Поэтическая концепция Н.Гумилева

     В 1914 г. произошел «внутренний раскол цеха»: между Гумилёвым и Городецким вспыхивает назревавший давно конфликт на почве теоретических разногласий. Не только личные разногласия, но и начавшаяся война – в августе 1914 г. Гумилёв идет вольноопределяющимся в армию – приводят к окончательному распаду «Цеха поэтов». Первая попытка восстановить «Цех поэтов» относится к 1916-1917 гг., когда возник второй «Цех поэтов», возглавляемый Г.Адамовичем и Г.Ивановым. В 1920-21 существовал третий «Цех поэтов».

     Слово «акмеизм» впервые появилось в печати в сентябрьской книжке журнала «Аполлон» за 1912 г. в рецензии Гумилёва на сборник стихов Городецкого «Ива». В первом номере «Аполлона» за 1913 г. появились одновременно два манифеста акмеизма: статья Гумилёва «Наследие символизма и акмеизм» и Городецкого «Некоторые течения в современной русской поэзии», в которых авторы практически провозгласили основные принципы акмеизма и черты, отличающие его от предшествующих литературных течений.

     Статью  «Наследие символизма и акмеизм» Гумилёв начал с заявления, подготовленного его другими статьями, - «Для внимательного читателя ясно, что символизм закончил свой круг развития и теперь падает». Н.Гумилёв назвал символизм «достойным отцом», но подчеркивал при этом, что новое поколение выработало иной, «мужественно твердый и ясный взгляд на жизнь [8, c.56]».

     Акмеизм, по мнению Гумилёва, есть попытка заново открыть ценность человеческой жизни, реального мира. Окружающая человека действительность для акмеиста самоценна и не нуждается в метафизических оправданиях. Поэтому следует перестать заигрывать с трансцендентным (выходящим за пределы человеческого познания) и вернуться к изображению трехмерного мира; простой предметный мир должен быть реабилитирован, он значителен сам по себе, а не только тем, что являет высшие сущности.

     Н.Гумилёв отказывается от «нецеломудренного» стремления символистов познать непознаваемое: «непознаваемое по самому смыслу этого слова нельзя познать... Все попытки в этом направлении нецеломудренны [8, c.56]».

     Гумилёв противопоставляет символизм акмеизму как направление «германское» направлению «романскому» (акмеисты, подобно французам, ищут более свободного стиха, и подобно французам, наполняют свои произведения светлой иронией, которой чужда безнадежная немецкая серьезность символистов). Признавая достижения символизма, Гумилёв категорически отверг не только русский символизм, но также французский и германский, слишком следовавший, по его мнению, догматам, что лишало его возможности «чувствовать самоценность каждого явления [8, c.56]».

    В отличие от поэтов-символистов идеалом  Гумилёва была не музыкальная певучесть стиха, зыбкость и неопределенность слов и образов (насыщенных в поэзии символистов «двойным смыслом», ибо цель их состояла в том, чтобы привлечь внимание читателя не только к миру внешних, наглядно воспринимаемых явлений, но и к миру иных, стоящих за ними более глубоких пластов человеческого бытия), но строгая предметность, предельная четкость и выразительность стиха при столь же строгой, чеканной простоте его внешнего композиционного построения и отделки.

     Из  негативных оценок Гумилёва вырисовывалась программа акмеизма: во-первых, никакой мистики, никакого братания с потусторонним миром; во-вторых, точность в соответствии слов предмету воображения; в-третьих, равное в художественном смысле отношение ко всем моментам жизни, малым, большим, ничтожным или великим - с целью объективно-художественной полноты охвата мира. «Мы ощущаем себя явлениями среди явлений [8, c.57]».

     Главным отличием акмеизма Гумилёв предлагал считать признание «самоценности каждого явления» – надо сделать явления материального мира более ощутимыми, даже грубыми, высвободив их из-под власти туманных видений. Здесь же Гумилёв называл имена художников, наиболее дорогих для акмеизма, его «краеугольные камни»: «Шекспира, Рабле, Биллона и Теофиля Готье. Подбор этих имен не произволен. Каждое из них - краеугольный камень для здания акмеизма, высокое напряжение той или иной его стихии. Шекспир показал нам внутренний мир человека, Рабле - тело и его радости, мудрую физиологичность, Биллон поведал нам о жизни, нимало не сомневающейся в самой себе, хотя знающей все - и Бога, и порок, и смерть, и бессмертие, Теофиль Готье для этой жизни нашел в искусстве достойные одежды безупречных форм. Соединить в себе эти четыре момента - вот та мечта, которая объединяет сейчас между собою людей, так смело назвавших себя акмеистами [8, c.57]».

