Гончаров И.А. «Мильон терзаний» (Критический этюд) «Горе от ума» Грибоедова

    Но  Чацкий не только умнее всех прочих лиц, но и положительно умен. Речь его  кипит умом, остроумием. У него есть и сердце, и притом он безукоризненно честен. Словом - это человек не только умный, но и развитой, с чувством, или, как рекомендует его горничная Лиза, он «чувствителен, и весел, и остер!», Только личное его горе произошло не от одного ума, а более от других причин, где ум его играл страдательную роль, и это подало Пушкину повод отказать ему в уме Между тем Чацкий, как личность, несравненно выше и умнее Онегина и лермонтовского Печорина. Он искренний и горячий деятель, а те - паразиты, изумительно начертанное великими талантами, как болезненные порождения отжившего века. Ими заканчивается их время, а Чацкий начинает новый век - и в этом всё его значение и весь «ум».

    И Онегин, и Печорин оказались неспособны к делу, к активной роли, хотя оба  смутно понимали, что около них  всё истлело. Они были даже «озлоблены», носили в себе и «недовольство» и бродили как тени «с тоскующей ленью». Но, презирая пустоту жизни, праздное барство, они поддавались ему и не подумали ни бороться с ним, ни бежать окончательно. Недовольство и озлобление не мешали Онегину франтить, «блестеть» и в театре, и на бале, и в модном ресторане, кокетничать с девицами и серьезно ухаживать за ними в замужестве, а Печорину блестеть интересной скукой и мыкать свою лень и озлобление между княжной Мери и Бэлой, а потом рисоваться равнодушным к ним перед тупым Максимом Максимовичем: это равнодушие считалось квинтэссенцией донжуанства. Оба томились, задыхались в своей среде и не знали, чего хотеть Онегин пробовал читать, но зевнул и бросил, потому что ему и Печорину была знакома одна наука «страсти нежной», а прочему всему они учились «чему-нибудь и как-нибудь» - и им нечего было делать.

    Чацкий, как видно, напротив, готовился серьезно к деятельности «Он славно пишет, переводит», говорит о нем Фамусов, и все твердят о его высоком уме. Он, конечно, путешествовал не даром, учился, читал, принимался, как видно, за труд, был в сношениях с министрами и разошелся - не трудно догадаться почему:

намекает он сам О «тоскующей лени, о праздной скуке» и помину нет, а еще менее о «страсти нежной», как о науке и занятии Он любит серьезно, видя в Софье будущую жену.

    Между тем Чацкому досталось выпить до дна горькую чашу - не найдя  ни в ком «сочувствия живого», и уехать, увозя с собой только «мильон терзаний».

    Ни  Онегин, ни Печорин не поступили  бы так неумно вообще, в деле любви  и сватовства особенно. Но зато они  уже побледнели и обратились для  нас в каменные статуи, а Чацкий остается и останется всегда в  живых за эту свою «глупость».

    Читатель помнит, конечно, всё, что проделал Чацкий. Проследим слегка ход пьесы и постараемся выделить из нее драматический интерес комедии, то движение, которое идет через всю пьесу, как невидимая, но живая нить, связывающая все части и лица комедии между собою Чацкий вбегает к Софье, прямо из дорожного экипажа, не заезжая к себе, горячо целует у нее руку, глядит ей в глаза, радуется свиданию, в надежде найти ответ прежнему чувству - и не находит Его поразили две перемены: она необыкновенно похорошела и охладела к нему - тоже необыкновенно.

    Это его и озадачило, и огорчило, и  немного раздражило. Напрасно он старается  посыпать солью юмора свой разговор, частью играя этой своей силой, чем, конечно, прежде нравился Софье, когда  она его любила, - частью под влиянием досады и разочарования. Всем достается, всех перебрал он - от отца Софьи до Молчалина - и какими меткими чертами рисует он Москву - и сколько из этих стихов ушло в живую речь! Но всё напрасно: нежные воспоминания, остроты - ничто не помогает Он терпит от нее одни холодности, пока, едко задев Молчалина, он не задел за живое и ее. Она уже с скрытой злостью спрашивает его, случилось ли ему хоть нечаянно «добро о ком-нибудь сказать», и исчезает при входе отца, выдав последнему почти головой Чацкого, т. е. объявив его героем рассказанного перед тем отцу сна.

    С этой минуты между ней и Чацким завязался горячий поединок, самое  живое действие, комедия в тесном смысле, в которой принимают близкое  участие два лица - Молчалин и  Лиза.

    Всякий  шаг, почти всякое слово в пьесе тесно связано с игрой чувства его к Софье, раздраженного какою-то ложью в ее поступках, которую он и бьется разгадать до самого конца. Весь ум его и все силы уходят в эту борьбу: она и послужила мотивом, поводом к раздражениям, к тому «мильону терзаний», под влиянием которых он только и мог сыграть указанную ему Грибоедовым роль, роль гораздо большего, высшего значения, нежели неудачная любовь, словом, роль, для которой и родилась вся комедия.

    Чацкий  почти не замечает Фамусова, холодно  и рассеянно отвечает на его вопрос, - где был? - «Теперь мне до того ли?» - говорит он, и, обещая приехать опять, уходит, проговаривая из того, что его поглощает:

    Во  втором посещении он начинает разговор опять о Софье Павловне. - «Не  больна ли она? не приключилось ли ей печали?» - и до такой степени охвачен и подогретым ее расцветшей красотой чувством, и ее холодностью к нему, что на вопрос отца, не хочет ли он на ней жениться, в рассеянности спрашивает: «А вам на что!» И потом равнодушно, только из приличия, дополняет:

    И, почти не слушая ответа, вяло замечает на совет «послужить»:

    Он  и в Москву, и к Фамусову приехал, очевидно, для Софьи и к одной  Софье. До других ему дела нет: ему и теперь досадно, что он вместо нее нашел одного Фамусова. «Как здесь бы ей не быть?» - задается он вопросом, припоминая прежнюю юношескую свою любовь, которую в нем «ни даль не охладила, ни развлечение, ни перемена мест», - и мучается ее холодностью.

    Ему скучно и говорить с Фамусовым - и  только положительный вызов Фамусова на спор выводит Чацкого из его  сосредоточенности:

говорит Фамусов и затем чертит такой грубый и уродливый рисунок раболепства, что Чацкий не вытерпел и в свою очередь сделал параллель века «минувшего» с веком «нынешним».

    Но  всё еще раздражение его сдержанно: он как будто совестится за себя, что вздумал отрезать Фамусова от его понятий; он спешит вставить, что «не о дядюшке его говорит», которого привел в пример Фамусов, и даже предлагает последнему побранить и свой век, наконец, всячески старается замять разговор, видя, как Фамусов заткнул уши, - успокаивает его, почти извиняется.

    говорит он. Он готов опять войти в себя. Но его будит неожиданный намек  Фамусова на слух о сватовстве Скалозуба.

    Чацкий  навострил уши.

    «А Софья? Нет ли впрямь тут жениха какого?» - говорит он, и хотя потом прибавляет:

но сам еще  не верит этому, по примеру всех влюбленных, пока эта любовная аксиома не разыгралась  над ним до конца.

    Фамусов подтверждает свой намек о женитьбе Скалозуба, навязывая последнему мысль  «о генеральше», и почти явно вызывает на сватовство.

    Эти намеки на женитьбу возбудили подозрение Чацкого о причинах перемены к  нему Софьи. Он даже согласился было на просьбу Фамусова бросить «завиральные идеи» и помолчать при госте. Но раздражение уже шло crescendo¹, и он вмешался в разговор, пока небрежно, а потом, раздосадованный неловкой похвалой Фамусова его уму и проч., возвышает тон и разрешается резким монологом:

    «А  судьи кто?» и т. д. Тут уже  завязывается другая борьба, важная и  серьезная, целая битва. Здесь в  нескольких словах раздается, как в  увертюре опер, главный мотив, намекается на истинный смысл и цель комедии. Оба, Фамусов и Чацкий, бросили друг другу перчатку:

раздался военный  клик Фамусова. А кто эти старшие  и «судьи»?

отвечает Чацкий и казнит -

    Образовались  два лагеря, или, с одной стороны, целый лагерь Фамусовых и всей братии «отцов и старших», - с другой один пылкий и отважный боец, «враг  исканий». Это борьба на жизнь и смерть, борьба за существование, как новейшие натуралисты определяют естественную смену поколений в животном мире. Фамусов хочет быть «тузом» - «есть на серебре и на золоте, ездить цугом, весь в орденах, быть богатым и видеть детей богатыми, в чинах, в орденах и с ключом» - и так без конца, и всё это только за то, что он подписывает бумаги, не читая и боясь одного, «чтоб множество не накопилось их».

    Чацкий  рвется к «свободной жизни», «к занятиям наукой и искусством» и требует  «службы делу, а не лицам» я т. д. На чьей стороне победа? Комедия дает Чацкому только «мильон терзаний» и оставляет, по-видимому, в том же положении Фамусова и его братию, в каком они были, ничего не говоря о последствиях борьбы.

    Теперь  нам известны эти последствия. Они  обнаружились с появлением комедии, еще в рукописи, в свет - и как эпидемия охватили всю Россию!

    Между тем интрига любви идет своим  чередом, правильно, с тонкой психологической  верностью, которая во всякой другой пьесе, лишенной прочих колоссальных грибоедовских  красот, могла бы сделать автору имя.

    Обморок Софьи при падении с лошади Молчалина, ее участие к нему, так  неосторожно высказавшееся, новые  сарказмы Чацкого на Молчалина - всё  это усложнило действие и образовало тот главный пункт, который назывался  в пиитиках завязкою. Тут сосредоточился драматический интерес. Чацкий почти угадал истину:

говорит он и  уезжает в сильном волнении, в муках подозрений на двух соперников.

    В третьем акте он раньше всех забирается на бал, с целью «вынудить признанье» у Софьи - и с дрожью нетерпенья приступает к делу прямо с вопросом: «Кого она любит?» 

    После уклончивого ответа, она признается, что ей милее его «иные». Кажется, ясно Он и сам видит это и даже говорит:

    Однако  лезет, как все влюбленные, несмотря на свой «ум», и уже слабеет перед  ее равнодушием. Он бросает никуда не годное против счастливого соперника оружие - прямое нападение на него, и снисходит до притворства:

решает он, - чтоб «разгадать загадку», а собственно, чтоб удержать Софью, когда она рванулась  прочь при новой стреле, пущенной в Молчалина. Это не притворство, а уступка, которой он хочет выпросить то, чего нельзя выпросить - любви, когда ее нет. В его речи уже слышится молящий тон, нежные упреки, жалобы: