Поэтическая концепция Н.Гумилева

Чудо  он духовным видит оком.

Целый мир, неведомый пророкам,

Что залег в пучинах  голубых,

Там, где запад сходится с востоком.

А затем Колумб о  себе: Раковина я, но без жемчужин,

Я поток, который был  запружен.

Спущенный, теперь уже не нужен.

«Как  любовник, для игры другой

Он  покинут Музой  Дальних Странствий».

     Аналогия  с устремлениями художника безусловна и грустна. «Жемчужины» нет, шалунья  муза покинула дерзновенного. О цели поиска задумывается поэт.

     Пора  юношеских иллюзий прошла. Да и  рубеж конца 1900-х - начала 1910-х гг. был для многих трудным, переломным. Чувствовал это и Гумилёв. Еще весной 1909 г. он сказал в связи с книгой критических статей И.Анненского: «Мир стал больше человека. Взрослый человек (много ли их?) рад борьбе. Он гибок, он силен, он верит в свое право найти землю, где можно было бы жить [16]». К тому же стремился и в творчестве. В «Чужом небе» чувствуется явственная попытка установить подлинные ценности сущего, желанную гармонию.

     Гумилёва влечет феномен жизни. Таинственна, сложна, противоречива и маняща жизнь. Но сущность ее ускользает. Отвергнув зыбкий свет неведомых «жемчужин», поэт все-таки оказывается во власти прежних представлений - о спасительном движении к дальним пределам:

Мы  идем сквозь туманные годы,

Смутно  чувствуя веянье роз,

У веков, у пространств, у природы

Отвоевывать древний Родос.

     А как же смысл человеческого бытия? Ответ на этот вопрос для себя Гумилёв находит у Теофиля Готье. В посвященной ему статье русский поэт выделяет близкие им обоим принципы: избегать «как случайного, конкретного, так и туманного, отвлеченного»; познать «величественный идеал жизни в искусстве и для искусства». Неразрешимое оказывается прерогативой художественной практики. В «Чужое небо» включает Гумилёв подборку стихов Готье в своем переводе. Среди них - вдохновенные строки о созданной человеком нетленной красоте.

Вот идея на века:

Все прах.- Одно, ликуя,

Искусство не умрет.

Статуя

Переживет народ.

     Так в поэзии Гумилёва отливались «бессмертные черты» увиденного, пережитого, в том числе и в Африке, созревали идеи «акмеизма». В сборник вошли «Абиссинские песни»: «Военная», «Пять быков», «Невольничья», «Занзибарские девушки» и др. В них, в отличие от других стихотворений, много сочных реалий: бытовых, социальных. «Песни» творчески интерпретировали фольклорные произведения абиссинцев. В целом же путь от жизненного наблюдения к образу у Гумилёва очень непростой.

     Внимание  художника к окружающему всегда было обостренным. В «Искусстве» (из переводов Готье) есть утверждение:

«Созданье тем прекрасней,

Чем взятый материал

Бесстрастней».

     Таким он и был в лирике Гумилёва. Конкретные признаки исчезали, взгляд охватывал общее, значительное. Зато авторские чувства, рожденные живыми впечатлениями, обретали гибкость и силу, рождали смелые ассоциации, притяжение к иным зовам мира, а образ обретал зримую «вещность».

     Сборник стихов «Колчан» (1916) долгие годы не прощали Гумилёву, обвиняя его в шовинизме. Мотивы победной борьбы с Германией, подвижничества на поле брани были у Гумилёва, как, впрочем, и у других писателей этого времени. Патриотические настроения были близки многим. Отрицательно воспринимался и ряд фактов биографии поэта: добровольное вступление в армию, проявленный на фронте героизм, стремление участвовать в действиях Антанты в греческом порту Салоники и пр. Главное, что вызвало резкое неприятие, - строка из «Пятистопных ямбов»:

     «В  немолчном зове боевой трубы

     Я вдруг услышал  песнь моей судьбы...»