     Равно отвергая утилитарный подход к искусству  и идею «искусства ради искусства», основоположник акмеизма провозглашал отношение к поэтическому творчеству как к «высшему ремеслу».

     Пристальное внимание акмеистов к материальному, вещному миру не означало их отказа от духовных поисков. Со временем, особенно после начала Первой мировой войны, утверждение высших духовных ценностей стало основой творчества бывших акмеистов. Настойчиво зазвучали мотивы совести, сомнения, душевной тревоги и даже самоосуждения (стихотворение Н.Гумилёва «Слово», 1921):

     Но  забыли мы, что осиянно

     Только  слово средь земных тревог,

     И в Евангельи от Иоанна

     Сказано, что слово это  Бог.

     Мы  ему поставили  пределом

     Скудные пределы естества,

     И, как пчелы в  улье опустелом,

     Дурно пахнут мертвые слова.

     Акмеисты  выработали тонкие способы передачи внутреннего мира лирического героя. Часто состояние чувств не раскрывалось непосредственно, оно передавалось психологически значимым жестом, перечислением вещей.

     С этим связано и особое отношение  к категории памяти. Память - важнейший этический компонент в творчестве трех самых значительных представителей акмеизма - А.Ахматовой, Н.Гумилёва и О.Мандельштама. В эпоху футуристического бунта против  традиций акмеизм выступил за сохранение культурных ценностей, потому что мировая культура была для них тождественной общей памяти человечества.

     Важнейший принцип акмеизма – «всегда помнить  о непознаваемом, но не оскорблять своей  мысли о нем более или менее  вероятными догадками [8, c.57]».

     Очевидно, центральное понятие акмеизма, по Гумилёву, – равновесие, заключающее в себе стремление к гармонии всех составных частей поэтического произведения, т.е. фонетики, стилистики, композиции и эйдологии. Кроме того, «равновесие» предполагает еще и уравнение мистического и земного, акмеисты не отказываются совершенно от изображения души, «когда она дрожит, приближаясь к иному [8, c.57]», они лишь считают, что ангелы, демоны, прочие духи не должны больше земной тяжестью перевешивать другие взятые поэтом образы.

     Манифесты акмеистов были наиболее открытым, явным выражением их мировоззрения. Однако рефлексивное понимание далеко не всегда соответствует реальному положению дел, к тому же манифесты отражают не только убеждения поэтов, но и обстоятельства литературного процесса.

     Просуществовал  акмеизм как литературная группировка, по-видимому до того же момента, до какого и «Цех поэтов», т.е. до ссоры Гумилёва с Городецким.

     Акмеизм перестал быть организованным течением, но его принципы остались и продолжали влиять на литературу. Как пишет  в своем исследовании, посвященном  акмеизму, О.А.Лекманов, «”беседа”  акмеистов друг с другом и с нами не прервалась и, будем надеяться, - никогда не прервется [7, c.140]».

     Творческие  поиски Гумилёва, Ахматовой, Мандельштама вышли за рамки акмеизма. Но гуманистический  смысл этого течения был значителен - возродить у человека жажду жизни, вернуть ощущение её красоты.

2. Размышления  Н.Гумилёва о сущности поэзии

    Николай Степанович Гумилёв был не только выдающимся поэтом, но и тонким, проницательным литературным критиком. Статьи его, печатавшиеся с 1909 по 1916 г. в разделе журнала «Аполлон» «Письма о русской поэзии», составили своеобразный цикл. В нем обрисована широкая картина развития русской поэзии этой поры (причем не только в лице первостепенных ее представителей, но и поэтов второго и даже третьего ряда). Основное внимание Гумилёва - критика с первых его шагов в этой области принадлежало поэзии: напряженно ища свой собственный путь в искусстве, Гумилёв внимательно всматривался в лицо каждого из своих поэтов-современников, стремясь, с одной стороны, найти в их жизненных и художественных исканиях близкие себе черты, а с другой - выяснить для себя и строго оценить достоинства и недостатки их произведений. Выросший и сложившийся в эпоху высокого развития русской поэтической культуры, Гумилёв смотрел на эту культуру как на величайшую ценность и был воодушевлен идеей ее дальнейшего поддержания и развития.

    При углубленном, внимательном отношении  к «Письмам о русской поэзии» и другим литературно-критическим и теоретическим статьям Гумилёва, в них можно обнаружить моменты, предвосхищающие позднейший поэтический взлет Гумилёва.

