышлять и рефлексировать, будучи ограничен в пространстве, либо оказывается на уровне разнообразных измененных состояний психики (полубред, полусон, наркотическое опьянение, сумасшествие), обусловленных всевозможными обстоятельствами готического топоса. «Готика направляет внимание к внутреннему миру нашего сознания»[5].

    Переход на собственно психический уровень  дает возможность сколь угодно разнообразить  и усложнять сюжетное развитие посредством  использования продуктов психической  жизни персонажа - снов, видений, мнимых событий. (Мистер Локвуд, от лица которого Эмилия  Бронте  ведет  повествование,  ночуя  в бывшей комнате Кэтрин, засыпая,  слышит стук в  окно,  видит  бледное  лицо,  прижатое снаружи к стеклу,  и  маленькую  окровавленную  руку,  просунувшуюся  сквозь разбитое стекло. Призрак просится в комнату.

         «- Уже двадцать лет, - жаловался  дрожащий голос, -  двадцать  лет...  Я скитаюсь уже двадцать лет!»[4]).

      Эта сцена  пронизана  глубоким  драматизмом.  Но  в  ее символике  сказывается  и  некоторое   тяготение  писательницы  к   мистической фантастике,  навеянной  отчасти,  по-видимому,  образами  народных  баллад  и преданий.

    Готическое  пространство разворачивается на этом уровне параллельно с «расширением сознания», которого автор достигает  посредством использования вышеупомянутых измененных состояний психики персонажей. Здесь весьма характерно пограничное состояние между сном и бодрствованием, в котором ни реальность, ни сон не могут рассеять друг друга и присутствуют в столкновении.

    Сюжетно обусловленная физическая замкнутость  персонажа ставит его лицом к лицу с собственным внутренним миром, толкает его в этот внутренний мир (подтверждение этому Локвуд находит читая записки, сделанные Кэтрин на полях книг); расширение сознания (самопроизвольное либо спровоцированное) помогает реализовать это путешествие, как и рассмотренная выше традиционная погруженность места действия в полумрак либо полное отсутствие освещения.

    Подобно интенсивному развертыванию пространства внутри готического топоса, при переходе на уровень внутреннего пространства персонажа автор осуществляет двоякую разработку пространства - с «внешней» точки зрения происходит сворачивание пространства в одну точку - сознание героя, но с точки зрения внутренней, с позиции обладателя расширяющегося сознания пространство развертывается подчас безгранично. Таким образом, представляется возможным говорить об особом готическом типе сюжетного развертывания сознания героя именно в связи с развертыванием пространственным: автор направляет героя из одного пространства в другое, все более глубокое, темное и опасное, в конечном итоге превращая пространство осязаемое в пространство психическое.

    Как объективные обстоятельства, так  и психологические особенности  персонажа приводят его к  самоизоляции. Замкнутость героя на собственном  сознании, «путешествие в себя» обусловлено, с одной стороны, его судьбой, невозможностью преодолеть фатальные обстоятельства (после смерти отца Кэти остается на попечении жестокого и бессердечного старшего брата Хиндли), с другой - столь же непреодолимыми особенностями его внутреннего мира (с самого детства Кэтрин не отличалась покладистым характером, добротой и послушанием).

    Углубление  во внутренний мир персонажа характерно для романа в целом, сюжетное развертывание  фабулы как раз и происходит «путем углубления во внутреннюю жизнь». Специфика же готического типа сюжетного развертывания, как нам представляется, состоит в том, что данное углубление получает осязаемую пространственную опору; именно разработка пространства готического топоса приводит автора к развертыванию внутреннего мира героя.

    Сходство  двух этапов сюжетного развертывания  в глубину - через сворачивание, интенсивное  развертывание пространства в готическом романе: открытая местность - топос; топос - внутреннее пространство персонажа - не случайно. В психоаналитической теории здание традиционно выступает как символ человеческой личности.

    Готическая  архитектура общепризнанно выступает  как первооснова, «источник вдохновения» для готической литературы, не только в силу весьма важной роли готического  замка в тексте, бытовавшее в XVIII веке мнение, что «готической архитектуре чужды порядок, ясность, гармоническое равновесие»[6], вполне согласуется с «неупорядоченностью» неустойчивого и сумеречного психологического пространства готической литературы. Воплощение страстей и страхов персонажа, т.е. его личности в неодушевленных объектах вообще характерно для готики. Все разнообразие как литературных, так и психоаналитических интерпретаций готического топоса - человеческое тело, детские страхи, семейная тайна, женская сексуальность - так или иначе, связано с личностью. И каждое из этих толкований находит подтверждение в описании трагической судьбы Кэтрин Эрншо, - ее несчастливое детство, роковая любовь к Хитклиффу, душевная болезнь неразрывно связаны со старинным домом на Грозовом Перевале.