     Гумилёв расценил свое участие в войне как высшее предназначение, сражался, по словам очевидцев, с завидным спокойным мужеством, был награжден двумя крестами. Но ведь такое поведение свидетельствовало не только об идейной позиции, о нравственной, патриотической - тоже. Что касается желания поменять место военной деятельности, то здесь опять сказалась власть Музы Дальних Странствий.

     В «Записках кавалериста» Гумилёв раскрыл все тяготы войны, ужас смерти, муки тыла. Тем не менее не это знание легло в основу сборника. Видя народные беды, Гумилёв пришел к широкому выводу: «Дух <...> так же реален, как наше тело, только бесконечно сильнее его [17]».

     В 1916 г. выходит книга «Колчан», отличающаяся от предыдущих прежде всего расширением тематического диапазона. Итальянские путевые зарисовки соседствуют с медитативными стихотворениями философско-экзистенциального содержания. Здесь впервые начинает звучать русская тема, душа поэта отзывается на боли родной страны, разоренной войной. Его взгляд, обращенный к действительности, обретает способность прозревать и сквозь нее. В этом сборнике, как и у многих поэтов тех лет, звучат трубные зовы победоносной битвы, участие в которой автор воспринимает как высшее предназначение и благо. Так, в стихотворении «Война» автор провозглашает:

И воистину светло и  свято 

Дело  величавое войны.

Серафимы, ясны и крылаты,

За  плечами воинов видны.

Тружеников  медленно идущих

На  полях, омоченных  в крови,

подвиг  сеющих и славу  жнущих,

ныне, господи, благослови.

     «Таинственная Русь» в «Колчане» тоже несет  больные вопросы. Но поэт, считая себя «не героем трагическим» - «ироничнее и суше», постигает лишь свое отношение к ней:

О, Русь, волшебница суровая,

Повсюду ты свое возьмешь.

Бежать? Но разве любишь новое

Иль без тебя да проживешь?

     Есть  ли связь между духовными исканиями  Гумилёва, запечатленными в «Колчане», и его последующим поведением в жизни? Видимо, есть, хотя сложная, трудноуловимая. Жажда новых, необычных впечатлений влечет Гумилёва в Салоники, куда он выезжает в мае 1917 г. Мечтает и о более дальнем путешествии - в Африку. Объяснить все это только стремлением к экзотике, думается, нельзя. Ведь не случайно же Гумилёв едет кружным путем - через Финляндию, Швецию, многие страны. Показательно и другое. После того как, не попав в Салоники, благоустроенно живет в Париже, затем в Лондоне, он возвращается в революционный холодный и голодный Петроград 1918 г. Родина суровой, переломной эпохи воспринималась, наверное, самым глубоким источником самопознания творческой личности. Недаром Гумилёв считал, что все поэты, несмотря на декадентство, символизм, акмеизм и прочее, прежде всего русские поэты. В России и был написан лучший сборник стихов «Огненный столп» (1921).

     К лирике «Огненного столпа» Гумилёв пришел не сразу. Значительной вехой после «Колчана» стали произведения его парижского и лондонского альбомов, опубликованные в «Костре» (1918). Уже здесь преобладают раздумья автора о собственном мироощущении. Стихотворения, вошедшие в сборник, отразили напряженность духовных поисков поэта. По мере углубления философичности поэзии Гумилёва мир в его стихах все больше предстает как божественный космос («Деревья», «Природа»). Его тревожат «вечные» темы: жизнь и смерть, тленность тела и бессмертие духа, инобытие души.

     Он  исходит из самых «малых» наблюдений - за деревьями, «оранжево-красным небом», «медом, пахнущим лугом», «больной»  в ледоходе рекой. В стихотворении  «Осень», например, чрезвычайно своеобразно сочетается редкая выразительность пейзажа с повествовательностью, столь характерной для поэта. Это произведение ярко живописно, цветоносно, красочно. Мы зримо и эмоционально воспринимаем и и «кровавую гроздь рябины», и «косматую, рыжую… собаку», и синеву «лебединого пруда». Тык же отчетливо представлен в этом пейзаже мир звуков. Читатель явственно слышит «стук копыт», «кричащий пронзительно ветер» и учащенное дыхание отчаянного охотника. Здесь же представлен характерный акмеистический мотив камня с его объемом и формой (он «широкий и плоский»), своей статичностью противопоставленного порывистому ветру, качающимся веткам рябины и бегу арабской лошади.