    Если  верить декларации Гумилёва, он хотел бы остаться всего лишь судьей и ценителем стиха. Но свежий воздух реальной жизни постоянно врывается в его характеристики поэтов и произведений, привлекающих его внимание. И тогда фигуры этих поэтов, их человеческий облик и их творения оживают для нас. Творения эти открываются взору современного человека во всей реальной исторической сложности своего содержания и формы.

    Статью  «Жизнь стиха» (1910) Гумилёв начинает с обращения к спору между сторонниками «чистого» искусства и поборниками тезиса «искусство для жизни». Однако, указывая, что «этот спор длится уже много веков» и до сих пор не привел ни к каким определенным результатам, причем каждое из обоих этих мнений имеет своих сторонников и выразителей, Гумилёв доказывает, что самый вопрос в споре обеими сторонами поставлен неверно. «И именно в этом причина его многовековой неразрешенности, ибо каждое явление одновременно имеет «право… быть самоценным», не нуждаясь во внешнем, чуждом ему оправдании своего бытия и вместе с тем имеет «другое право, более высокое - служить другим» (также самоценным) явлениям жизни [9, c.58]». Иными словами, Гумилёв утверждает, что всякое явление жизни, в том числе поэзия, входит в более широкую, общую связь вещей, а потому должно рассматриваться не только как нечто отдельное, изолированное от всей совокупности других явлений бытия, но и в его спаянности с ними, которая не зависит от наших субъективных желаний и склонностей, а существует независимо от последних, как неизбежное и неотвратимое свойство окружающего человека реального мира.

    Таким образом, истинное произведение поэзии, по Гумилёву, насыщено силой «живой жизни». Оно рождается, живет и умирает, как согретые человеческой кровью живые существа, и оказывает на людей своим содержанием и формой сильнейшее воздействие. Без этого воздействия на других людей нет поэзии. «Так искусство, родившись от жизни, снова идет к ней, не как грошевый поденщик, не как сварливый брюзга, а как равный к равному [10]».

    Последние три теоретико-литературных опыта Гумилёва - «Читатель», «Анатомия стихотворения» и трактат о вопросах поэтического перевода, написанный для коллективного сборника статей «Принципы художественного перевода», подготовленного в связи с необходимостью упорядочить предпринятую по инициативе М.Горького издательством «Всемирная литература» работу по переводу огромного числа произведений зарубежной классики и подвести под нее строгую научную основу, написаны в последние годы жизни поэта, в 1917-1921 гг. В этот период Гумилёв мечтал осуществить возникший у него ранее, в связи с выступлениями в «Обществе ревнителей русского слова», а затем в «Цехе поэтов», замысел создать единый, стройный труд, посвященный проблемам поэзии и теории стиха, труд, подводящий итоги его размышлениям в этой области. До нас дошли различные материалы, связанные с подготовкой этого труда, который Гумилёв собирался в 1917 г. назвать «Теория интегральной поэтики», - общий его план и «Конспект о поэзии» (1914 ?), представляющий собой отрывок из лекций о стихотворной технике символистов и футуристов.

    Статьи  «Читатель» и «Анатомия стихотворения» частично повторяют друг друга. Возможно, что они были задуманы Гумилёвым как два хронологически различных варианта (или две взаимосвязанные части) вступления к «Теории интегральной поэтики». Гумилёв суммирует здесь те основные убеждения, к которым привели его размышления о сущности поэзии и собственный поэтический опыт. Впрочем, многие исходные положения этих статей сложились в голове автора раньше и были впервые более бегло высказаны в «Письмах о русской поэзии» и статьях 1910-1913 гг.

    В эссе «Анатомия стихотворения» Гумилёв не только исходит из формулы Кольриджа (цитируемой также в статье «Читатель»), согласно которой «поэзия есть лучшие слова в лучшем порядке», но и объявляет ее вслед за А.А.Потебней «явлением языка или особой формой речи [11]». Поэтика, по Гумилёву, отнюдь не сводится к поэтической «фонетике», «стилистике» и «композиции», но включает в себя учение об «эйдологии» - о традиционных поэтических темах и идеях. Своим главным требованием акмеизм как литературное направление, утверждает Гумилёв, «выставляет равномерное внимание ко всем четырем разделам [11]». Так, как с одной стороны, каждый момент звучания слова и каждый поэтический штрих имеют выразительный характер, влияют на восприятие стихотворения, а с другой - слово (или стихотворение), лишенное выразительности и смысла, представляет собою не живое и одухотворенное, а мертворожденное явление, ибо оно не выражает лик говорящего и вместе с тем ничего не говорит слушателю (или читателю).