    Если  символизация, раскрытие персонажа  через окружающие его предметы характерна и для некоторых других литературных направлений, то в готическом романе подобная символизация является результатом  именно двухэтапного сворачивания пространства: открытая местность - топос; топос - внутреннее пространство персонажа. Итак, развертывание готического пространства во внутренний мир персонажа происходит аналогично вышеозначенному развертыванию в глубину, запутыванию пространственных перемещений в реально ограниченном готическом топосе. События внешние выступают как параллельные внутренним, а передаточным звеном становятся фантастические явления, в равной степени принадлежащие реальности и не реальности. («Я наскучила этой жалкой тюрьмой. Надоело мне быть узницей. Я устала рваться в тот прекрасный мир и всегда оставаться здесь: не видя его - хотя бы смутно, сквозь слезы, - и томясь по нему в своем изболевшемся сердце; а на самом деле с ним и в нем»[4]  - говорит Кэтрин перед смертью.)

    Удивительным  образом в сюжетном развертывании готического пространства автор повторяет путь, пройденный искусством в эпоху перехода от античности к средневековью – «путь из пространства внешнего мира во внутренние пространства человеческого сознания». Путь перехода от представлений о человеке как игрушке в руках судьбы к пониманию относительной самостоятельности, и отсюда ценности и интересности индивида.

    Если  же рассматривать более подробно именно «Грозовой перевал», то сюжет  книги - бунт отверженного, изгнанного волею судьбы из своего же царства и горящего неодолимым желанием вернуть себе утраченное.

    Ярость  Хитклиффа даже на мгновение не могут  сдержать ни закон, ни сила,ни приличия, ни жалость, ни даже смерть, ибо Хитклифф, самозабвенно, не испытывая никаких  угрызений совести, становится причиной болезни и смерти Кэтрин, полагая, что он умирает вместе с ней.( «Дай ей боже проснуться в мучениях! - прокричал он со страшной  силой, и топнул ногой, и застонал в неожиданном приступе неукротимой  страсти. У меня лишь  одна  молитва  -  я  ее  постоянно  твержу,  пока  не окостенеет язык: Кэтрин Эрншо, не находи покоя, доколе я жив! Ты  сказала, что я тебя убил, так преследуй же меня!»[4])

    Существуют  два способа взбунтоваться против реального мира, где царствует  разум, и мира, который зиждется на стремлении выжить. Самый распространенный и актуальный - это подвергнуть сомнению разумность мира. Нетрудно заметить, что принцип разумного мира не обязательно подчинен разуму, и что разум сочетается с произволом, обусловленным проявлениями жестокости и ребяческими порывами прошлого. Подобный бунт сталкивает Добро со Злом, заключающимся в этой жестокости и тщетных порывах. Хитклифф осуждает мир, которому противостоит; он не может соотнести его с Добром, поскольку борется с этим миром. Яростно, осознанно сражаясь с ним, он понимает, что является носителем Добра и разума. Он ненавидит человечество и человеческую доброту, о которых говорит с сарказмом: «Мисс Линтон, мысль,  что  ваш  отец  в горе, мне крайне приятна: я от радости лишусь нынче сна». Вне увлекательного повествования его характер кажется неестественным и надуманным. Он порожден не логическими построениями, а мечтами автора. В литературе романтизма нет более реального и простого персонажа, чем Хитклифф. Он - воплощение изначального постулата о том, что ребенок, не на жизнь, а насмерть борясь против мира Добра и мира взрослых, становится на сторону Зла.

    Действие  «Грозового Перевала» сравнимо с  движением греческой трагедии, в  том смысле, что сюжет романа - трагическое нарушение закона. Перед смертью Хитклифф испытывает странное блаженство, но это блаженство пугает его, оно трагично. Продолжая любить Хитклиффа, Кэтрин умирает оттого, что нарушила, если не телом, то духом, закон верности; и смерть Кэтрин - «вечные муки», на которые осужден Хитклифф за свою жестокость.

    Как и в греческой трагедии, в «Грозовом  Перевале» закон сам по себе не отменен, но пространство, где существует человек, все-таки находится за чертой дозволенного. Запретное пространство - это пространство трагическое, или, вернее, сакральное. Человечество, действительно, отвергает его, но затем, чтобы потом возвеличить. Запрет обожествляет то, что он делает недоступным, и подчиняет доступ искуплению - смерти - но, оставаясь преградой, превращается в приманку. Идея «Грозового Перевала», заложенная в греческой трагедии - и, больше того, в любой религии, - в том, что порыв божественного опьянения невыносим для разумного мира корысти. Этот порыв противоположен Добру. Добро основывается на заботе об общей выгоде, прежде всего предполагающей связь с будущим. Божественное опьянение, с которым соотносится «непосредственное движение души» ребенка, полностью принадлежит настоящему. Давая детям общепринятое определение Зла, учителя связывают с ним выбор настоящего момента. Тем, кто приближается к «зрелости», взрослые преграждают путь к божественному царству детства. В том случае, если настоящему моменту неизбежно выносится приговор, приговор этот может оказаться ошибочным, особенно когда он окончательный. Необходимо не только запретить опасный доступ к настоящему моменту, но и отыскать, где находится его пространство (царство детства), а это требует временного нарушения запрета. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

2.2 Функция хронотопа  в романе «Грозовой  перевал»

    Как никому из писателей ее эпохи, Э.Бронте удалось, справедливо отмечают современные критики, выразить высокий трагизм конфликта между желаниями человека и общественными установлениями, «стремление к максимальной реализации собственного личностного начала» [9].

    Измученная, исступленная душа Эмилии, которой она наделяет своих героев, ее бездны по-прежнему влекут критиков. Равно как восхищает и ее безграничная, оригинальная фантазия, и безудержный полет ее воображения, что придает частным судьбам ее героев вселенский масштаб мифа. Особый, ни с чем не сравнимый характер фантазии Эмилии отмечают многие критики. Именно сила воображения выводит происходящее с ее героями «высоко над обыденностью человеческой жизни» (В.Вулф). Сосредоточившись на «скрытых грозных страстях» (М.Спарк), Эмили нисколько при этом не нарушает, но лишь обобщает жизненную достоверность. «Великое, святое уважение к правде», характерное для творчества всех сестер Бронте и подмеченное еще У.Теккереем, сегодня акцентируют многие критики и писатели, в частности, - пишущие об Эмили: дар воплощать «безудержность страстей» (Л.П.Хартли) делает ее персонажи «правдоподобнее правды» (М.Спарк); «это роман, рожденный фантазией поэта, и все же трудно создать более реалистически достоверные описания» (В.С.Притчетт).

    Нетрудно  почувствовать в романе настоящий крик души писательницы, самовыражение ее наболевшей души. Ведь герои романа говорят ее собственными словами, ее мыслями. Произведение вдвойне приятно читать, когда оно так ярко передает эмоции и чувства человека, написавшего его.

    Даже  название романа - символическое, это не просто имя, данное поместью, это определение и настроения и погоды, вечно царящих здесь. Да и жизнь Кэти и Хитклифа на Перевале была «грозовой» - сколько душевных страданий они там перенесли. «Грозовой Перевал» - это символ той атмосферы, которая возникла в поместье, носящем это название.

    Говоря  о характерах главных героев, невозможно отрицать, что они являются не столько  детьми своего времени, сколько детьми тех мест, где выросли и провели  всю свою жизнь. Их чувства, восприятие реальности, их нравы формировались в тесной зависимости от пространства их окружающего: старинный особняк, в котором они воспитывались не мог не сделать людей, живущих в нем, одинокими и нелюдимыми, дикие вересковые пустоши, суровая и прекрасная природа их родного края закалила характеры Кэтрин, Хитклифа и других обитателей Грозового Перевала, и сделала их нечувствительными к боли и страданиям других людей.

    В «Грозовом перевале» читателю решительно некому сопереживать - единственные два  персонажа, обладающие некоторой цельностью и индивидуальностью - Кэти и Хитклиф - едва ли способны возбудить сочувствие. Впрочем, они оба, бесспорно, безумны и не отвечают за свои поступки. Как и почти все остальные персонажи - в разной степени. И безумие это является ничем иным, как следствием особенностей пространства, в которое помещены герои романа.

    Эмилия  Бронте ограждена от обвинений в  простоте самой причудливой тканью своего повествования - нервной, прерывистой, неистовой. Зеркальные отражения персонажей в разных поколениях множатся, исчезают, мучают сходством и неуловимостью. Злодейство соседствует с любовью. Любовь - с безумием.

    Любовь  Хитклифа и Кэтрин - духовное слияние  двух мятущихся, неукротимых существ, страшное в своей слепой, разрушительной силе, безысходное, - не находит места в этом мире.

    В самом широком смысле роман Эмилии Бронте отражает тревогу человека перед  лицом неизведанного. Как и душа автора, души героев неспокойны. Они  мятежны и одиноки. С этой точки  зрения, дикая природа, песчаные равнины  и туман являются равноправными  действующими лицами романа. Падает снег, гремит гром, и также бунтуют и не находят покоя сердца людей с запертыми внутри чувствами.