     Только  отнюдь не сама природа увлекает поэта. Мгновенно, на наших глазах, открывается тайное яркой зарисовки. Оно-то и проясняет подлинное назначение стихов. Можно ли, например, сомневаться в смелости человека, услышав его призыв к «скудной» земле: «И стань, как ты и есть, звездою,/ Огнем пронизанной насквозь!»? Всюду ищет он возможности «умчаться вдогонку свету». Будто прежний мечтательный, романтичный герой Гумилёва вернулся на страницы новой книги. Нет, это впечатление минуты. Зрелое, грустное постижение сущего и своего места в нем - эпицентр «Костра». Теперь, пожалуй, можно объяснить, почему дальняя дорога звала поэта. Стихотворение «Прапамять» заключает в себе сочетание противоречий:

И вот вся жизнь!

Круженье, пенье,

Моря, пустыни, города,

Мелькающее  отраженье

Потерянного навсегда.

     Вернуть «потерянное навсегда» человечеством, не пропустить что-то настоящее и неведомое во внутреннем бытии людей хочет герой. Поэтому называет себя «хмурым странником», который «снова должен ехать, должен видеть». Под этим знаком предстают встречи со Швейцарией, Норвежскими горами, Северным морем, садом в Каире. И складываются на вещной основе емкие, обобщающие образы печального странничества: блуждание - «как по руслам высохших рек», «слепые переходы пространств и времен».

      Почти в одно время с «Костром» вышел  сборник «китайский стихов» «Фарфоровый павильон» (1918), в котором нашли отражение творческие искания Гумилёва, отмеченные интересом к восточной культуре. Сборник Гумилёв составил из вольных переложений французских переводов китайской классической поэзии. «Ориентальный» стиль был воспринят Гумилёвым как своеобразная школа «словесной экономии», поэтической «простоты, ясности и достоверности», что отвечало его эстетическим установкам. При этом Гумилёв находил в Восточной лирике то, что было близко «вещной» акмеистической поэзии. Муза Дальних Странствий, которой поэт оставался по-прежнему верен, влекла его в новые края, позволяя открывать очередные материки мировой культуры.

      В 1921 году выходит последняя книга  Гумилёва - по мнению многих исследователей, - лучшая из всех, им созданных, -  «Огненный столп». По мнению И.А.Панкеева, «в «Огненном столпе» есть только Гумилёв [18, c.35]». Теперь поэт углубляется в философское осмысление проблем памяти, творческого бессмертия, судеб поэтического слова. Индивидуальная жизненная сила, которая питала поэтическую энергию Гумилёва раньше, сливается с надындивидуальной. Герой его лирики размышляет о непознаваемом и, обогащенный внутренним духовным опытом, устремляется в «Индию Духа». Это не было возвращением на круги символизма, однако ясно, что Гумилёв нашел в своем мировосприятии место тем достижениям символизма, которые, как казалось ему в пору манифеста акмеизма, уводили «в область неизвестного». Тема приобщения к мировой жизни, звучащая в последних стихах Гумилёва, усиливает мотивы сопереживания и сострадания и придает им общечеловеческий и одновременно глубоко личностный смысл.

     Стихотворения сборника рождены вечными проблемами - смысла жизни и счастья, противоречия души и тела, идеала и действительности. Обращение к ним сообщает поэзии величавую строгость, чеканность звучания, мудрость притчи, афористическую точность. В богатое, казалось бы, сочетание этих особенностей органично вплетена еще одна. Она исходит от теплого, взволнованного человеческого голоса. Чаще самого автора в раскованном лирическом монологе, иногда  лирических «героев». Эмоциональная окраска сложного философского поиска делает его частью живого мира, вызывая взволнованное сопереживание.

     Чтение  «Огненного столпа» пробуждает чувство  восхождения на многие высоты. Невозможно сказать, какие динамичные повороты авторской мысли больше тревожат в «Памяти», «Лесе», «Душе и теле». Уже вступительная строфа «Памяти» поражает нашу мысль горьким обобщением: